скачать книгу бесплатно
Тэмуджин. Книга 3
Алексей Гатапов
Тэмуджин #3
Третья книга романа «Тэмуджин» продолжает историю юного Чингисхана. В ней описывается война между ононскими и керуленскими родами, разгоревшаяся вскоре после событий, показанных в первых книгах. Безвыходное положение, в котором оказались роды монголов, неспособность нойонов обеспечить мир и благополучие побуждают Тэмуджина активно вмешаться в политическую жизнь племени, что приводит к его восхождению в иерархию монгольских вождей. В ходе меркитского похода Тэмуджин обретает власть над отцовским войском.
Алексей Гатапов
Тэмуджин. Книга 3
© Текст. А. С. Гатапов, 2020
© Агентство ФТМ, Лтд., 2020
* * *
С мирными людьми будь как ласковый бычок,
В войнах с врагами будь как голодный беркут.
«Билик» (изречения Чингисхана)
Часть первая
I
В следующую зиму после женитьбы Тэмуджина в монгольской степи разгорелась настоящая война между ононскими и керуленскими родами. Вражда их, впервые вспыхнувшая после летнего нашествия онгутов, татар и чжурчженей и всю осень тлевшая в глухой грызне, в набегах – с пока еще мелкими стычками, убийствами пастухов при стадах и угоном скота, – вдруг заполыхала буйным степным пожаром, разразилась многотысячными походами друг на друга, кровопролитными битвами тумэнов под родовыми знаменами.
По большим куреням гремели боевые барабаны, из окрестных урочищ по призыву нойонов собирались воины от молодых до старых, толпились вокруг, а ночами шаманы с намазанными кровью лицами били в бубны, глядя в звездное небо, плясали на перевернутых котлах, призывая на помощь богов и духов. Вожди резали лошадей и баранов, уменьшая и без того поредевшие стада и табуны, – обильно подносили небожителям. Тут же и пировали, поднимая воинам дух. Тайчиутский Таргудай Хирэлтэг и некоторые крупные нойоны принесли жертвы людьми. Исступленно молились все, прося богов ниспослать удачу в войне, словно поднимались они на каких-то чужеземных врагов, а не на кровных соплеменников.
* * *
А еще летом, когда ононские борджигины, вернувшись из низовий (где они во главе с Таргудаем прятались от нашествия чужеземцев), только начинали свои нападки на керуленских монголов, те в большинстве своем не очень охотно вступали в грызню с ними. До последнего они надеялись на мирный исход и пытались уклониться от прямых столкновений. В начале молочного месяца хонгираты и олхонуты без спора уступили сородичам Таргудая некоторые свои северные пастбища, другие не ответили на угон скота. Затаившись, они выжидали, что будет дальше. Одни лишь джадараны в конце того же месяца решились выступить против тайчиутов, позарившихся на их владения по верховью Шууса, и дали отпор, сойдясь с ними в настоящем большом сражении. Тогда-то и призывал Таргудай на помощь есугеевских тысячников, а те по наущению Мэнлига обманули его и укочевали на земли джадаранов.
После этого на некоторое время наступило затишье – всем было недосуг, роды возились со своими стадами и табунами, не успевали справляться с хозяйством. Курени перекочевывали сначала на осенние, а потом и на зимние пастбища, а пора в тот год выдалась трудная. Зима пришла ранняя, почти всюду выпал большой снег, люди спасали скот от бескормицы, часто перекочевывали с места на место, разыскивая пригодные для пастьбы урочища. Курени то распадались на мелкие части и разбредались по разным сторонам, то, попав на хорошие места, сходились с айлами других родов; стада их перемешивались, они долго разбирались, где чей скот, делились и расходились в поисках другого места…
В эту же пору в монгольской степи развелось особенно много волков. Огромными стаями по полусотне и более голов, ведомые чудовищных размеров – как рассказывали видевшие, – с кобылу ростом, вожаками, они рыскали всюду и нападали на скот. Безудержно резвясь и утоляя звериный свой голод, они рвали коров и лошадей, оставляя после кровавых пиров недоеденные туши. Звериные объедки подбирали рабы и харачу, с корзинами и мешками бредя по степи, тащили в свои юрты, чтобы накормить голодных детей.
После первых потерь от волчьих нападок курени стали выставлять воинские отряды в караулы – целыми сотнями. Днями и ночами те находились при стадах, оцепив их со всех сторон, свистящими стрелами встречая звериные полчища.
Пора выдалась хлопотная, казалось бы, всем сейчас не до войны, но все понимали, что вражда между южными и северными родами, раз уже омытая кровью, так просто не закончится. Исподволь все готовились к новым событиям.
– Войны не миновать, – уверенно говорили старики, – волков много развелось, а это самая верная примета.
Керуленские роды, раньше нечасто объединявшиеся между собой и предпочитавшие в мирное время жить каждый сам по себе, теперь, волей-неволей, стали прощупывать между собой связи. Зачастили между родами гонцы и посольства. Больше всего они стремились сблизиться с многочисленными и отважными джадаранами, которые раз уже дали отпор борджигинам и всем показали свою силу.
Вожди южных родов частенько стали наведываться в джадаранский курень – встречались там, договаривались на случай войны, подсчитывали общие силы. Решимости им придавало и то, что на джадаранских землях стояло сильное войско Есугея, враждебное Таргудаю, да к ним же прибивались еще генигесы – те самые, которых во время летнего отступления на Ононе Таргудай бросил на съедение онгутам, а те, не имея иного выхода, перешли на сторону пришельцев. С онгутами они и собирались уходить на южную сторону Гоби, навсегда покидая родное племя, но в последнее время, увидев, что в племени назревает раскол, остались на Керулене. Джадаранский Хара Хадан и их приютил на своей земле, рассчитывая, что и они пригодятся в противостоянии с борджигинами.
Соплеменники – и с той, и с другой стороны – чувствуя, что прежние беззаботные времена миновали и в любой день может нагрянуть буря большой войны, притихли в тревожном ожидании. И по Онону, и по Керулену курени замерли в тоскливой тишине. Даже важные осенние тайлганы, обычно пышные и многодневные, теперь проходили без былого шума и веселья, без пиров и гуляний. Лишь богам приносили жертвы, собираясь то на западных, то на восточных сторонах куреней, и тут же расходились, и вновь застывала все та же гнетущая, выжидающая тишина.
В этот год почти не проводилось и свадеб (обычно они приходились на осеннюю молочную пору), да и те немногие айлы, которые решались исполнить прежде заключенный сговор, проводили все быстро, наспех – лишь бы свершить обряды.
Мужчины точили оружие, ладили доспехи. Юноши под присмотром десятников и сотников почти ежедневно выходили на учения, толпами носились вокруг окрестных холмов с копьями наперевес, поднимая за собой густые снежные вихри. В ожидании битв и сражений они спешили научиться главным премудростям войны: сообща наступать и отступать, заманивать, окружать…
У окраинных юрт подолгу стояли старики и подростки, смотрели, как по заснеженным склонам муравьиными полчищами рассыпаются всадники в конном строю. Подростки возбужденно кричали, спорили:
– Этот край отстает!
– А как не отстанет, когда у этих круг больше выходит.
– Это те должны были придержать коней.
– Пока будешь придерживать, враги успеют перестроиться…
Старики все больше молчали, хмурили лица, потихоньку переговаривались:
– Сейчас-то как будто бодрые, посмотрим, каковы будут, когда придет враг, не подвели бы в нужное время…
– Не наложили бы в штаны.
– Эх, вони много будет…
II
Тэмуджин всю осень прожил в беспокойном, нетерпеливом ожидании той поры, когда он с помощью кереитского хана сможет вернуть отцовский улус. Пошел уже третий год после смерти отца. Временами неотвязным роем осаждали его тяжелые мысли о разных угрозах, нависших над ним, готовых вот-вот разрушить его заветную мечту. То ему казалось, что время идет слишком долго и подданные отца, прижившись в других улусах, забудут о нем и предадутся к другим нойонам, то он думал, что Таргудай переманит отцовских тысячников, договорится с ними и приберет войско, то он боялся, что Мэнлиг и Кокэчу за его спиной замышляют какие-то новые каверзы…
Мучительно считал он зимние и летние месяцы впереди, после которых ему исполнится тринадцать лет и он наконец обретет право на то, чтобы поднять отцовское знамя. Каждый раз во время таких раздумий он с трудом перебарывал в себе негодные, нерешительные мысли, силой поднимал свой дух, заставляя себя верить в лучший конец.
Безделье и внутренняя борьба с самим собой изматывали его, но он крепился, стараясь не поддаваться топкой, засасывающей трясине тоски и тревоги. Занимал время то охотой на зверя, то воинскими делами с братьями и нукерами, то, на короткое время забывая обо всем на свете, предавался горячим ласкам с молодой женой. Внимательно следил он за жизнью в степи, время от времени посылая за новостями в борджигинские курени своих нукеров Боорчи и Джэлмэ, и пытался понять, к какому исходу клонятся там события.
Утром и вечером Тэмуджин молился богам и духам предков. С восходом солнца он брызгал молоком западным богам, надрывным от волнения голосом выкрикивая их имена, с закатом он так же старательно угощал восточных, преподнося им арзу и хорзу. Каждый раз он просил матерей не жалеть молока и побольше выгонять вина. Чаще же всего он обращался к богине Эхэ Саган и к ее праправнуку Чингису Шэрэтэ Богдо, к которым прошлой зимой, будучи в тайчиутском плену, он летал во сне. «Ведь вы сами наказывали мне установить в племени порядок! – запальчиво говорил им Тэмуджин в пору отчаяния. – Как же я это исполню, если не смогу вернуть отцовский улус? Поддержите же меня, дайте мне силы и возможность…»
Из предков он обращался к духам отца Есугея, прадеда хана Хабула и дальнего предка в одиннадцатом колене – Дува Соохора, большого белого дархана[1 - Дархан (монг.) – кузнец либо ювелир и, как правило, маг. Дарханы исполняли жреческие функции наравне с шаманами. Как и шаманы, делились на черных (кузнецы, мастера по железу) и белых (ювелиры, мастера по золоту, серебру и цветным металлам). Соответственно, являлись черными и белыми магами.], того самого, который мог видеть на три кочевки вперед и сжег души девяти татарских черных шаманов. Его Тэмуджин просил помогать угадывать происки врагов и помешать им, как только те начнут что-нибудь против него.
В себе он смутно чувствовал какие-то проблески данных предками дарханских сил. Порой он бывал уверен, что ни один на свете шаман не сможет повлиять на него своим колдовством, а сам он сумеет заставить любого, даже самого Таргудая, отказаться от козней против него. Однако, помня давний наказ старых шаманов племени, он берег свои тайные силы, зарекся тратить их на истоке. «Наступит пора, придет знак с неба, тогда и научусь всему», – думал он.
Джэлмэ как-то съездил к своему отцу, кузнецу Джарчиудаю, и привез с собой небольшое дарханское снаряжение – малую наковальню с мехами и молотом. Для него на дальнем краю поляны, под горой, вырыли небольшую землянку для кузни. И теперь в ночь каждого полнолуния оттуда подолгу доносились звон железа и крики его взываний. Тэмуджин иногда присутствовал на его молитвах, а один раз даже взялся за молот и пробовал бить по раскаленному пруту на наковальне, ловя в себе какие-то невнятные, волнующие душу отзвуки.
Поначалу все в семье, да и Тэмуджин тоже, без особенного почтения смотрели на дарханские корни Джэлмэ, считая, что не очень-то он искушен в тайных искусствах своих предков. Но однажды мать Оэлун обратила внимание Тэмуджина на то, что черный жеребец Джэлмэ, всю ночь простояв у коновязи, к утру вдруг становится мокрым от пота – даже пеной покрываются шея и круп, словно он в непрерывной скачке провел все это время, а сам Джэлмэ в такие дни спит до полудня, тогда как с вечера ложился вместе со всеми, с темнотой.
– Не иначе, – шепотом говорила мать, – Джэлмэ во сне ездит на своем коне куда-то и возвращается к утру. Оттого и спит долго, и конь его в поту.
Такие необыкновенные случаи были замечены за ним несколько раз, и все домочадцы понемногу изменили к нему отношение, стали смотреть на него с почтением. Однажды мать Оэлун попросила его погадать на бараньей лопатке. Вышло, что поначалу будет не все гладко, Джэлмэ показал ей на несколько темных трещин, которые указывали на опасности и лишения, однако в конце получился благополучный исход, и мать, какое-то время поволновавшись, успокоилась.
На исходе лета Тэмуджин (вскоре после того, как вернулся из поездки к кереитскому хану) перебрался со своим айлом с Бурхан-Халдуна в горную долину верхнего Керулена. Сделал он так после того, как дотошно, до самых мелочей обдумал новое положение и пришел к решению, что ему надо быть подальше от Таргудая. Рано или поздно тот должен был узнать о его женитьбе на дочери керуленского нойона, нынешнего противника борджигинов. Это должно было показать ему, что Тэмуджин растет и становится опасен. Да и отцовский тумэн находился у джадаранов, а все это означало, что и сам он теперь стоит против тайчиутов.
«У Таргудая теперь все основания, чтобы вновь начать на меня охоту, – окончательно решил он. – И на этот раз он не будет возиться долго, постарается скорее покончить со мной. Значит, мне нечего тут дожидаться».
И вообще здесь было спокойнее, подальше и безопаснее от ононской степи, где вовсю разгоралась война и монгольские роды всюду безумствовали в разбойных набегах друг на друга.
Давнее обещание Мэнлига оградить его от Таргудая теперь казалось ненадежным. После разговора с ним и Кокэчу на своей свадьбе Тэмуджин стал по-другому относиться к ним. Из добрых друзей и нукеров, готовых честно стараться для него, те в его глазах превратились в таких спутников, которые только и смотрят, чем бы от него поживиться. Таким нельзя было доверять до конца.
Однако Тэмуджин знал, что они и дальше будут помогать ему – из тех же корыстных целей, – лишь бы он сам оставался покладистым с ними. И после долгих раздумий над трудными и неясными их отношениями он пришел к решению, что на первых порах цель у них одна – вернуть ему отцовский улус. Но после этого они неизбежно должны будут перейти в противостояние: те захотят забрать над ним власть и распорядиться его улусом по своей прихоти, тогда как он хочет править своим владением, не спрашивая у них советов. И теперь, имея за своей спиной могучую силу кереитского хана, уже не боясь Мэнлига и Кокэчу, Тэмуджин решил по-прежнему использовать их для возвращения отцовского улуса. О дальнейшем, успокаивая себя, он думал: «Когда откроется, что мне помогает сам кереитский хан, они осознают никчемность своих потуг и сами отстанут от меня».
Новым местом для своего стойбища Тэмуджин выбрал укромную теснину Бурги-Эрги – там, где прошлым летом после свадьбы они простились со сватами – матерью и братьями Бортэ, проводив их в обратный путь. Он еще тогда приметил и запомнил это место. Вместе со своими близкими он возвращался отсюда домой, когда его вдруг осенила спасительная догадка обратиться за помощью к кереитскому хану. Он придавал этому большое значение: значит, место это для него благоприятное, здешние духи благосклонны к нему и будут охранять его от опасностей. Затерянное глубоко в горах, во много раз отдаленнее от борджигинской степи, чем прежнее их место в верховье Онона, это урочище было вполне надежным: большинство ононских монголов о нем и знать не могло, а до керуленских была прямая дорога вниз по реке.
Придя сюда, он первым делом вместе с Джэлмэ возжег огонь и обратился к духам – хозяевам местности с просьбой принять его под свою защиту. Безлунной ночью, зарезав черного барана, они принесли им жертву мясом и кровью, а солнечным утром матери Оэлун и Сочигэл принесли жертву белым духам – молоком и маслом.
Поставив все четыре юрты на чистом месте под горой, перед ровной травянистой поляной, семья Есугея зажила новой жизнью. В большой юрте теперь жили Тэмуджин с Бортэ, Оэлун с дочерью перебрались в малую юрту, к Сочигэл, а остальные братья вместе с нукерами поселились в бывшей кожевенной юрте. В молочной юрте держали запасы еды и сундуки с домашним скарбом. Там же, у теплого очага, среди котлов и туесов ночевала единственная их рабыня Хоахчин.
III
С женитьбой Тэмуджина и приходом к нему нукеров жизнь в айле Есугея заметно изменилась. С появлением новых людей резко оживились братья, да и матери словно встряхнулись от какой-то занудной дремы, окутавшей было их стойбище за последние годы, отбросили прижившуюся между всеми застарелую тоску.
Больше всех радовались младшие братья. Тут и там по окрестностям стойбища теперь гремели звонкие их голоса. Между юртами часто раздавался беспечно-веселый молодой смех. Даже споры и ругань, то и дело вспыхивавшие между делом, стали звучать по-иному – веселее, беззлобнее.
Но сильнее всего воодушевляла всех летняя поездка Тэмуджина к кереитскому хану и обещание того помочь им вернуть отцовский улус. Теперь им порукой была не прежняя – смутная, ничем не подкрепленная – надежда на справедливость, которую они лелеяли до этого, а твердое слово сильнейшего в степи властителя, имеющего несметное войско, могущего одним разом разгромить Таргудая со всеми его тайчиутами и остальными борджигинами. И отныне семья Есугея ждала лишь совершеннолетия Тэмуджина, когда по закону ему будут возвращены подданные и табуны, – и тогда заживут они, как раньше, в большом многолюдном курене, весело и счастливо.
Шум в их стойбище не стихал и вечерами. Часто младшие братья вместе с нукерами до ночи засиживались у огня. До других юрт доносился звонкий, заливистый смех и гомон, радуя матерей, оживляя их истосковавшиеся сердца. Иногда они и Тэмулун отправляли к братьям, чтобы та посмеялась вместе с ними, чтобы не зачерствело ее детское сердце. Тэмугэ и Хачиун, бывало, прогоняли ее, не желая допускать ее в мужской круг, она возвращалась к матерям в слезах, те приходили защищать ее, заставляли братьев признать за сестрой право быть вместе с ними…
Джэлмэ, хорошо знающий старину, иногда рассказывал древние сказания, которых он держал в своей памяти бесчисленное множество. И матери время от времени звали его в свою юрту, чтобы послушать былины, и тогда вся семья перебиралась в жилище матерей. За накрытым столом все угощались молочными пенками, перетертыми ягодами со сливками, вареной сметаной, а старшим наливали крепкий айрак.
Чутко сторожа тишину, под треск костра слушали они удивительные сказания о жизни своих дальних предков, об их жестоких войнах с многоголовыми чудовищами-мангадхаями, некогда заполнявшими ононские и керуленские степи, о походах древних воинов на дальний запад, за пять соленых морей и семь великих рек. Туда, на край земли, вслед за солнцем уходили тумэны молодых багатуров, а возвращались лишь немногие – поседевшие, истощенные в дальних походах старцы, решившие умереть на родной земле, где зарыты их тоонто[2 - Тоонто (монг.) – послед новорожденного, который торжественно, с особыми обрядами зарывался в землю.].
Удивительное рассказывал Джэлмэ о волшебствах древних шаманов и дарханов, о том, как во время битв они призывали на помощь духов – черных всадников из мира предков. О том, как они появлялись вдруг ниоткуда перед вражескими войсками, неслись на них жуткими безмолвными тенями, ввергая их в смертельный ужас, заставляя их бежать без оглядки с поля битвы…
Осень выдалась теплая, солнечная. Здесь, вдали от открытых степей, в глуши и безлюдье непуганые стада нагулявших жира косуль, изюбров и лосей паслись прямо за ближними зарослями. Всюду черными косяками бродили кабаны. Радуясь этому, братья и нукеры успевали добыть побольше зверей, вялили и сушили мясо на зиму.
Но главным делом для братьев неизменно были все те же установленные Тэмуджином воинские учения. С появлением нукеров, показывая перед ними свои умения, они с еще большим рвением старались в овладении оружием, бились между собой на прутьях, стреляли с места и на скаку, наискосок срубали саблей тонкие прутья, воткнутые в землю, метали копья и арканы. На поляне перед стойбищем обычно с утра до полудня не умолкали топот и крики, ожесточенные споры, смех и ругань.
Пользуясь временем, делали запасы в оружии и снаряжении, готовились к неведомым будущим событиям. Из конских хвостов и грив плели тонкие арканы, из лосиных крепких костей вытачивали наконечники для стрел, сушили прутья для древок. Оказалось, что Джэлмэ умеет делать хорошие роговые луки, да еще выковывать из толстых стальных прутьев, которые в прошлые годы во множестве навозили уйгурские купцы, длинные лезвия для ножей. В отцовских сундуках оставалось десятка три таких прутьев длиной в локоть, и Тэмуджин дал ему на пробу несколько железных палок. Увидев первые два длинных ножа, сделанные им, Тэмуджин освободил его от других дел. Кузню-землянку его расширили, укрыли дерном, дали ему в помощники Бэлгутэя и оставили их готовить оружие для всех.
Боорчи, выросший в табунах своего отца и знающий, как увеличивать у коней силу и выносливость, и здесь взялся за лошадей. Ежедневно после полудня он вместе с Хасаром и Хачиуном проезжал по горным тропам ездовых жеребцов и меринов. В первые же дни они вдоль и поперек объездили все окрестные пади и хребты, заодно осмотрели все горные проходы вокруг. Позже стали пускаться вниз по реке, прокладывая тропу до южного края тайги, до керуленской степи.
Почти два месяца, до выпадения больших снегов, меняя лошадей, носились они по дебрям. Рысили по горным увалам, взбирались по крутым склонам и проезжали над отвесными обрывами, где далеко внизу среди камней плескалась пенная вода, приучая коней к тяжелым переходам в горах, приучая их брать каменистые взгорья и спуски, прыгать через валуны и поваленные деревья.
Взятые из табуна Мэнлига молодые мерины, непривычные к горным кручам, поначалу задыхались, покрывались потом и пеной, но уже через месяц почти все без устали одолевали расстояние дня пути по горным дорогам. Боорчи после долгого испытания из девяти молодых меринов отобрал семерых, двух остальных он посоветовал вернуть Мэнлигу и поменять на лучших.
– И эти кони будто неплохие, рысистые, – сказал он, – но для горных дорог ноги у них слабоваты.
Очень доволен был Тэмуджин, что оба нукера у него оказались умельцами в нужных делах: один по оружию, другой – знаток лошадей. «Каждый из них десятерых стоит! – радуясь, потирал он руки, когда оставался один. – Луки и ножи дорого стоят, а хорошо обученная лошадь может и от верной смерти спасти. Надо, чтобы они всему обучили моих братьев».
Не меньше он радовался, глядя на то, как воспрянули его братья, находясь в новом окружении. По сравнению с прошлыми годами, когда они мучились от тоски, не видя никого вокруг, лица их просветлели, в глазах вновь загорелись озорные веселые огни, как раньше, при жизни в большом курене.
За последний год братья заметно выросли и как-то разом изменились в обличье и повадках. Больше всех изменился Хасар – он как-то резко вытянулся и теперь ростом почти не отставал от Тэмуджина, сильно раздавшись в плечах. У него и лицо стало другим: черты огрубели, как у взрослого мужчины, а поперек левой брови навсегда пролег шрам от острого камня, который задел, падая с коня. Прежде весело-шальные его глаза посуровели и теперь поблескивали холодноватыми волчьими огнями. Умом прежний – думающий об одном и том же: что бы у кого-нибудь отобрать, захватить, кого бы побить, – он был бы бедой для младших братьев, если бы не строгий и решительный на расправу старший брат.
Бэлгутэй тоже окреп телом, подрос и все больше походил на своего покойного брата Бэктэра: те же низко пролегшие над глазами брови, плоское кругловатое лицо, так же он сутулился, сидя за очагом, исподлобья глядя на окружающих. Но нутром он ничем не напоминал беспокойного брата, был мягок, податлив душой, охотно приходил на помощь ко всем, кто звал и не звал его. За простоту и щедрость любили его младшие братья и матери – все, кроме Хасара.
Тот недолюбливал сводного брата и, припоминая ему старое, часто издевался над ним, задевал его: то шапку с него собьет, то коня под ним стегнет длинным своим кнутом, заставляя того шарахнуться в сторону, едва не сбросив седока. Иногда он доводил мягкого Бэлгутэя до того, что тот огрызался и, казалось, готов был броситься на обидчика с кулаками. Но Хасар тут же пресекал его, не давая ему излить возмущение, напоминал о прошлом:
– Но-но, ты не очень-то тут трепыхайся. Что, забыл, как вы с Бэктэром задирали носы перед нами? Смотри, а то я тебя и один могу отравить вслед за братцем. Зарежу как ягненка.
Тот, опешив, уходил прочь, придавленный тяжким обвинением, обреченный и дальше нести на себе вину своего давно ушедшего брата.
Тэмуджин, обычно занятый своими заботами, в мыслях чаще всего находясь вдали от домашних хлопот, поначалу не замечал своеволия Хасара, того, что он притесняет Бэлгутэя. Да и Хасар в его присутствии не сильно показывал свои разбойные замашки, все больше помалкивал. Но однажды Тэмуджину вдруг разом открылось то, что творилось между братьями.
В один из осенних вечеров он поговорил с Боорчи, вернувшимся из аруладского куреня, где гостил у своего отца, и, отпустив его, сидел у очага в одиночестве, обдумывая привезенные нукером племенные новости. В это время и пришел к нему Тэмугэ. Войдя, он робко покашлял у двери, зная, что нельзя мешать брату, когда тот обдумывает дела.
– Что тебе, младший брат? – спросила Бортэ, разминавшая на женской половине тарбаганью шкурку.
Тэмуджин только тут заметил вошедшего. Недовольно покосившись, спросил:
– Ну, что случилось?
– Хасар опять побил Бэлгутэя, – возмущенным голосом протянул Тэмугэ. – Нос ему до крови разбил.
Тэмуджин некоторое время молчал, с неохотой отрываясь от своих мыслей и стараясь вникнуть в услышанное.
– Опять? – удивленно переспросил он. – Он что, и раньше его бил?
– И в прошлом месяце бил, и еще раньше… да он все время его задирает, спокойно пройти не дает.
Тэмуджин был неприятно удивлен тем, что под носом у него заваривается новая смута, а он не знает об этом ничего. Он и прежде замечал, что братья не очень ладят между собой, но не подозревал, что дело зашло так далеко.
«А ведь это, может быть, нешуточная зреет вражда, – подумал он, хмуро глядя перед собой. – К хорошему, однако, это не приведет. Надо пресечь, пока не поздно…»
Он тут же приказал вызвать Хасара.
Тот пришел, видно, уже догадываясь, в чем дело, встал у двери, нахохлившись, будто готовясь к отпору.
– Садись. – Тэмуджин указал ему место перед собой.
Тот прошел, сел, непримиримо сдвинув брови, зло уставясь на закопченный камень очага.
– Ты почему обижаешь Бэлгутэя? – стараясь быть спокойным, спросил Тэмуджин. – Силы девать некуда или дел больше нет?
Тот возмущенно расширил красные от злобы глаза, закрутил ими по юрте, будто искал что-то.
– А ты забыл, как он со своим Бэктэром шел против нас? – выпалил он. – Да если бы мы тогда не отправили старшего к предкам, этот и сейчас вместе с братцем строил бы нам козни…
– Подожди ты… ты пойми, – сдерживая вдруг возникшее желание накричать на него, стал убеждать Тэмуджин, – Бэктэр был одно, а этот брат совсем другое. Теперь он тебе не опасен, а потом может стать и верным другом.
– Не нуждаюсь я в его дружбе, – стоял тот на своем, – нукеров я себе потом и не таких найду.
– Ведь он после Бэктэра как сирота, – пытался еще увещевать его Тэмуджин, приводя последний довод. – Отцовская кровь в нем, для нас всех он – как память об отце.
– Ха!.. – зло усмехнулся Хасар, подняв лицо к дымоходу. – Хороша же память об отце… Тогда он был готов растоптать нас… Не дам я ему покоя, пока он сполна не получит за прошлое.
– И так же бить будешь? – вкрадчиво спросил Тэмуджин, уже видя, что бессмысленно убеждать брата.
– Буду бить! – тот упрямо дернул головой. – Чтобы помнил, как он со своим Бэктэром шел против нас, детей Оэлун-эхэ…
