скачать книгу бесплатно
Обмелевшие реки
Алексей Янкин
Окончание романа-трилогии, состоящего из книг «Путь домой идет через болото», «Свобода не воля» и представленной вашему вниманию книги – «Обмелевшие реки».
Обмелевшие реки
Алексей Янкин
© Алексей Янкин, 2017
ISBN 978-5-4485-6042-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Часть 1
ДОРОГА В НИКУДА
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.
Данте Алигьери, Божественная комедия
Глава 1
001
Погода который день солнечная, по майски весёлая. Но сегодня никому не весело. Все понуро стоят, слушая заупокойные молитвы, речитативом произносимые старцем Тимофеем. Изредка крестятся двумя перстами, глубоко вздыхая и бросая жалостливые взгляды на седого, крепкого еще мужчину и молодую полноватую женщину. Окончив службу троекратным «вечная память» и полутора десятком поясных поклонов (повторенных как эхом присутствующими), бородатый старик отходит в сторону и в могильную яму сыплется горстями земля.
Несколько молодых человек лопатами оформляют продолговатый бугорок. С восточной стороны, в ногах упокоившегося под свежей землей тела, врыт четырехконечный деревянный сосновый крест, на лицевой стороне которого аккуратно вырезан еще один крест, на сей раз восьмиконечный. Больше на кресте ничего нет – ни надписей, говорящих о том, кто под ним покоится. Ни дат его прихода в этот мир, ни когда он его покинул. Зачем всё это? Родные помнят и чтут. Бог ведает. А чужому кому и не надо.
Один за другим присутствующие подходят к мужчине и женщине, что-то сочувственно бормочут и, молча, отходят. Что тут еще скажешь? Как утешишь?
Утоптанная земля усеяна остро-пахнущими еловыми веточками.
002
Поминальная тризна закончилась далеко за полночь. Немногочисленные гости разошлись по комнатам.
Рано утром, еще раз выразив соболезнование с тяжелой утратой, гости на нескольких больших металлических лодках с подвесными моторами с шумом отправляются в сторону виднеющегося вдали соседнего острова.
Седой мужчина и молодая женщина остаются одни. Они снова бредут к крошечному кладбищу в небольшой рощице и долго молча стоят там, у подножия вытянувшихся рядком могильных холмиков – три старых, поросших травой. И один совсем новый, вчерашний. Старые холмики носят следы ухода, говорящего о том, что лежащие там, несмотря на пройденные годы, по-прежнему дороги живым.
Крайний слева холмик – могилка деда Матвея. Рядом могилка Ларисы Дмитриевны, многострадальной отшельницы, нашедшей свой конец на этом таежном островке. Следующий холмик, самый маленький и самый ухоженный. Здесь лежит младший сын Антона. Мальчонке едва исполнилось пять годочков, когда неведомая болезнь за считанные дни сгубила его, нанеся страшный удар родителям. Тимофей, Старец общины, утешая несчастную мать говорил ей, что парнишка, не успевший сотворить в этом грешном мире ни единого проступка, несомненно попадет прямиком в рай. Тому надо радоваться, а не плакать. Разве не эта есть высшая цель каждого живущего здесь? Разве не в том истинное наслаждение оставшихся – знать, что близкий им человек уже принят в царствие небесное? Что он может воочию лицезреть пресветлый лик божий? И она, придет время, непременно встретится там с ним.
И вот теперь вслед мальчонке ушла сама Настя. Как хочется верить в то, что они уже вместе. Смотрят в этот самый миг на них с небес. По щеке Антона медленно стекает сдерживаемая раньше слеза.
– Куда ты теперь, отец? – спрашивает молодая женщина, полуобняв вдовца, – Может к нам, в скит переберешься? Одному тяжко… А там тебя любят. Опять же я и Саня рядом. Он очень хочет, чтобы ты переехал к нам.
– Спасибо, дочка, – горестно покачивая головой, отвечает Антон, – Но я, Алёнушка, останусь здесь пока. Здесь и мать упокоилась, и Матвей. И Стёпушка наш, невинная душа.
003
Следующим утром седоголовый Антон, проводив помогавшую ему прибраться после похорон и поминок дочь и прибывшего за ней зятя, остался совершенно один. Он сидел на лавочке, прислонившись спиной к теплым бревнам дома и, глядя в прохладные еще воды залива, размышлял. После долгих счастливых лет жизни он остался совершенно один. Словно вернулся вспять. Туда, откуда начинал жизнь на этом самом клочке суши, затерянном среди бескрайних таёжных болот.
Продолжать жить здесь, словно и не было череды этих промелькнувших мимо лет? Он не сможет так. Каждый день видеть следы, оставленные близкими людьми – и не видеть их самих… Тяжко. Невыносимо. Хочется бежать. Бежать не останавливаясь.
Куда идти? Что делать? Он совершенно не был готов к этому выбору. Последние годы его окружали любящие люди. Может действительно перебраться в поселок к дочери? Она еще несколько лет назад, вскоре после смерти Стёпки (Антон сглотнул), перебралась в скит, где жили все её родственники. Где жил её муж, а теперь и их дочурка. Но он, по большому счету, чужой для жителей поселка, связанных между собой дальним ли, ближним родством. У него же там ни одной родной души. Даже Алёнка не дочь ему. Она дочь Насти. После того, как переехала в поселок, Аленка все реже и реже навещала родителей. Своя семья все больше затягивала. Приемная дочь давно живет своей жизнью. Скоро, открылась ему, будет второй ребенок. Даже муж об этом пока не знает. Тогда ей вообще станет не до старика-островитянина. Да и кто он ей? Ни отец, ни дядя. А так – отчим. Лишь мать связывала их. Пройдет время, она окончательно отдалится от него.
Да. К нему в поселке староверов относятся с большим уважением. По первой просьбе сделают всё, о чем ни попросит. Но все-таки он для них так и оставался чужаком. Хорошим, добрым, полезным – но чужаком. Мирянином.
Старший сын давно живет сам по себе. Непутевый – всё бродит где-то. Что-то ищет. Переезжать к староверам тоже не хочет. Он их уважает, но к образу жизни так и не смог приноровиться. Да и здесь, на отчем островке, его не удержишь. Свободу любит.
Сначала из этой жизни ушел старый Матвей. Вслед за ним его бросил верный Тор – к сожалению век даже большого таежного кота не долог. Он сам закрыл глаза Ларисе Дмитриевне. Он оплакивал вместе с женой Стёпушку. Теперь его покинула и Настя. Остался один. Может старший сын придет да остепенится? Женится. Рядом с ним и Антон бы отогрелся душой. Да нет. Никита – непоседа. Ему на одном месте не усидеть. Скучно. А если и остепенится когда, то уж не на этом богом забытом клочке суши. Только тут до Антона дошло, что Никита ведь даже не знает о смерти матери. Когда он узнает об этом… Каким ударом это станет для него! Кажется, он всегда больше любил мать. Маменькин сынок – добродушно подшучивал над ним отец. Да и как было не любить эту женщину?
Антон еще раз тяжело вздохнул и окинул мутным взором ставшую вдруг чужой усадьбу. Всё, всё теперь выглядело по-иному. Непривычно. Незнакомо. Черно. Холодно. Словно не сам он тут всё делал своими руками. Не перебирал каждого бревнышка, не выстругивал каждую досочку. Не ухаживал за каждым кустиком. Не ровнял каждый бугорок. Из этого места ушло что-то важное. Что-то своё. Тёплое. Теперь ему здесь делать нечего.
004
Пролетело несколько дней. Антон за это время привел в порядок всё, что следовало, прежде чем оставить хозяйство надолго без присмотра. Присел в комнате за стол и не торопясь, дальнозорко щурясь в полумраке, вывел синим толстым карандашом отвыкшими от письма пальцами несколько строк на чистом листе бумаги, прижав её напоследок подсвечником. Либо сын, либо дочь, если хватятся, поймут, что сам ушел. Ничего страшного не случилось. Искать не надо. Он, в свою очередь, благословляет обоих и просит не держать на него сердца. Вернётся ли, сам не знает. «Надеюсь – поймете».
Пристроил на спину плотно набитую торбу, повесил на шею ружье, взял в руки топор и вышел из дома. Крепко подпер дверь снаружи резной тростью. Обошел напоследок вокруг дома, убедившись, что забитые накануне досками крест-накрест окна надежно прикрыты. Двери баньки и сарая так же подперты палками. Может его хозяйство еще кому послужит.
Можно уходить. Не оглядываясь, вышел за калитку. Спустился к дощатому причалу. Разместил в носу челнока вещмешок, топор, ружье, скатанную трубкой длинную теплую куртку, тонкое одеяло, сумку с запасом продуктов на первое время (все это поверх охапки хвороста, чтобы не замокло на дне). Залез в лодку сам, устроившись на лавке ближе к корме. И оттолкнулся рукой. Не торопясь подгребает веслом, скользя по безмятежной поверхности по-весеннему взбаламученной высокой воды.
Антон твердо решил не оборачиваться, чтобы не бередить свежих ран. Но, уже выходя из самого залива, огибая мыс, не стерпел. Оглянулся таки. Руки сами собой замерли. Челнок закрутило. Он и забыл, как красива его усадьба. Как живописны склонившиеся к самой воде кроны деревьев, обрамляющие залив ажурной тенью.
Как щемит сердце от вида родного дома. Сколько здесь пережито радостных и горестных моментов.
Ощущая подбирающуюся к груди слабость, Антон поднимает весло и, решительно выправив челнок, бросает его вдаль. В сторону от своего острова. Мимо другого, на противоположном, невидимом отсюда берегу которого раскинулся скит староверов. Где-то там сейчас Алёнка. Её муж. Внучка.
Глава 2
005
Конец июля. Мошка отошла. Да и комарья заметно поубавилось. Впрочем, таёжный житель настолько привык к постоянному жужжанию гнуса над головой, что почти не обращает на него внимания. К тому же здесь, вдали от берега, свежий ветерок сдувает остатки настырной нечисти.
Молодой человек, сняв головной убор и утерев рукавом пот со лба, вдыхает полной грудью. Как все-таки хорошо! Заехать к сестре или сразу к своим? Посмотрел на невысокое уже солнце. Неплохо бы повидаться с Аленкой и Санькой. С дочуркой их, смешливой Феклушой. С другими родственниками. Попариться в баньке, поесть домашнего, переночевать по-человечески, на кровати.
Да нет. Пожалуй, сразу домой. Соскучился. Да и до дома совсем недалеко. С сестрой успеет свидится завтра-послезавтра. Молодой человек уже предвкушает, как старики обрадуются. Как не будут знать, куда посадить его. Как мать, слушая его рассказы, будет всплескивать руками, а отец станет ворчать, пеняя на неосторожность и излишнюю беспечность сына. Скорее всего, сейчас и внучка Феклушка у них. Он и ей, своей любимице, гостинцев припас.
Свернувшийся в носу лодки калачиком пёс блаженствует, не подозревая о душевных терзаниях хозяина. Когда еще можно вот так, не утруждая лап своих, предаваться безделью. Время, проводимое в челноке – его любимое время.
Еще полчаса и челнок, покинув беспокойное короткое колыхание открытой воды, мягко врезается в гладь залива. Вон он – родной дом. В груди поневоле теплеет. Как, оказывается, он соскучился. По родным. По этому старому дому. По острову – бескрайнему царству его детства. Пара десятков гребков и легкая берестяная скорлупка прилипает к деревянным мосткам.
006
Странно. Никто не бежит навстречу. Мать не выскакивает обрадовано из дому, вытирая тряпицей на ходу руки. Отец не хромает на поврежденной прошлой зимой ноге, помогая разгрузить лодку. Да и белобрысой племянницы, скорее всего, нет. Уж она-то точно бы его издали приметила. Глаз как у сокола. Может ушли на один из своих огородов? Верно. Скорее всего, так оно и есть. Никита улыбается своим мыслям. Передохнет малость, да разыщет их. Рыжий след быстро возьмет. То-то обрадуются. Они и не ждут его раньше конца лета.
Рыжий, едва челнок касается причала, одним скачком перемахивает борт и скрывается за бугром, удивленный местным безразличием не меньше хозяина. Такой встречи он никак не предполагал. Вытащив немногочисленные пожитки и пару свернутых тугими рулонами шкур на берег и привязав нос челнока к столбику, Никита поднимается вверх по небольшому откосу.
Уже на подходе к дому, бросив случайно взгляд в сторону крошечного кладбища у опушки, Никита замечает свежий земляной холмик, который обнюхивал пес. Тело обдает холодным потом. Груз выпадает из рук. Кто!? Он бросается вперед. Коричневый глинистый холмик еще не покрылся травой. Не потерял приданной ему формы под действием дождей и ветров. Деревянный крест не начал еще тускнеть.
Кто? На кресте никаких надписей. Отец или мать? Может кто из родственников? Никита горько вздохнул. Каких еще родственников. Кто их привезет сюда хоронить. Никита на подгибающихся ногах идет в дом. Откинув пинком подпирающую дверь трость, которую сам вырезал прошлой весной для отца, молодой человек вбегает внутрь. Дом пуст и заброшен. Сразу чувствуется бесприютность давно покинутого жилья. Обводит потухшим взглядом стены, лавки, стол.
Стол! На столе лист бумаги, придавленный старым тусклым серебряным подсвечником. Хватает. Буквы расплываются перед глазами. Почерк отца. Значит там… Мать…
Молодой человек бессильно опускается на стул. Его бьет крупная дрожь. Как же так? Отчего? Что случилось? Ведь она была здорова. И совсем еще не старая. Это он в шутку называл родителей стариками. А какие они старики!? Отцу едва шестьдесят стукнуло, а мать моложе. Никита вновь поднимает бумагу. Буквы плывут. Он трет глаза, добиваясь хоть какой-то четкости – и читает. В голове шум. Он ничего не понимает. Перечитывает второй раз. Третий. Наконец до него доходит смысл. Мать внезапно заболела и угасла от неизвестной болезни буквально в две недели. Ни разбиравшаяся в медицине Алёна, ни бабки-ведуньи, ни молитвы Тимофея ничего сделать не смогли. Но мать, по словам отца, не мучилась. Ушла в полном сознанье, благословляя мужа и детей.
Рука с письмом вновь падает. Никита смотрит в пустоту.
А что с отцом? Он еще раз перечитывает письмо. Отец просит прощения. За что – непонятно. Словно так же прощается навсегда. Уж не… Да нет. Отец не мог. Он сильный человек. Но где он? Никита выскакивает на улицу, разрывая ворот и подставляя разгоряченное лицо разыгравшемуся вечернему ветру.
Глава 3
007
– Как же ты могла оставить его одного?! – Никита укоризненно выговаривает сестре, – В таком состоянии.
– Но, Никита, я же не могла знать! Он не говорил, что собирается куда-то.
– Нельзя, нельзя было его оставлять! Надо было уговорить перейти к вам. Хотя бы на время.
– Поверь, Никита, мы пытались, пытались уговорить его, – вмешивается в разговор Саня, – Так ты же знашь отца свово. Если чо забрал в голову, так ломать бесполезно.
– Да, Никитушка, мы уж и так, и эдак просили. – Алёнка виновато смахивает слезу со щеки, – Я и подумать то не могла, что он решится, куда-то уйдет. Думали, пусть немного один побудет, если легче ему так. Успокоится. А потом еще поговорим. Мы и думали твёрдо, что к осени заберем его.
– А оно вон как обернулось, – вновь вклинивается Саня.
– Мы уж через три дня приехали, а его нет. И по-всякому думали. Весь остров обошли. Нет его нигде. Думали, надеялись, может на охоту куда уплыл. Побродит малость, успокоится, да вернетси. Потом еще два раза приплывали. А его всё нет да нет.
– Ладно, – вздыхает Никита, – А куда он уйти мог, не думали?
Супруги переглядываются:
– По-всякому кумекали. Да что мы – весь скит гадал. Чо токо не предполагали. Да всё ерунда кака-то получатся.
– Ну а ты как сама думаешь?
Сестра расстроено пожимает плечами. Если бы Никита знал, как она себя казнит. Саня тоже расстроено молчит.
– А может решил вернутся в тот свой мир, – предполагает Никита, кивая куда-то назад, – Из которого он пришел? С детства помню, как отец не раз рассказывал о том мире, где жил прежде как попасть в наши места.
– Не, не, – решительно мотает головой Саня, – Ты же помнишь, он завсегда при том говаривал, что никогда не был там счастлив и, ни за что не хотел бы возвращаться туда. Не думаю, что сейчас он посчитал иначе.
– Да, да, – соглашается Никита, – Да и кто там его может ждать теперь? Но куда же тогда он мог пойти? Вспомните. Может словом каким обмолвился невзначай. Какой намек был.
Вдруг Алёна вздергивает голову:
– Слушайте! Я, кажется, знаю. Мне вот что только в голову пришло…
– Что? – оба молодых человека с интересом оборачиваются к ней.
– Помните, как мама… – при слове «мама» голос молодой женщины вздрагивает, – как мама говорила, что отец когда то был влюблен в ту дикарку. Ну ты помнишь… – обращается она к брату.
– Ты говоришь о Сакум Аине-Ойе?
– Ну да. – гордо вздернула головой Алёнка, – Вроде так она называла её.
– Ну-у, не знаю… – с сомнением тянет Никита, – Когда это было-то.
– Ты же с отцом не раз и не два ходил к ней, – ревниво выдала молодая женщина, – Только вдвоем и ходили. Когда мать жива была еще.
– Ты что!? С ума сошла? О чём говоришь-то? – понял плохо скрытый упрёк сестры молодой человек, – Да и не к ней одной мы ходили. К лесовикам. Там их много живет. Отец любил мать. Ни разу он не дал мне усомниться в том. Скорее Аине-Ойе была влюблена в отца. Но и она сама тогда была уже замужем.
– Тогда? – подхватила Алёнка, – А теперь?
– Ну, – нехотя признался Никита, – несколько лет назад муж её умер.
– Вот-вот, – настаивала на своем собеседница, – Отец теперь один. У Сокум той, ты сам говоришь, муж умер. Почему им и не встретиться, не возобновить старую дружбу. Кому теперь от того плохо станет? Может отец действительно решил провести старость в стойбище дикарей. Я ведь не в упрек ему, – встрепенувшись, примирительно говорит женщина, ласково касаясь руки брата, – Я ему только добра желаю.
Никита поморщился при слове «дикари», но подумал, что в словах сестры действительно есть смысл. Во всяком случае, другого более-менее вразумительного предположения больше нет. Алена же уже загорелась своей идеей:
– Подумай сам. Он решил, что будет нам обузой, и пошел туда, где его, как он думает, ждут. И где ему, как он думает, будут рады.
– Обузой? Ты считаешь, что отец был бы для нас обузой!?
– Нет, нет. Что ты! Он мог так подумать!
– Алёна, очевидно, ты так позволила подумать ему. Подумать, что станет обузой.
– Нет, нет, нет… Что ты говоришь, Никитушка? – молодая женщина сама испугалась, что слова младшего брата, могло статься, отчасти правдивы, – Нет, нет. Того быть не может! – и она уткнулась лицом в ладони.
Саня себя неловко чувствовал, переминаясь с ноги на ногу. Ему жалко жену, но и в справедливости слов шурина трудно сомневаться. Тесть действительно мог так подумать. Все слишком были погружены в свои заботы и, фактически, оставили несчастного старика один на один со своим горем.
– Ладно, ладно, – успокоил брат сестру, – Прости. Не то, совсем не то говорю. Не по делу. Я и сам не меньше твово виноват. Никогда дома меня нет. Тока о себе всегда думал. Словно у родителей и нет своей души, своих хворей, горестей. Словно им и не надоть слова доброго-то от сына непутевого услышать хоть изредка. Тока о себе, тока о себе… – Никита вздыхает. Он всегда, когда волноваться, начинал говорить на местный манер.
Какое-то время все трое сидят молча. На печке посапывает Феклуша. Завитки светлых волос прилипли к сонному личику.
– Чо делать будем? – наконец подняла на мужчин покрасневшие глаза Алёна.
– Я пойду в стойбище лесовиков. Надо всё выяснить.
– Пойду с тобой! – решительно заявил Саня.
– Нет. Ты здесь, семье нужен. Воспитывай мою племянницу, – с этими словами Никита, покопавшись в котомке, извлек несколько вырезанных из дерева фигурок зверушек и поставил их на печке рядом с головой спящей девочки, таким образом, чтобы проснувшись, она сразу увидела их.
