скачать книгу бесплатно
Германтов и унижение Палладио
Александр Борисович Товбин
Когда ему делалось не по себе, когда беспричинно накатывало отчаяние, он доставал большой конверт со старыми фотографиями, но одну, самую старую, вероятно, первую из запечатлевших его – с неровными краями, с тускло-сереньким, будто бы размазанным пальцем грифельным изображением, – рассматривал с особой пристальностью и, бывало, испытывал необъяснимое облегчение: из тумана проступали пухлый сугроб, накрытый еловой лапой, и он, четырёхлетний, в коротком пальтеце с кушаком, в башлыке, с деревянной лопаткой в руке… Кому взбрело на ум заснять его в военную зиму, в эвакуации?
Пасьянс из многих фото, которые фиксировали изменения облика его с детства до старости, а в мозаичном единстве собирались в почти дописанную картину, он в относительно хронологическом порядке всё чаще на сон грядущий машинально раскладывал на протёртом зелёном сукне письменного стола – безуспешно отыскивал сквозной сюжет жизни; в сомнениях он переводил взгляд с одной фотографии на другую, чтобы перетряхивать калейдоскоп памяти и – возвращаться к началу поисков. Однако бежало все быстрей время, чувства облегчения он уже не испытывал, даже воспоминания о нём, желанном умилительном чувстве, предательски улетучивались, едва взгляд касался матового серенького прямоугольничка, при любых вариациях пасьянса лежавшего с краю, в отправной точке отыскиваемого сюжета, – его словно гипнотизировала страхом нечёткая маленькая фигурка, как если бы в ней, такой далёкой, угнездился вирус фатальной ошибки, которую суждено ему совершить. Да, именно эта смутная фотография, именно она почему-то стала им восприниматься после семидесятилетия своего, как свёрнутая в давнем фотомиге тревожно-информативная шифровка судьбы; сейчас же, перед отлётом в Венецию за последним, как подозревал, озарением он и вовсе предпринимал сумасбродные попытки, болезненно пропуская через себя токи прошлого, вычитывать в допотопном – плывучем и выцветшем – изображении тайный смысл того, что его ожидало в остатке дней.
Александр Товбин
Германтов и унижение Палладио
© Товбин А., текст, 2014
© «Геликон Плюс», макет, 2014
* * *
Преамбула
(о сближениях, которые от нас не зависят)
Интрига
Убийство или несчастный случай?
Ответ на этот вопрос выпало искать Массимо Фламмини, комиссару венецианской полиции.
И многоопытный комиссар, популярный среди горожан как благодаря знатному происхождению своему, так и высокой квалификации сыщика, не оставлявшей преступникам и призрачных шансов избежать наказания, быстро сообразил: перед ним вовсе не рутинное дело.
Поверхностный осмотр не выявил на теле погибшего пулевых или ножевых поражений, гематом от ударов, ушибов, но почему-то интуиция нашёптывала комиссару, что даже результаты вскрытия не позволят объяснить внезапную смерть сугубо медицинскими причинами, к примеру тромбом или инфарктом.
Итак, Фламмини – точнее, Мочениго-Фламмини, отпрыск старинного венецианского рода, сделавший, однако, карьеру на государственной службе, полноватый, щекастый, с волнисто-вьющимися, длинными чёрными блестящими волосами, густыми кустистыми бровями и тёмно-карими колючими глазками отодвинул пепельницу с горкой окурков: уголовное дело, как всякое дело, в котором замешаны русские, обещало запутаться, затянуться или вовсе зависнуть – с надеждами на отпуск комиссар уже распрощался… Он шумно вздохнул: вот и первая беседа с так называемым свидетелем ничего практически не дала, хотя, похоже, этот заезжий господин знал куда больше, чем говорил; как ему развязать язык? Демонстративно-спокойный – убеждённый в своей неуязвимости? На вопрос о цели приезда ответил по-анкетному, кратко, но с ироничной уклончивостью, со светской улыбочкой: «Осмотр чудес Венеции»; конечно, осмотр. И как сказано-то, ирония на грани издёвки: «осмотр чудес». Холёный, благополучный, добротно и достойно, не выпячивая лейблы модных домов, одет; неброский, но из отменного тёмно-синего бостона клубный пиджак, хлопковая рубашка… и завидный английский у него, и он хорошо, если не безупречно, держится, не ищет куда бы подевать руки, глаза не прячет, а вот доверия не внушает. Для начала надо бы через Интерпол запросить на него досье. Для начала… Но при русском, ничуть не уступающем итальянскому, скорее, судя по слухам о коррупционных рекордах, которые смакует пресса, превосходящем итальянский по всем бюрократическим статьям бардаке, – снова шумно вздохнул Фламмини, – компьютерную базу будут не меньше месяца пробивать.
Занавесь у открытой балконной двери не шевелилась.
Не было и слабого ветерка, сквознячка.
Казалось, изнывали от духоты и сдобные путти, несколько столетий назад обосновавшиеся на потолке.
Отвинтил крышечку на запотелой бутылочке San Benedetto, наполнил минералкой стакан, медленно, маленькими глотками пил.
И прислушивался к монотонному бормотанию радио: скандал в католических верхах разгорается с новой силой, появились не только неопровержимые доказательства того, что обанкротившийся вчера Банк Ватикана был причастен к отмывке денег, но и…
Отодвинул пепельницу – мысленно; пахучую горку окурков, как и саму пепельницу, вообразил: курить в комиссариате запрещено; и всё, всё, что вчера ещё было осязаемой реальностью, которую никто не мешал потрогать, предстаёт бесплотным, ненастоящим, но дело-то – настоящее? Настоящее ли, ненастоящее, а муторным будет дело, это уж точно. Поставил стакан на стол; ворох фото, растущая кипа неотложных бумаг, их по милости разогретого принтера уже до смерти не разгрести; да ещё неусыпно светится экран монитора.
Он, Фламмини – тёртый калач, как многозначительно привыкли перемигиваться коллеги, – умно морща лоб, всматривается в гипнотично сияющие мельтешения на экране, боясь упустить хоть что-нибудь из этой формализованной чепухи, или, напротив, приманив его, плоский глаз-экран присматривает за ним?
Ворох автоматически снятых видеофото; тёмный пилон, арочный проём-просвет, за которым – расплывчатые контуры Пьяццы, а спереди группка случайных иноземных зевак, наткнувшихся на труп: сухой высокий сутуловатый старик с крючковатым носом, миловидная женщина средних лет с пышно взбитым воздушным шарфом, за её плечом – совсем молодая и стройная, с чёлкой до глаз, и ещё одна, пожилая.
Растерянность на лицах и – страх… естественно, страх. Но физиономист Фламмини подумал: у всех удивлённый какой-то страх, именно так – удивлённый; ужасная уличная сценка, слов нет, сценка не для слабонервных, но в глазах у них, у всех четверых – у старика и трёх женщин, – есть ещё что-то поверх абстрактного ужаса.
Кто они?
Откуда они?
И стоило ли их теперь разыскивать по гостиницам, чтобы опросить? – постукивал карандашом по столу. А что, собственно, они смогли бы рассказать в дополнение к тому, что и так видно было на фото?
Компьютерная база, досье – размечтался, когда даже паспорт погибшего куда-то исчез! О погибшем, да и о свидетеле в клубном пиджаке с повадками сэра тоже, нет пока и кратких, сколько-нибудь объективных данных! И даже оригинальнейшее хобби, над которым как над конкурентным преимуществом при распутывании русских дел подтрунивают коллеги, вряд ли сейчас поможет тебе, Фламмини, ловцу актуальных намёков в абстрактно-хлёстких русских поговорках-присказках, хотя бы прикинуть психологический рисунок преступления, если, конечно, само преступление имело место… Всё зыбко. Спасибо, большое спасибо факультативному курсу болонской полицейской академии «Поговорки народов мира как ключи к национальным характерам и образам мысли»… Да, ключи, подайте-ка поскорее всем нам, сыщикам-дуралеям, волшебные отмычки-ключи – что-то в этом сказочно-прикладном назначении преподавалось ему в академии; да, в годы учёбы он почему-то увлекался расшифровкой мудрёных, непереводимо-многосмысленных сцепок из двух-трёх простеньких слов – почему-то? О, юношеское увлечение имело сентиментальную окраску, бабушку комиссара, так достойно и долго представлявшую в Совете почётных граждан Венеции свой аристократический, но, увы, обедневший род, и – при этом – наполовину русскую, когда-то радовала языковая пытливость внука, ей так хотелось, чтобы он не только выучился говорить, но и начал думать по-русски; престарелая любимая бабушка скончалась год назад в хосписе, – Фламмини подавил вздох, сокрушённо качнул головой, – её личные вещи-раритеты и русские бумаги в эти дни как раз выставлялись семьёй на продажу… Вновь качнул тяжёлой головой: закопался в делах, со дня похорон бабушки не удосужился положить свежие цветы к фамильному склепу на Сан-Микеле.
Несколько пологих ступеней, телесно-тёплый мрамор, в почётном карауле – два кипариса…
Однако сейчас-то Фламмини было не до розовых умилений и печальных воспоминаний, сейчас-то ему надо было бы не на волшебные ключи своего поощрённого бабушкой усмешливого хобби надеяться, а системно выстраивать доказательства, располагая достоверно-подробной фактурой, на худой конец – канвой биографий фигурантов престранного происшествия; ох, он ведь обучен был классическим методам сыска и аналитики, начинать свои расследования привык с отысканий мотивировок преступления в биографии и психологии жертвы. И как славно было бы не пороть горячку, а с учётом всех норм и правил дознания, усвоенных ещё в полицейской академии, идти шаг за шагом к цели: расширять доказательную базу и сужать круг подозреваемых, выводить преступников из тени, однако – прокурор не желает ждать.
Пока известно лишь, что погибший и свидетель – условный свидетель, куда уж условнее – вместе засветились вчера вечером на Словенской набережной в отеле «Даниели», у стойки бара; по столу вперемешку с уличными фото были раскиданы материалы и внутреннего видеонаблюдения: как не заподозрить нечистое? Вот они, оба с пузатенькими бокальчиками, рядышком, почти касаются рукавами. «Они, – глянув, кивнул бармен, – этот, рыжий, виски заказывал, а этот, седоватый, – коньяк». Ну и что же подозрительного в том, что рядышком стояли и выпивали? Выясняли отношения или… полно, были ли они на ножах? И были ли они вообще знакомы, связывало ли их хоть что-то прежде? Словечком перекинулись, выпивая? «Впервые увидел», – вроде бы без актёрства пожимал плечами свидетель. В распечатке же с мобильника погибшего – пододвинул листок с переводом, перечитал – всего-то два… нет, три пустячных звонка, солидный мужской и молоденький женский голоса вполне различимы, при том что приглушены уличными шумами, – звукозапись Фламмини, поглядывая в перевод, повторно сейчас прослушал: речь об отмене чартерного рейса, перерегистрации авиабилета. Кстати, ещё и прямой-обратный авиабилет этого несчастного путешественника исчез вместе с паспортом. Впрочем, не всё так плохо, в куцей телефонной беседе проклюнулось имя-отчество погибшего, с минуты на минуту петербургский сотовый оператор сообщит фамилию, можно будет прочесать Интернет. Ох, зачем эти пустые хлопоты, фамилию погибшего никто не мешает сейчас же выловить в документах турфирмы. «Моника!» – выкликнул по внутренней связи помощницу, дал поручение.
Главный вопрос: кем был погибший, чем занимался, что его сюда привело? Навряд ли туристическая любознательность…
Тут заглянул в кабинет другой помощник комиссара, Марио Бартелли, его правая, так сказать, рука. Марио выяснил, что свидетель зарегистрирован как участник сегодняшнего аукциона во дворце Корнер-Спинелли. Вот и зацепочка? Когда отвечал на вопрос о цели приезда, почему-то практичную, безобидную эту цель не упомянул. Почему? Да, любопытно, как свидетель завтра на очередной встрече в комиссариате попробует отвертеться. Что предосудительного могло быть в легальном участии в аукционе? Фламмини почувствовал себя лично задетым, как-никак торги были связаны с добрым именем бабушки. Вспомнив же отговорочку свидетеля насчёт «осмотра чудес», Фламмини хмыкнул, заворочался в кресле.
«Хваткий всё-таки малый Марио, заслуженно идёт в гору», – подумал Фламмини, когда помощник, проведя ладонью по волосам со смоляными колечками на границе затылка и крепкой шеи, тихо прикрывал за собою дверь.
Так.
Двое русских стояли рядышком у барной стойки и выпивали, затем один из них… Отравление? Ну конечно, проще простого и яснее ясного всё – полоний! Или – отрезвляющий глоток холодной воды – это, искромётный Массимо, всё-таки перехлёст? Конечно, конечно, перехлёст, ты, Массимо, столкнулся у аркады Прокураций не с доказательством экзотичной мести русских спецслужбистов, бесконтрольно орудующих смертоносными радиоактивными изотопами, а, положим, всего-то с печальной метой химически незатейливого, хотя надёжного яда, не уступающего по убойности свойств своих ядам, какими извечно пользовались успешные венецианские отравители, – порошочек какой-нибудь, подсыпанный из перстня в бокал соседа по барной стойке, причём аккуратненько подсыпанный под зрачком камеры видеонаблюдения, – затрясся дородным туловищем, смеясь над своими домыслами Фламмини, перебирая, однако, по инерции перипетии нескольких исторических отравлений, описанных в полицейских учебниках, но поскольку этическим правилом для Фламмини было лишь строго обоснованное отсечение даже самых безумных версий, он велел заказать токсикологическую экспертизу.
Так, к делу: погибший у себя, в Петербурге, как засекреченный агент, с утра до вечера занятый чем-то подозрительным, прятался от людей, ни с кем не поддерживал отношений, а мобильник нужен был ему для блезира? Или он в Петербурге и не проживал вовсе, немалые свои годы, как отшельник, укрывался в пустыне? А потом вдруг затосковал по прекрасному, задёргался, заказал билет на самолёт. Комиссар поморщился – всё невпопад, всё: откуда там, на севере, возьмётся пустыня, там – снега, сплошные льды, белые медведи. Поморщившись, ещё и поёжился, вспомнился ему краткий, на редкость неудачный вояж в Петербург, где стоял тридцатиградусный, трескучий, как говорили, жалуясь-восхищаясь, русские, мороз и пришлось купить, чтобы сразу использовать по назначению, сувенирную армейскую меховую шапку-ушанку с красной звездой. Да, – мотнул головой, – пустыня ли, льды, лесная глушь или всё-таки лабиринты застылого мегаполиса, а и при самой экзотической географии-топографии досье бы не помешало, однако не стоит попусту мудрствовать и мечтать; в тёмненькое прошлое незадачливого путешественника сейчас никак не проникнуть, пружины его поведения не нащупать, и – под давлением интуиции понимал загнанный в тупик, разозлённый на себя и на всемирную пустопорожнюю неразбериху Фламмини – вряд ли прояснят причины прискорбного инцидента подробнейшее заключение медэкспертизы, фрагментированные – крупнее, ещё крупнее, – нащёлканные с разных точек фотографии тела, над которыми с дежурно-вальяжной своей медлительностью, маскирующей элементарную нерадивость, уже, хочется верить, второй час колдуют криминалисты.
А толку-то от всех их колдовских пассов? Лишь бюджетное одеяло успешно на себя перетягивают.
Самому надо думать.
Думать, прицельно думать… если, конечно, ты, Массимо, не клинический идиот! А вдруг ненароком причинная логика попробует тебя угодливо завернуть в тупик? Так не помешало бы тебе, проницательнейший синьор-аналитик, на худой конец хотя бы блеснуть фантазией.
Ну-ка, затянись-ка мысленно сигаретой, ну-ка, ну-ка…
Если это убийство, то где мотив?
Если случайность, то как всё же объяснить… Фламмини нервно пометил что-то в блокноте, качнул волнисто-смоляной гривой и снова хмыкнул. Эффектно-заносчивая и романтичная, слов нет, затея – прибыть incognito, в полумаске и плаще-домино, чтобы внезапно и счастливо умереть, припав под музыку Вивальди к пышной груди Царицы морей… Но смех смехом, а кто бы ему, Фламмини, всерьёз и доходчиво растолковал, зачем, чего ради, по какой такой сверхсрочной надобности, помимо, конечно, неотложного «осмотра чудес», петербургский отшельник едва ли не тайно здесь появился? Даже хозяйку турфирмы, тоже русскую, между прочим, да ещё при этом – жену фламминиевского друга детства нельзя опросить – после ночного сердечного удара отсыпается в реанимационной палате госпиталя в Кастелло, в искусственной коме, а компаньонка её, похоже, рехнулась, твердит, как заклиненный автомат: форс-мажор, форс-мажор; ох, у многих внешне необъяснимых происшествий последних лет, только копни, русские корыстные корни… И, как правило, цель у тамошнего обнаглевшего криминала, для которого уже нет государственных границ, одна: отмывка бешеных денег! Безнаказанные воротилы из России в сшитых лучшими лондонскими или миланскими портными костюмах, с толстыми от международных банковских карт бумажниками – кошельками для карманных расходов? – неприкасаемых заскорузлых авторитетов из козаностры и каморры отправили на покой, небрежно прицениваются к дворцам на Большом канале, да ещё удивляются, что тонущие, отсыревшие и заплесневевшие до крыш дворцы эти на фоне их-то, воротил, трат на английские поместья и замки, баснословно дёшево стоят. С тоской вспомнил Фламмини о продаже за бесценок квартиры в родовом дворце Мочениго. Как там, в России, о богачах-расточителях судачат – денег куры не клюют? Ещё бы, нефть и газ фонтанируют, успевай только отстригать купоны. Но… что новенького, разве русские купцы не швыряли пачками купюры в печь? Стоп, стоп, я, кажется, перегибаю палку, – Фламмини почувствовал, что логика и элементарная объективность и впрямь ему изменяли, – что за прекраснодушные претензии к временам, нравам? Даже в Банке Ватикана не зевали на кассе, отцы церкви преуспели в отмывке серых денег, скандал самому понтифику не удалось замять… А как, как погибший тихоня, по всем доступным признакам – одежда, внешность – интеллектуал, скорей всего бесконечно далёкий от сверхдоходов теневого бизнеса, воротилам тем, жадно ли, лениво загребавшим миллиарды, мог перейти дорогу? Бред какой-то взамен логики, бред, а не проблеск фантазии, тень на плетень – ухмыльнулись бы те же русские по поводу столь сомнительной версии. Да, непревзойдённый аналитик Массимо, бредни взамен нацеленных умозаключений. И сразу же комиссару кстати ли, некстати припомнилась ещё одна загадочная русская поговорка: рука руку моет.
Придвинул фото погибшего: белая мягкая рубашка с пристёгнутыми кончиками воротника, серые вельветовые джинсы, тёмно-серые мокасины от «Ecco», ну и что? Это раньше, Массимо, в индивидуальной манере одеваться можно было поискать дополнительные мотивировки случившегося; сейчас так неброско, лишь с налётом элегантности, одеваются многие. Да ещё вдобавок – в копилку бреда – дразнилка-загадочка! На замостке, рядышком с неброско одетым трупом, валялись дорогой старинный камзол из бархата, какой-то сюртук с большим белым отложным воротником, забрызганным кровью. Вот уж чудеса так чудеса! Ничего подобного в его богатой практике прежде не было. И именно он, Фламмини, теперь должен эти чудеса «осматривать» с умным видом. Шутники-призраки сбросили карнавальные наряды в двух шагах от Сан-Марко, да ещё их окропили кровью, чтобы поизмываться над полицией, комиссара выставить дураком? Поизмываться, потешиться и – пустить полицию по ложному следу, чтобы тем временем подлинные следы преступления простыли? Плюнуть на вымученные проказы шутников и забыть или… Поколебавшись, не эти ли проказы напрягли-насторожили так интуицию, велел всё же побыстрее отправить театральное окровавленное тряпьё на экспресс-анализ в генетическую лабораторию, чтобы перестраховаться, велел даже продублировать анализ в Виченце, в конкурирующей лаборатории, да ещё Монике сказал: я им три, в крайнем случае четыре часа даю, не больше. Да, экспресс-пробы на анализ ДНК неприлично уже не взять; при твоей, Массимо, репутации традиционалиста, при насмешливо-косых взглядах – мол, мышей не ловит, – которыми всё чаще награждают тебя молодые, да ранние пустоглазые карьеристы, совсем уж непростительно было бы проигнорировать моду на столь тонкие научные инструменты. При том, что и простеньких фактов, которые без натяжек и дополнительных проверок можно принять всерьёз, – кот наплакал, а прямых улик – пока вообще нет, косвенных, – раз, два и обчёлся, днём надо о перспективах дела докладывать прокурору, но даже предварительную, минимально правдоподобную версию не из чего слепить, скудные находки логически ни рассортировать, ни связать.
Широкие, чуть оплывшие плечи Фламмини, словно лишённые костного каркаса, как-то студенисто осели, крупная голова поникла: mirabilia?
Но что же это, если не чудеса?
Чудеса, чудеса в решете, как говорят русские.
Ни паспорта, ни авиабилета – неужели ещё и ограбление? Когда, как на таком людном месте карманы успели ему обчистить? И была у него, судя по фоткам видеонаблюдения из бара, наплечная прямоугольно-плоская сумка.
А вот на месте преступления сумка-то как раз и не обнаружена; труп есть, вот он, распростёртый, в кольце зевак, а сумки – нет.
И лишь Бог знает, какими драгоценностями – или тайнами? – могла быть набита та сумка.
Так преступление это или всего лишь странноватое происшествие?
Что за вопрос? Если сумка, чем бы она ни была набита, исчезла, значит – преступление.
Но сумку ведь ещё в баре балканские воришки, которые наезжают теперь к каждому карнавалу и потом не спешат восвояси убраться, могли стащить, а, стащив, вместо сумки – карнавальные одежды, забрызганные кровью, подбросили?!
Бред… в баре-то клиент был живёхонек и, похоже, в своём уме, не столько уж коньяка он вылакал, чтобы, лишившись сумки, не заявить о краже в полицию и беспечно отправиться перед сном кружить под музыку по Сан-Марко.
Бред… никаких воришек в пустоватом баре отеля камера видеонаблюдения не зафиксировала: за круглым столиком в углу сидят трое носатых брюнетов, и впрямь, возможно, боснийцы или албанцы, но выглядят вполне прилично, даже солидно, навряд ли они позарились бы на какую-то сумку; и ещё – за соседними столиками – группа пожилых китайцев с чашечками кофе, а в другом углу бара – парочка славянских проституток, довольно эффектные, посасывают коктейли, постреливают миндалевидными глазками в спины погибшего и свидетеля, пока те мирно выпивают у стойки… Живая реальность или сценка из телесериала, который сейчас снимается нон-стоп…
Реальность, реальность, не её ли бесстрастно воспроизводят эти вполне чёткие фото? Сумка с плеча свисает, вот она, целёхонькая.
Почему же свидетель заранее зарегистрировался, но не счёл нужным обмолвиться хотя бы о своём участии в аукционе, почему, почему… Ну, не исключено, что какая-нибудь пустяковая причина его умолчаний выяснится назавтра, а пока-то, сейчас, не зацепиться никак за что-то сколько-нибудь серьёзное; тень на плетень… А с утра пораньше из Милана уже выехал разбираться сотрудник русского консульства, с минуты на минуту пронюхают о ночном инциденте газетчики – шакалы-репортёры не зря шныряют, злобная свора скоро затерзает пресс-службу комиссариата звонками, мейлами, а к вечеру уже не отмыться будет от грязи телесенсаций. Да, телевизионщики и вовсе взбесились. Четыре жестоких убийства всего за одну развесёленькую недельку – это рекорд; ещё и расфуфыренный, в разноцветных шелках, наркоман-аргентинец, накачавшись героином, утонул перед финальной гонкой гондол в Канале; стоило, ох, стоило, одолевать по воздуху океан, чтобы захлебнуться фекалиями. И вот карнавал отчудил-отшумел, а дух не перевести, спокойствия нет как нет… Лаура сегодня обещала приготовить ризотто, но попадёт ли он домой к ужину?
А о чём ты думал, Массимо, когда сверх постоянной своей загрузки согласился ещё и детективный телесериал консультировать? Неужели не знал, что карнавал как раз после заключительных фейерверков преподносит сюрпризы, не знал, что время-то не резиновое, что прокурор в пиковое положение не войдёт, не даст спуску?
Однако…
Не поддаваться эмоциям, выпить ещё водички.
Ну как, охладился?
Не надо, спотыкаясь об очередной труп, только по той причине, что этот труп – русского происхождения, грешить на всемирный заговор сибирских нефтяных нуворишей! Не надо идти на поводу мифа. Навряд ли загадочный инцидент связан хоть как-то с серыми русскими деньгами, – урезонивал себя, выбрасывая в корзину пустую пластмассовую бутылочку, решительно отодвигая кресло, Фламмини, – не надо паранойи, не надо… Да, да, многоопытный и сверхпроницательный Массимо, заруби себе на носу: это локальный, штучный случай, негоже прикладывать к нему хоть какие-то остаточные мерки заболтанной политики, расшатанной международной экономики, раздутой в массмедиа конспиративно-заговорщицкой мифологии, негоже также вгонять случай этот в детективные, годами испытанные шаблоны. Да, Массимо, сыщик ты – хоть куда, но… стареешь, теряешь нюх, хватку? И впрямь – не ловишь уже мышей? Неужели в музей криминала и сыска тебя, отслужившего и заслужившего своё, пора, как восковую фигуру, сдавать? Не забывай: размываются невидимые опоры, на которых от века держалась жизнь, вот и сами по себе преступления утрачивают исходные, годные для типологических рубрикаторов нацеленность и определённость, кажутся всё чаще немотивированными. Мотив, мотив… сейчас и музыка обходится без мотива. Разве тебе, Массимо, пусть и привержен ты традиционным, давно себя оправдавшим методам сыска, неведомо, что багаж полицейской академии в нынешнем хаосе призрачных выгод и интересов, когда самый успешный бизнес – торговля фикциями, превращается в мёртвый груз?
Одолеть инерцию, найти, найти оригинальный ход…
Легко сказать.
Встал, направился к открытой балконной двери, отразившись в стекле дверной створки, посетовал: начал полнеть, живот уже округло нависал над брючным ремнём.
Фламмини вышел на балкон.
Святая Мадонна, как всё ему осточертело! «Bellezza, bellezza, с рассвета до заката – bellezza», – раздражённо щурясь от солнечных зайчиков, проворчал Фламмини и промокнул платком лоб. Жарко, но кабинетный кондиционер как раз ко времени задохнулся; с утра – нестерпимо жарко, душно, ночные грозы с ливнями так и не принесли прохлады, нет и намёка на ветерок с моря – что ещё будет днём? Фламмини, коренной венецианец, знал наверняка: такое молочно-голубое замутнённое небо в марте гарантирует наплыв густой и липкой жары…
Удручённо подумал: не иначе, как я за компанию с писаками-детективщиками застрял в прошлом, детективщики ведь тоже не способны обойтись без мотива, вне поисков мотивировок убийства им никак ведь не закрутить сюжет. А удавалось бы и самой Агате Кристи отыскивать мотив тогда, когда рвутся осмысленные связи между людьми, когда зашкаливает абсурд?
Ему, во всяком случае, это не удаётся… А не отыщет мотив, так придётся ему без шанса на успех распутывать детективщину без сюжета.
Распутывать, когда не за что зацепиться, когда нет и ниточки, за которую можно было бы потянуть, распутывать, чтобы потерпеть предрешённое заранее поражение?
Смутно всё. Но интуитивно ощущал Фламмини враждебность бездушного и какого-то бесструктурного будущего, по-хозяйски взявшегося насаждать свою невнятицу в настоящем.
Если бы ему позволили закурить…
Положил пухлые кисти рук на потемнелый мрамор балюстрады: блёстки Большого канала, лодки… придурки с гитарами, а-а-а…
Покинувший полицейский комиссариат свидетель прогуливался у пристани San Angelo в ожидании вапоретто.
Да, свидетелю тоже не за что было зацепиться, он впервые – как на духу, впервые! – увидел погибшего, когда выпивали они локоть к локтю у стойки бара; даже не опознал в нём русского, за француза принял.
Почему же свидетель скрыл своё участие в аукционе? Не улизнул бы… Надо, чтобы Марио повнимательнее понаблюдал за ним, за его контактами, – решил Фламмини, мысленно делая пометку в блокноте. Хм-м, не похож он на тех, кто готов был бы тратить время-деньги на «осмотр чудес», на выслушивание сказок гидов, нет, он явно – не простая залётная птица. В «Хилтоне-Киприани» поселился; оплатил на три дня вперёд, выложив кругленькую сумму, индивидуальный глиссер-челнок, снующий теперь по прихоти клиента между Джудеккою и Сан-Марко; привычка к роскоши? Хм, хм, хм, – беззвучно шевелил губами Фламмини, – куры не клюют, рука руку моет.
И как угораздило меня вляпаться в эту историю? – недоумевал между тем свидетель. Мало ему угроз Кучумова, так ещё пристёгивают к незнакомому трупу… И благоразумно ли было промолчать в полиции о настоящей цели приезда, хотя само участие в аукционе серьёзных рисков и даже рутинных заморочек не обещало; сам ведь зарегистрировался по Интернету, посчитав, что и длиннорукий Кучумов не дотянется до него в Венеции. Стоило ли темнить в полиции? Снял пиджак, припекало. Завтра гривастый полицейский затерзает вопросами, желая докопаться до причин скрытности… Из-за мелкой глупости может сорваться весь тщательно продуманный план. Но начал-то сам он с большущих глупостей, когда кучумовскую рать надумал игриво обвести вокруг пальца, а сам зарегистрировался под своей фамилией на официальном сайте аукциона, да ещё понадеялся при этом на эскорт-защиту от Габриэляна – как ясней ясного уже, подставился, добираться-то из Мюнхена пришлось на свой страх и риск, теперь же, без охраны, и вовсе остаётся он один на один «с абсолютно безопасным городом без насильников и грабителей». Ладно, тут уже ничего не исправить, он – под прицелом, возможно – под оптическим прицелом, но поскорее – к Сан-Марко, там сразу же пересесть на глиссер; залечь в гостинице и носа не высовывать до открытия торгов, всё спокойно обдумать, тем более – одно к одному? – и день-то сегодня заведомо тяжёлый – понедельник, тринадцатое число. Но пока – три шага туда, три обратно – как же угораздило… на ровном месте… Чьи-то козни или стечение обстоятельств?
И с чего же, с какого нежданного толчка все благие построения под откос покатились? С известия о смерти мамы? С убийства Габриэляна? Прибавил шаг: изрыгнув рыжий дымок, причаливал вапоретто.
Пожалуй, – вспоминал свидетель, – начиналась эта так угрожающе быстро запутавшаяся история с безобидного интервью о главных лотах аукциона, которое он давал службе ночных новостей на прошлой неделе.
Контекст
– Республиканцы в Конгрессе заявили, что их целью является недопущение переизбрания президента Обамы на новый строк. Растущий дефицит бюджета, который вскоре превзойдёт валовой продукт США, а также соглашательская позиция президента по отношению к России, где бесконтрольно правят спецслужбы, а оппозиционерам затыкают рты… Марш на Вашингтон, подготовленный консервативным крылом республиканцев, так называемой «партией чаепития»…
– Тюменские хакеры, взломавшие вчера секретные серверы Пентагона, теперь угрожают серией кибератак крупнейшим корпорациям США…
– Под гнётом долговых обязательств Еврозона трещит по швам, – заявил Макс Керубини, нобелевский лауреат по экономике…
– Банк Ватикана уличён в отмывании денег… Председатель совета директоров банка Марио Драгонетти не намерен, однако, уходить в отставку…
– Время доллара как мировой резервной валюты проходит, – заявил лидер бурно развивающегося Китая Ху Дзинтау…
– Правящие в Лондоне консерваторы пытаются погасить скандал, разгоревшийся после секретного размещения Скотланд-Ярдом подслушивающих «жучков» в редакциях таблоидов, которые принадлежат…
– Англиканская церковь извинилась за растление детей в приюте в графстве…
– Французские имамы на своём ежегодном съезде в Париже потребовали от светских властей…
– Удивительно ли, что похоронную музыку заблаговременно заказывают имамы? – зло сверкнул щелевидными глазками бородатый бритоголовый толстяк-комментатор в необъятной сине-голубой куртке с многочисленными молниями и накладными карманами. Христианская цивилизация испускает дух.
– Ещё бы! – отозвался комментатор-визави, узколицый, в строгом костюме. – Террор политкорректности лишает христианство воли к сопротивлению.
Инга Борисовна Загорская очнулась: смотрела детективный телесериал о Венеции, тем паче что сама в Венецию намеревалась вскоре отправиться, но задремала в кресле – усталость последних дней? Рассеянно послушав начало новостей, Загорская выключила телевизор и радио.
– Взрыв шиитской мечети в Пакистане унёс…
– В Ливии, в Бенгази, оплакивали жертв дружественного огня; от бомб и ракет демократической коалиции погибли…
– Сомалийская мафия в Мальмё, третьем по величине городе Швеции, практически управляет муниципалитетом, где в результате свободных выборов победили социал-демократы…
– Утечку нефти из скважины в Мексиканском заливе замедлить не удаётся, буровая платформа обесточена, убытки перевалили за…
– Пилот авиакомпании «Эр-Франс» Доменик Кулле сумел посадить в Париже тяжёлый аэробус на одну стойку шасси…
Германтов, потянувшись, вообразил аврал в аэропорту Шарля де Голля, смятение персонала, побелевшие лица встречающих.
– Революционер-политик и скандальный писатель Эдуард Лимонов заявил в прямом эфире телеканала «Дождь», что презирает лицемерный буржуазный протест, пригрозил вывести своих национал-большевистских сторонников на Триумфальную площадь вопреки запрету мэрии… Лимонова поддержала известная правозащитница, однако против него ополчились бывшие союзники из карликовых либеральных партий… Рок-музыкант Юрий Шевчук спел: «Осень, осень, что же будет с родиной и нами…» Последняя осень… последняя осень…
«Душевно спел, но не по сезону, – сонно подумал Германтов, – уже весна».
