Книжка?подушка

скачать книгу бесплатно

Книжка?подушка
Александр Павлович Тимофеевский

«Книжка-подушка» продолжает вышедший в начале 2017 года сборник «Весна Средневековья». В новой книге собраны заметки и дневники искусствоведа и публициста Александра Тимофеевского, написанные им за пять лет. Неформальные, разнородные записи охватывают весь спектр тем частной и общей жизни – российской повседневности, которая преображается под взглядом тонкого стилиста и мудрого наблюдателя.

Содержит нецензурную брань.

Александр Тимофеевский

Книжка-подушка

© 2017, Александр Тимофееский

© 2017, Мастерская «Сеанс»

Благодарности

Автор сердечно благодарит Авдотью Смирнову, Татьяну Толстую, Аркадия Ипполитова и Сергея Аба за неоценимую помощь в работе над книгой. Автор хочет выразить отдельную признательность Любови Аркус, придумавшей и воплотившей проект двухтомника.

2012. Закон

14 января

Costa Concordia затонула спустя сто лет после Titanic. И опять пресса дотошно перечисляет: «На Costa Concordia было 1500 кают, крупнейший в мире веллнесс-центр на море, четыре бассейна, пять спа-салонов, пять ресторанов, 13 баров, кинотеатр, дискотека и интернет-кафе». И опять: «Среди членов экипажа царила растерянность: инструкций по эвакуации не поступало, никто не спускал на воду спасательные лодки. В результате несколько людей предпочли спасаться, прыгнув за борт. Когда же лодки стали спускать на воду, никто не следил за тем, сколько людей в них село».

«Вы видели фильм „Титаник“? Вот как раз так все и было, – рассказала американская туристка. – Повсюду слышался звон стекла, не было света. Никто не понимал, что происходит».

Раз в столетие приносится одна и та же жертва. Кому? Зачем? «Есть еще океан», – писал тогда Блок. И сейчас в тиши и покое кто-то уже облизывает запекшиеся губы.

6 февраля

Я и нынче не хожу на митинги, и в 1990 году на них не ходил. Подумал, в чем же отличие. Оно очевидно в том, что тогда было в разы больше уважения к чужой отдельности, что позволяло и мне, сидевшему дома, и им, жмущимся по площадям, вечером встречаться и пьяно-весело обсуждать произошедшее за день. «Ну что, отморозили свою гражданскую жопу?» – спрашивал я их. И никто не испепелял меня в ответ очами. А сегодня я дежурно оправдываюсь: «Поверьте, я, так же как и вы, терпеть не могу В. В. Путина». И они облегченно вздыхают. Тьфу. Если б я тогда им сказал: «Поверьте, я, так же как и вы, терпеть не могу Лигачева, Крючкова, Нину Андрееву», на меня бы посмотрели, как на сумасшедшего.

11 февраля

Дашевский написал глубокий прекраснейший текст, точнее, надиктовал, согласно главному своему месседжу. Он в том, что романтическая поэзия – «мнемоническая, внутридушевная, интимно-сумеречная», двести лет безраздельно господствовавшая, подчиненная «я» и к «я» обращенная, – уступает место верлибру, который рвется на площадь, Болотную, разумеется, в публичное пространство, «голодное, холодное и освещенное»: отныне оно будет «создаваться… внутри человека и внутри стихов». Дашевский – умнейший человек и выдающийся поэт, он ничего не делает случайно, так и эта программная статья не написана, а продиктована, чтобы через эту опосредованность уйти от «внутриутробного убаюкивания размера», которое есть в любом сочиненном тексте – стихотворном, эссеистическом, неважно.

Прочитал Дашевского и понял, почему мне так неинтересна Болотная площадь, почему меня совсем туда не тянет. Ведь ничего, кроме романтической поэзии, мне не нужно, ничего, кроме «внутриутробного убаюкивания размера». «А столетняя чаровница / Вдруг очнулась и веселиться / Захотела. Я ни при чем. / Кружевной роняет платочек. / Томно жмурится из-за строчек / И брюлловским манит плечом». Это Ахматова про романтическую поэзию. Тогда она была еще столетней чаровницей. А вот великая картина Строцци «О бренности» или «Старая кокетка», написанная за двести лет до всякого романтизма, но та же «мнемоническая, внутридушевная, интимно-сумеречная» подчиненность «я». То же «внутриутробное убаюкивание размера». И плечом она так же манит, разве нет? Только вот не жмурится, а честно, отчаянно глядит в зеркало.

26 февраля

«Мы возьмем город в кольцо».

Красивая идея. Для меня к тому же очень удобная. Я живу на Садовом кольце, как раз на внутренней стороне. Вышел из подъезда, взялся за руки, почему бы и нет? Одно меня смущает: в Садовое кольцо каждые двести метров врываются улицы – Тверская, Малая Дмитровка, Каретный ряд, Цветной бульвар, – на проезжей части стоять нельзя; нерушимое кольцо там порушится, метафора захромает. А на Кутузовском проспекте сквозь прерванное кольцо понесутся мигалки в Кремль. И во что тогда превратится метафора? Зима, стужа. Взявшись за руки, на одном месте застыли, коченея, люди. А мимо них – туда, сюда – рассекает власть, без всяких препятствий и с победоносным воем.

27 февраля

Ветхозаветная Москва негодует. Книжники и фарисеи требуют отмщения. На их зов спешат казаки. Отныне они будут охранять храмы от Pussy Riot, защищать православные святыни. Они едут в столицу, чтобы найти девок и притащить их в храм на суд верующих. Ну, и что сделают верующие? Побьют кощунниц камнями? Изорвут на них одежды и выставят голыми на мороз, как Зою Космодемьянскую? Или только побреют наголо – пост все-таки.

«И опять, наклонившись низко, писал на земле».

7 марта

ВЦИОМ провел опрос по женским умам родины. Недосягаемо умной женщиной признана Валентина Ивановна, которая вошла в историю как «Валька за стакан» и «Валька – красные трусы». В какой-то момент она прославилась высотой халы и густотой грима: тяжелые хлопающие ресницы на плотно отштукатуренной мордочке, торчащей из жабо. В последние годы с ней связались «сосули» – и как облюбованное ею слово, и как бич Божий, убивающий людей, который в Петербурге повсюду, на домах, отштукатуренных ею на славу, по собственному вкусу, как красит она себе лицо: жирно, разбеленно розово. Город – достоевский и бесноватый – погрузили в жабо.

Очевидно, что ум из опроса – эвфемизм власти, гармония имярека и должности (губернаторской, спикерской). Мужского ума не бывает без галстука, женского – без штукатурки. Отсюда огромный отрыв Матвиенко, она вся про штукатурку, про макияж власти. Имидж и роль, дело и образ, лицо и лик в сокрушительном единстве.

11 марта

Итак, губернатор Санкт-Петербурга Георгий Полтавченко утвердил закон о запрете пропаганды гомосексуализма среди несовершеннолетних, в котором однополая любовь приравнена к педофилии. Закон этот, разрабатывавшийся депутатами городского ЗакСа в прошлом году, был подписан еще 7 марта, однако общественности об этом доложили лишь спустя четыре дня: надо полагать, в канун 8 марта решили погодить и не обижать на праздник лесбиянок.

Главным следствием нового закона станет рост самоубийств и помешательств среди петербургских подростков, которые раньше могли пойти к психологу, а теперь он повесит на дверь табличку: «Ушла на базу». Сказать: «У тебя болезнь, деточка», – не всякий специалист сможет, гомосексуализм ВОЗ давно исключила из списка болезней, а вслед за ней это сделал и Минздрав, к тому же вряд ли ребенок этим утешится, а сказать: «Все нормально, малыш, спи спокойно, ты такой же, как все, полноценный гражданин», – отныне запрещает г-н Полтавченко. То есть на ухо это сообщить, конечно, можно, как страшную скабрезность: запрещены только публичные высказывания, «деятельность по целенаправленному и бесконтрольному распространению общедоступным способом информации, способной нанести вред здоровью, нравственному и духовному развитию несовершеннолетних, в том числе сформировать у них искаженные представления о социальной равноценности традиционных и нетрадиционных брачных отношений». Но нельзя требовать от людей подвига, даже от психологов, и понятно, что они предпочтут не транслировать «искаженные представления», – от греха подальше. Подростку, замученному комплексами, открывается светлый путь в петлю. Его запретили.

11 марта

Всеволод Чаплин так хочет показать свою жесткость, что даже слово «бьющих» пишет через ъ. И Газета ру, благоговейно пятясь перед разгневанным клириком, сохраняет орфографию оригинала. Мне кажется, о. Всеволоду пора пойти дальше и принять, наконец, иудаизм. Вся речь его дышит Богом Ветхого Завета, который про Закон. Бог Нового Завета, который про Благодать, только путается под ногами.

19 марта

Я тут побеседовал для Кольты с Максимом Семеляком и немного рассказал ему про Рыкову, очень для меня важную. Надежда Януарьевна Рыкова – замечательная переводчица, «Опасные связи» Шодерло де Лакло по-русски – ее гениальная работа, но она переводила и Шекспира, и Клейста, и Макиавелли, и Ронсара, и Кокто, и Гюго. «Спящий Вооз» Гюго в ее переводе это прекраснейшие русские стихи. Они длинные, в нескольких частях, я целиком их, конечно, не воспроизведу, но финал помню наизусть, совершенно космический:

Он спал. Она ждала и грезила. По склонам
Порою звякали бубенчики скота;
С небес великая сходила доброта;
В такое время львы спускаются к затонам.

И спал далекий Ур, и спал Еримадеф;
Сверкали искры звезд, а полумесяц нежный
И тонкий пламенел на пажити безбрежной.
И, в неподвижности бессонной замерев,

Моавитянка Руфь об этом вечном диве
На миг задумалась: какой небесный жнец
Работал здесь, устал и бросил под конец
Блестящий этот серп на этой звездной ниве?

Надежда Януарьевна была почти шестидесятью годами старше меня. Я познакомился с ней весной 1976 года, мне было 17, а ей 74, но мы сердечно дружили на протяжении двадцати лет. Надежда Януарьевна, как и ее ближайшая подруга Антонина Николаевна Изергина, которую я уже не застал, – петербургские тени в слободском понаехавшем Ленинграде. Надежда и Антонина – это еще поколение, выращенное на культуре модерна и через нее связанное с большой русской европейской традицией. Антонина Николаевна была женой Иосифа Абгаровича Орбели, директора Эрмитажа, а до того – женой Щеголева и возлюбленной Пунина. И вообще у нее большая и разнообразная женская биография. К тому же она была уважаемым искусствоведом, специалисткой по живописи немецкого барокко и создательницей легендарного «третьего этажа» Эрмитажа – экспозиции импрессионистов и постимпрессионистов, которых стала выставлять с конца пятидесятых годов, наперед Москвы, при первой же возможности, а еще она была известной альпинисткой, но ценили, любили, обожали ее за другое. Красавица и бонмотистка, Антонина Николаевна была настоящим ньюсмейкером слова. Шутки и поговорки Антонины Николаевны, ее речения и прозвища сразу расходились по городу, и можно сказать, что она стала создательницей не только «третьего этажа», но и новейшего ленинградского интеллигентского фольклора. Сестра ее Мария Николаевна, может, не такая выдающаяся, но тоже очень яркая, в Коктебеле, где поселилась еще в пятидесятые годы, сотворила нечто подобное, правда, не одна, а вместе с верандой, куда несколько десятилетий подряд ходили отдыхающие «все». Стоявшая на обочине веранда, от души презиравшая Дом творчества писателей, нагло взгромоздившийся на лучшее в Коктебеле место, изобретала для его обитателей обидные клички. В русский язык твердо вошла жопис – жена писателя. Но была и писдочка – писательская дочка, и сыпис – сын писателя, и мудопис – муж дочери писателя: веранда классифицировала все, что попадалось ей на глаза. Устное творчество – это народная привилегия, но при советской власти она стала достоянием интеллигенции. Культура эмигрировала в устную речь, как в перевод. И словесность заколосилась. Надежда Януарьевна, свободно владевшая пятью языками, всегда говорила, что знать нужно прежде всего русский – язык, на который переводишь. Когда-нибудь я обязательно о ней расскажу подробнее, о ней и о том мире, который навсегда ушел.

28 марта

Из поста в пост я призываю отпустить пусек, вообще проявить к ним милосердие. Читатели, не умеющие читать, возмутились, что в последнем тексте я называю их «девками». Милые мои и хорошие! «Девки» – это необязательно публичные девки. Понимаю, вы полюбили это сочетание, но оно не единственное. «Девки» – не «девочки», собирательные и лишенные возраста, от трех дней и до восьмидесяти лет, и не «девушки», безликие, как фигура в толпе, как обращение в очереди. «Девки» – веселые, наглые, лихие, антоним к «девам», медлительным и меланхоличным. Открою вам страшную тайну: сказать «девки» можно с куда меньшим пренебрежением, чем сказать «дамы». И не надо тут спорить – просто поверьте на слово.

30 марта

Юрий Сапрыкин и Юлия Латынина в журнале «Ситизен К» обсуждают «путинское большинство», которое в интеллигентских разговорах нынче эвфемистически называется «Светой из Иваново», а напрямую «говнобыдлом». Последним термином Латынина не пользуется только из пренебрежения к словесному штампу. Торжество Путина, согласно Юлии Леонидовне, обеспечивает медсестра, получающая 5 тысяч, ее надо отстранить от выборов, и будет нам счастье. Хотя, казалось бы, счастье будет, если медсестра за 5 тысяч начнет получать 50, от этого даже Латынина выиграет, не век же ей рассекать на велосипеде, наступит час (дай бог, чтобы как можно позднее), когда и она распластается на утке, а ее надо иногда опорожнять. Сапрыкин, конечно, достойно Латыниной возражает, находя необходимые правильные слова, но аттическая соль кроется не в его благородстве, а в резкости Юлии Леонидовны, которая по привычке выдает цинизм за ум. Она ведь интеллигентский Жириновский, находка для безыскусных медиа: зови Латынину, и конфликт обеспечен. Чего проще? – опустил три копейки в автомат с газированной водой, и оттуда журчит, льется шокирующая речь. Во всем этом удивляет редакция, несомненно умная, лучшая сегодня, у нее такие прекрасные авторы, пишущие такие прекрасные тексты, зачем ей простейшие фокусы? – нет ответа.

2 апреля

Бездоказательное обвинение кого-то в коррупции оставляет тягостное впечатление. Особенность нынешней России в том, что доказательное обвинение кого-то в коррупции оставляет впечатление стократ более тягостное. Навальный тут разоблачает Шувалова. К чему? Понятно, что Шувалова нагляднее всех разоблачает его собственная жена, зарабатывающая 640 миллионов в год. Рисуя такие цифры в декларации о доходах, она одним этим фактом превращает своего супруга в старика Батурина. Потому что все оттенки смысла умное число передает. Зачем еще стараться? Затем, что добрые люди скребли по сусекам и слили наскребанное – не пропадать же добру. И Навальный – с честным лицом, с открытым забралом – вступает в непримиримый бой с коррупцией, выполняя в чьей-то игре против Шувалова свою достойную двадцать восьмую роль.

15 апреля

Ксения Соколова зажигает в «Снобе»:

«Существуя бок о бок с кипящим адом, мы наслаждаемся жизнью элиты, яппи и богемы, рожаем детей, делаем карьеру, покупаем домики и машинки, путешествуем. Возвращаясь с Лазурки и Мальдив, мы встречаемся на вечеринках и обсуждаем светские новости: посадили Козлова, панк-девиц, менты пытали человека бутылкой из-под шампанского, вводят уголовную ответственность за то и за се. Нас всех тошнит, но мы расходимся по домам и ищем своему антибытию еще какие-то беспомощные оправдания.

Наверное, так могли бы вести себя немцы, если бы не разобрались с прошлым, если бы объявили себя „суверенной демократией“ с особым германским историческим путем, и как символ этого пути на окраине процветающей европейской державы по-прежнему дымил бы Освенцим-light.

А теперь вернемся в гламурный ресторан „Варвары“, где с подругой Романовой мы коротаем ветреный мартовский денек».

Вернемся, конечно, отчего ж не вернуться? Но хотелось бы понять, автор ищет своему антибытию беспомощные оправдания или коротает мартовский денек в гламурном ресторане? А может быть, это один и тот же процесс? – глубокие проваливающиеся кресла, деликатное освещение оттеняет зрелую красоту подбородков и шей, приглушенный звук не мешает журчанию речи, но всех почему-то тошнит, воздух насыщен ароматами, невдалеке дымит Освенцим-light.

21 апреля

На самом деле хорошо быть с Церковью, спокойно, надежно и на душе легко. И есть вещи, которые мне, в сущности, безразличны. Ни мерседесы с майбахами, ни табачно-алкогольные акцизы, ни часы-трусы, ни даже кагэбэшное прошлое меня не трогают, почти не смущают – не моего ума это дело, что там и почему было, Бог разберется, не мне судить. Но ХХС – главный храм страны, куда ходит «весь деловой и политический истеблишмент», то есть не жулики и воры, а воры и убийцы. Они верят только в бабло и, мучительно страдая, выстаивают подсвечниками службу, потом равнодушными губами дотрагиваются до икон, пачкая их следами своего сильно сытного и немножко кровавого обеда, – это благолепно, это по-православному. А девицы, три минуты подрыгавшие в церкви ногами, беззвучно, как рыбы, открывая рот, – это надругательство, немыслимое кощунство и святотатство. Тут надо бежать и переосвящать храм. Если это не фарисейство, то, что тогда фарисейство? – я, правда, не понимаю.

24 апреля

Книгу Аркадия Ипполитова «Особенно Ломбардия. Образы Италии XXI», выпускаемую сейчас издательством «Азбука Аттикус», никак не назовешь путеводителем, хотя все мало-мальски значимые ломбардские города сюда вошли. Название отсылает к классическому труду Павла Муратова, но к диалогу с ним книга не сводится. С художественной свободой романного повествования Ипполитов соединяет далекое, не зная границ ни во времени, ни в пространстве: певица шестидесятых годов Мина, «кремонская тигрица» с ее «Bang Bang», сливается у него с другой тигрицей, Катериной Сфорца, современницей Леонардо; пьячентинский день возникает под накрапывающий дождик на платформе станции, которая «стояла в голом поле, унылая и нищая, как социализм», чтобы потом на сырых улицах Пьяченцы медный Алессандро преследовал местного Евгения, а в мантуанском Палаццо Те, в зале Амура и Психеи кисти божественного Джулио, с потолка посыпались и бедная Лиза, и Лиза из «Дворянского гнезда», и родственная ей героиня «Чистого понедельника», и набоковская Машенька.

Книга Ипполитова о Ломбардии – это, конечно, книга о романе русской культуры с Италией. На севере диком стоит одиноко на голой вершине сосна. И не одно столетие грезит о пленительном пластическом юге. Этот сон, сегодня почти неуловимый, бессвязный, распавшийся на ассоциации, Ипполитов – в поисках утраченной культуры – собирает с помощью синтаксиса. Пока жива русская речь, пока она льется и вьется, ничто не утрачено, все восстановимо.

29 апреля

Вякнул против борьбы с георгиевскими ленточками, и мне тут же заметили, что «это протест против пошлости, не более». Пошлости и в самом деле хватает, чего уж там. Уже несколько лет в интернете гуляют фотки молодых людей со шнурками на ботинках из георгиевских ленточек – «наши» или какая-то в этом роде дрянь. Ну и что с того? – пожми плечами и пройди мимо. Но шнурки из ленточек делаются символом фальшивого праздника, как будто за ним больше ничего и нет. И сразу выясняется, что ничего больше и нет: Путин да «наши», вот вам все 9 мая. Логика борьбы захватывает, и шаг за шагом обнаруживаются новые определяющие подробности: и ветераны – как один, сталинисты, и победа их принесла только вред, пол-Европы советская власть на дурачка отхватила, и Власов – единственный герой, и вообще было бы лучше, если б умная нация завоевала очень даже глупую-с. Так, зажав в кулачке свою маленькую правду про пошлость ленточек, интеллигент или – как там нынче его зовут? – креативный класс превращается в Смердякова. По мне так это гораздо плачевней, чем пустоголовые «наши» с их шнурками для ботинок.

29 апреля

Белые ленточки Болотной сигнализируют слабость. Они миролюбивы, они пассивны. В них нет ни твердости, ни воли, ни даже простого упорства, одна мольба о пощаде. С белым не идут в бой. С белым бой сдают. Тот конец Болотной, который сейчас очевиден, был в белых лентах заложен. Какое там шествие миллионов, даже обсуждать неловко. А оно ведь могло состояться.

Для этого нужна была одна малость – вместо белых лент взять георгиевские. Почему это никому не пришло в голову? Там же креативный класс, все московские пиарщики.

Неужто из боязни смешаться с чужими, которые по весне себя этими ленточками украшают? Но это как-то совсем глупо. Смешаешься с чужими – своих станет больше. Уж не говоря о том, что политические люди, даже обуянные смешными высокомерными фобиями, ради пользы дела умеют засовывать их себе в жопу. Или потому, что Победа = Путин? Но это ведь не так. Ни Путин, ни Кремль никаких эксклюзивных прав на Победу не имеют. На нее никто из живущих прав не имеет. Она за давностью лет стала бесхозной. А значит, ее надо брать и приватизировать.

Игра в георгиевские ленточки это приватизация победы. Она потому и сделалась массовой, что язык Победы – единственный общий язык для населения. Болотная не захотела с ним брататься, не стала так разговаривать. Последствия сказались сразу. Никакой Поклонной никогда бы не образовалось, если б Болотная была в георгиевских ленточках. И конструкции «трудовой народ vs. продажные элиты» никогда бы не возникло. Зато возникло бы нечто весьма интересное.

Болотная разворачивалась в декабре. Тогда всем было известно, что восшествие на престол следующего президента произойдет 6 мая. И то, что георгиевскими ленточками в эти дни украсится широка страна моя родная, было такой же несомненной данностью, как имя этого президента. И, следовательно, сколько людей придет на Болотную, уже не так важно: вся Россия в день инаугурации стала бы Болотной.

Я не знаю, какой адекватный ответ могла бы придумать власть, если б болотные в декабре надели георгиевские ленточки. Нет такого ответа. Но они надели белые, креативщики наши.

2 мая

«Известия» сообщают, что «Президент России Дмитрий Медведев и глава правительства Владимир Путин отметили День весны и труда в пивном ресторане на Арбате… Президент решил пообедать треской с вареным картофелем, а премьер-министр – жареной картошкой и колбаской из баранины».

Прямо видишь, как пиарщики, давясь от хохота, сочиняют эти рецепты, чтобы придать вождям «теплинки» и «человечинки».

2 мая

Комментируя мою реплику про обед Путина-Медведева с треской и колбаской, Ирина Любарская заметила, что в «7 дней» это называлось не теплинкой и человечинкой, а живинкой и пошлинкой. Разъясняю. И то, и другое, и третье, и четвертое – устоявшийся пиаровский сленг.

Путин засмотрелся на стоявшую рядом девушку. Это живинка.

«Хочу такого, как Путин», – сказала она, поймав его взгляд. Это пошлинка.

Но Путин в это время думал о матери, он вспомнил ее нежный взгляд, ее ласковые руки. Это теплинка.

Как давно это было! Ком встал в горле у Путина, он сдержал себя, чтобы не разрыдаться. Это человечинка.

Понимаю, что грань зыбка.

2 мая

«Отказ мотивировали тем, что „инвалиды вызывают жалость у посетителей“. При этом сотрудники океанариума предложили родителям провести экскурсию в санитарный день, чтобы их детей „никто не видел“».

Это не единственная версия. Тут же выдается и другая. «Были мартовские каникулы, и было душно. У нас уже был инцидент, когда человеку с ограниченными возможностями стало плохо от духоты».

Так как же все-таки было – жалко или душно? Лучше бы остановиться на чем-то одном.

Дорогое руководство океанариума, вы понимаете, что это сегрегация? И вздох приторного гуманизма – мол, все это делается «ради их собственного удобства» – сегрегацию не скрывает, а выдает. Не надо накидывать вуаль на мурло, контуры проступают отчетливей.

«Я ничего не имею против чурок, но пусть живут отдельно от меня, в другом районе, городе, хоть за поворотом». Это обывательская эмоция. И это сегрегация.

«Зачем в фитнес-центре строить пандус? Сюда инвалиды не ездят». Это бизнес-логика. И это сегрегация.

«Дети не должны видеть гей-парада. Уничтожим его даже в помыслах, приняв закон против пропаганды гомосексуализма среди несовершеннолетних». Это рассуждение государственных мужей. И это сегрегация.

«Мы просим людей с ограниченными возможностями приезжать в специальное время, в 8–9 утра, а открываемся мы в 10 утра». Это заявление руководства океанариума, исполненное трогательной заботы. И это сегрегация.

Идеи сегрегации не было в девяностые годы, которые иначе как «бандитскими» не называют. Ее не было даже в начале двухтысячных. Это завоевание последнего времени – общее для всего российского океанариума.

7 мая

Мои левые друзья почему-то не понимают, что Навальный, Удальцов и Яшин, засевшие у Каменного моста, вообще-то в ответе за тех несчастных, кому вчера досталось от ОМОНа. Вождям вольная воля вступать с властью в роман, сколь угодно кровавый, но пришедший под их знамена народ мог иметь на вечер другие планы.

Мои правые друзья почему-то не понимают, что вооруженные дядьки заведомо сильнее безоружных, а значит должны быть стократ терпеливее. Сравнение с пивным путчем из самых нелепых: ну, не похожи тщедушные меланхоличные хипстеры на крепких баварских парней с тугими животами. И вообще, если вы так уверены, что они, изображая жертву, хотели пострадать, то тем более нельзя было давать им такого шанса. И не важно, кто первый начал: власть всегда ответственна, толпа – нет. И в побоище виновата власть, если она выстояла.

12 мая

Самое блевотное в ответе Пескова это игра в простонародье.

«– То есть вы не говорили про печень?

– Я не говорил? Ну представьте: стоят в коридоре два мужика. Он мне сказал: „Ты дурак“. Я ему ответил. Бежать после этого сразу все вываливать в твиттер – это просто не по-мужицки».

Два мужика в коридоре… Это просто не по-мужицки…

«Мужики и бабы» это же не гендерное, а социальное: так господа называли простолюдинов. Советская власть, всех со всеми уравнявшая, все вообще сбрившая, вернула «мужикам и бабам» не свойственный им гендер, и тихой сапой «мужик» сделался синонимом рыцаря. Народ эта перверсия не мучила, не пучила, он ее не чувствовал, а бывшие охотно включились в игру, позволявшую скрыть происхождение: я еще помню стариков и старух, говоривших про себя «мы, мужики», «мы, бабы» с задорным саркастическим вызовом.

Но наступил 1991 год, и все мгновенно сделались господами. И Песков, надо полагать, знает, как орудовать ножом и вилкой, пользуется одеколонами и дезодорантами, ухаживает за ногтями, бреет подмышки и скоро отправится к пластическому хирургу. Ну, какой он, прости Господи, mujik?