скачать книгу бесплатно
Отчаянный побег. Трагическая повесть
Александр Александрович Теущаков
События происходили в одной из сибирских зон строгого режима. Парень, заключенный в колонию для отбытия наказания, узнав о трагичной смерти своей матери, добивался разрешения, чтобы его отпустили на ее похороны. Руководство колонии отказало в его просьбе. Отчаявшись, парень решил бежать. Ночью он пересек запретные полосы и оказался на воле. Часовой, согласно устава, выпустил в убегающего арестанта очередь из автомата. Парень погиб нескольких метрах от забора, так и не достигнув своей цели.
Отчаянный побег
Трагическая повесть
Александр Александрович Теущаков
© Александр Александрович Теущаков, 2017
ISBN 978-5-4485-2828-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Любимым матерям посвящается.
Глава 1 Трагическое известие
Шел 1978 год. Колония для заключенных, в которой разыгралась трагедия, располагалась на левом берегу Оби в городе Новосибирске. Заключенных в данном лагере содержали в строгой изоляции, а по-иному говоря, в нем отбывали срок люди, судимые неоднократно за преступления.
К осужденным, попавшим за решетку, применяли различные режимы содержания: общий, усиленный, строгий, особый и тюремный. Зона, как называли ее заключенные – «Пятерка», располагалась в окружении жилых домов. С одной стороны, находился частный сектор, а с другой, построенные совсем недавно пятиэтажные дома. Многоквартирные здания располагались недалеко от внешнего забора, и на прилегающей территории иногда случались разные происшествия. К невысокому забору, огораживающему зону, подходили молодые парни и производили «перекид» в основном состоящий из пакетов плотно спрессованных плит чая и спиртных напитков, залитых в металлические фляжки. С территории колонии заключенные выбрасывали деньги или разные безделушки, изготовленные умельцами, например: ножи с красивыми наборными ручками или эбонитовые курительные трубки и мундштуки с портсигарами. Пакеты, брошенные через забор, иногда долетали до стен жилых домов и могли спокойно угодить в голову какому-нибудь прохожему или играющего во дворе ребенку.
По разным причинам, а именно чтобы исключить проникновение в зону запрещенной водки, считающейся бесспорным стимулом для совершения преступлений, по периметру запретной полосы поднималась тревога. Как только возле забора со стороны свободы появлялась группа парней, часовой на угловой вышке сообщал по телефону начальнику караула о готовящемся «перекиде». Из казармы, расположенной недалеко от колонии, спешно выбегали солдаты внутренних войск и мчались к месту переброса.
Колония была разделена на две зоны: жилую, состоящую из шести двухэтажных зданий и двух деревянных бараков и производственную: с цехами, участками и административными зданиями.
В связи нарастающими недовольствами осужденных, возмущенными плохой едой и высокими нормами на производстве, по настоянию политотдела, руководством ИТУ[1 - ИТУ – Исправительно-трудовое учреждение] было принято решение – во всех колониях области навести порядок. В первую очередь это касалось отрицательно настроенных осужденных, за которых взялись оперативные и режимные части. Именно в этот год в пятой колонии произошли тревожные перемены: режим содержания заключенным заметно усилили. Плиточный чай, поступающий со свободы, теперь был строго запрещен, и потому цена на него поднялась в несколько раз. Чай для заключенных был разменной монетой, на него можно было «купить» многое: получить внеочередное свидание с родственниками через завхоза[2 - Завхоз – заведующий хозяйством, помощник администрации], обменять на хорошую одежду, даже нанять исполнителя, оплатив преступление. Если до усиления режима разрешалась игра на гитаре в спальной секции, то теперь музыканту дозволялось собирать людей только в красном уголке под присмотром завхоза или начальника отряда. По периметру зоны, с внешней стороны возвели высокий четырехметровый забор с натянутой поверху металлической сеткой. От такой меры в большей степени страдали «перекидчики». Они не могли, как бывало раньше, переговариваться с людьми за забором и с легкостью бросать запрещенные предметы.
В лагере разгуливали толпы активистов, которым администрация позволила следить за порядком. Ходить поодиночке они боялись, была вероятность получить чем-нибудь тяжелым по голове или нарваться на дерзкого зэка с заточкой в руке. Не желающих подчиниться новому порядку ждало водворение в ШИЗО[3 - ШИЗО – Штрафной изолятор], а при неоднократном нарушении режима, «спускали в трюм» – БУР[4 - БУР – Барак усиленного режима]. Самых рьяных, отрицающих правила, судили и отправляли в тюрьмы закрытого типа. Кто не хотел мириться с внутренним распорядком, брались за ножи и нападали на завхозов и активистов. Кое-кого из отрицающих, администрация специально провоцировала на серьезное преступление. Через подставное лицо, смутьяну передавали водку и после принятия, он смело кидался с ножом на активиста. Такие тайные мероприятия были редкостью, но заканчивались они смертью помощника администрации. После кровавого инцидента, против бунтаря возбуждали уголовное дело, и довольно часто суд приговаривал его к высшей мере наказания – расстрелу.
Режим быстро затягивал жесткую петлю вокруг горла заключенных. Никто не мог предположить, что произойдет в зоне на следующий день: то ли администрация еще сильнее затянет гайки, то ли какой-нибудь обозленный зэк совершит самосуд над активистом. Но со временем серьезные эксцессы между администрацией колонии и заключенными поутихли и вошли в разряд мелких нарушений режима содержания.
Однажды, вопреки устоявшемуся порядку, зону взволновало событие и произошло оно по вине начальства, категорически не желавшего пойти навстречу молодому парню-заключенному, попросившего отпустить его на похороны своей матери. Все началось с ночного побега…
Стоял май. Закончился длинный трудовой день. Заключенные отдыхали в спальных секциях. После полуночи и съема с работы второй смены, прошло три часа. Ночной дежурный прикорнул у тумбочки. Сквозь дремоту, заслышав множественные шаги, он вскочил со стула и спросонок опешил, увидев офицеров и прапорщиков во главе с ДПНК[5 - ДПНК – Дежурный помощник начальника колонии]. Громко стуча сапогами, они поднимались на второй этаж и вошли в просторный холл, по сторонам которого располагалось четыре входа в спальные секции. Разделившись, работники надзорной службы разошлись по секциям.
Включился общий свет. В тишине громко прозвучала команда:
– Отряд подъём!
Не все вскочили со своих спальных мест, кое-кто продолжал крепко спать. Раздался зычный голос прапорщика:
– Всем осужденным без исключения выходить строиться на центральный плац.
– Командир, а что в натуре случилось, что за шухер такой? Блин спать не дают, – прозвучал недовольный, заспанный голос Генки Орлова.
В центральном проходе между рядами двуярусных кроватей показались сотрудники, одетые в форму цвета хаки. ДПНК вышел вперед и строго приказал:
– Всем одеться и бегом на построение. Вам что, неясно было сказано? А слишком разговорчивых и недовольных, я определю в ШИЗО, суток на пять.
Заключенные стали быстро одеваться и, косо поглядывая на возмутителей спокойствия, с неохотой побрели на улицу.
Ворота в локальные зоны[6 - Локалка – огражденная территория отряда.], где располагались здания и бараки, были широко открыты и отовсюду, заспанные, недовольные, растревоженные командами офицеров, группы людей устремились на центральный плац.
– Слышь, мужики, по ходу кто-то с зоны свалил или кого-то заколбасили, – догадался Карпов и, закурив, продолжил, – ночью такую проверку устраивают, когда кого-то ищут. Промарьяжат твари позорные чуть ли не до утра, а потом шмон наведут в обеих зонах.
Все осужденные колонии прошли на центральный плац и, разделившись по отрядам, собрались в отведенных местах. Подходили сержанты, прапорщики с надзорной службы и с завхозами-зэками проводили перекличку по карточкам.
– Орлов, – прозвучала фамилия.
– Я. – Ответил Генка.
– Не я, а имя-отчество.
– Геннадий Семенович.
– Волков…
– Владимир Васильевич.
Так продолжалось, пока не прошла проверка и прапорщики подошли к дежурному майору Рубану для сверки данных. Выслушав, ДПНК поднялся на металлический мостик возле столовой и отдал приказ, чтобы до особого распоряжения никому из заключенных, в том числе надзорной службе, не расходиться.
Юрка Устюжанин подошел к прапорщику и миролюбиво спросил:
– Старшой, что случилось, почему ночью проверку устроили?
– Мы сами не знаем, ДПНК объявил общее построение осужденных, вот и стоим. Ждите, объявят.
Вдруг со стороны надзорной службы показались два офицера, сопровождаемые группой активистов. Впереди всех, словно глыба, широко шагая, спешил заместитель командира роты капитан Бражников, метко прозванный заключенными – «Шифоньером». Чуть отстав, шел майор режимной службы – Сомов. Они подошли к ДПНК Рубану и, что-то сказали ему на ухо. Он отдал распоряжение и стоявшие рядом прапорщики, согласно кивнув, пошли на площадку, где располагался седьмой отряд.
– Завхоз, позови Волкова, – потребовал прапорщик.
– Волчонок, иди сюда, тебя командир спрашивает – позвал завхоз.
– Что надо, старшой? – спросил осужденный Волков.
– Рубан тебя зовет, – и тихо, чтобы никто не услышал, добавил, – тебя сейчас в штаб поведут. «Цезарь» приехал.
Цезарем называли майора, начальника оперчасти колонии.
– Кузьма, – по-свойски обратился к прапорщику Волков, – что за понты, ты случаем не в курсе, почему нас собрали?
– Побег – прошептал прапорщик, – Волчонок, я тебе ничего не говорил.
Волкова увели в промышленную зону, где напротив надзорслужбы в трехэтажном здании располагался административный штаб и заводоуправление.
Осужденные стояли, курили, переговаривались, ежась от ночной прохлады. Только по истечении часа была дана команда, разойтись по корпусам и спать.
– Ну, заразы, – просипел Вася Хрипатый, – ни тебе извините, ни тебе прощай, да что хоть случилось? – обратился он к старшему лейтенанту, стоявшему недалеко. Тот пожал плечами и, молча пошел к вахте.
Рано утром Юрка Устюжанин разбудил Орлова и с тревогой в голосе сказал:
– Слышь, Ген, Серегу Соловья хлопнули.
– Да ладно, что гонишь-то, – но увидев беспокойство в его глазах, засыпал вопросами, – что в натуре, кто, когда?
– Да я тебе говорю, сам слышал от отрядного[7 - Отрядный – начальник отряда, офицер.]. Серега ночью пошел на рывок, запретку и все полосы прошел. Знаешь в промке[8 - Промка – производственная зона.] напротив столярки, на углу забора, где мы всегда перекиды принимаем – пытался он объяснить полусонному Орлову, – короче, за забором, около кленового садика, вышкарь[9 - Вышкарь – часовой.] завалил его.
– Наглушняк? – встревожился Генка.
– Ну да, говорят, между лопаток две пули всадил, вертухай облезлый, – со злобой сквозь зубы процедил Устюжанин.
– У-у! – Зарычал Генка Орлов, – вот гаденыш! Такого пацана положил. Он только-только со своей девчонкой на свиданке побывал. Е-моё, как жаль. Классный был парняга, кремень.
Орлов сел на кровать и отрыв дверцу тумбочки, приподнял торцевую планку. Выудив изнутри дверцы пакетик с запрещенным плиточным чаем, протянул своему семьянину Васе Хрипатому.
– Васек, сваргань чифирку, а то я еще не проснулся. Надо Серого помянуть.
Вася Хрипатый, взяв эмалированную литровую кружку, направился в холл, чтобы сварить на плите крепкий чай.
– Пойдем к Волчонку, – предложил Карпов, – все-таки они с Соловьем одну пайку делили, поддержать мужика надо.
– Хрипатый, – окрикнул Орлов своего семьянина, – сваришь чифирь, подтягивайся к Волчонку в проход, там помянем.
Небольшой компанией бригадники двинулись в соседнюю секцию к Волкову. В узком проходе между кроватями, где раньше спал Сергей Соловьев, собрались мужики с обеих бригад. Пришлось потесниться. На каждой из двух кроватей разместилось по четыре человека, а остальные стояли или присели на корточки.
Подошел Вася Хрипатый и, поставив кружку на тумбочку, прикрыл ее книгой, чтобы чай как следует, запарился. Молчание нависло над проходом. На крепко сжатых скулах, выступили желваки. Суровые взгляды излучали негодованье.
Сергей Соловьев для каждого из присутствующих запомнился хорошим человеком. Он всегда мог поддержать любой разговор. Веселый, компанейский, в меру разговорчивый и справедливый. Если дело касалось ссоры между мужиками, грамотно разводил их в стороны. Одним словом, такой человек был в хороших отношениях со многими заключенными. Правда, последние полмесяца его словно подменили: стал угрюмым, на вопросы старался не отвечать, почти ни с кем, кроме Волкова, не общался. Такое поведение Соловьева, показалось всем, кто его знал, странным.
Налив в две маленькие кружки чифирь, Хрипатый направил их по кругу. Молча помянули.
Первым нарушил молчание Волков.
– Пусть земля ему будет пухом. Короче мужики, сегодня ночью, Серега пошел на рывок. Там – на свободе, в пятнадцати метрах от забора его Молчан завалил.
Молчаном они называли сержанта, солдата ВВ, охранявшего зону.
– Так это он на вышке стоял! – возмутился Юрка Устюжанин.
– Нет, в карауле был другой, а Молчан с КПП[10 - КПП – Контрольно-пропускной пункт] прибежал, когда сигнализация сработала.
– Вот гнида, он же в летящую плиту чая с двадцати метров попадает из калаша, а тут Серегу за милую душу ухлопал. Его бы козла, самого вальнуть не мешало, – гневно высказался Генка Орлов, – Волоха, что теперь будет, – обратился он к Волкову.
– Премию петуху дадут, за то, что он Соловья укокошил, – съязвил Карпов, – за поимку побегушника им десятидневный отпуск полагается.
– Карпенок, у Молчана дембель осенью, на кой ему отпуск сдался, – одернул его Волков, – я обо всем знаю не больше вашего, но Цезарь сказал, что будь Соловей жив, ему бы за побег срок накрутили. А так, вроде прокуратура заставляет управу уголовное дело завести, ведь человек погиб. Серегин труп спишут, как и всех других погибших зэков. Правды у ментов нет и, не будет.
О сержанте Молчанове, заключенные упомянули не зря, этот солдат не выходил из головы у многих перекидчиков, когда они принимали «грев[11 - Грев – помощь]» со свободы. Он дослуживал второй год и осенью собирался на дембель. По боевой и физической подготовке, Молчанов у командиров был на хорошем счету. Особенно он прославился своей меткой стрельбой из автомата. Во время службы приключился с ним интересный случай. Дело было днем, стоял он на посту, на угловой вышке. Со стороны свободы подъехала легковая машина, из которой вылезли парни со свертками в руках. Подойдя ближе к забору, один из них решил уговорить солдата:
– Слышь, старшой, будь человеком, пропусти грев, у нас только чай.
Молчанов, соблюдая устав, не стал разговаривать с перекидчиками, но для острастки снял с плеча ремень автомата.
– Ну, что ты в натуре, как неродной, у нас нет водяры, – уговаривали они развязанной речью. И вдруг со стороны зоны прозвучал свист. Двое парней отступили на несколько шагов и, размахнувшись, бросили свертки. Молчанов мгновенно снял автомат с предохранителя и навскидку произвел два выстрела. Не долетев до дальнего забора, пакеты, рассыпавшись на мелкие кусочки, упали в запретную зону. Другой парень бросил еще один пакет, но и его ждала та же участь. Парни, повертев указательным пальцем у виска, с недоуменными физиономиями сели в машину и быстро уехали. Заслышав выстрелы, с центрального КПП уже бежали офицеры и солдаты охранного гарнизона.
Потом командиру пришлось отстаивать выходку Молчанова-стрелка перед начальством, но в конечном результате решили не наказывать. Зато заключенные получили наглядный урок. Слух о метком стрелке быстро облетел зону и если зэки принимали перекид, то на резкий оклик часового реагировали по-разному: кто убегал от греха подальше, а кто просто игнорировал угрозу, ведь в заключенного часовой стрелять не станет.
Продолжая обсуждение, Юрка Устюжанин спросил
– А что Соловей рванул-то?
Волков тяжело вздохнул и, прикурив от спички папиросу, ответил:
– Теперь это, никакая не тайна. У Соловья на воле жуткое горе в семье приключилось. Серегин отец пил по-черному и потому с женой были постоянные напряги, как напивался, начинал бешеной ревностью страдать. Две недели назад, в воскресенье, на общую свиданку со своим братом, приехал Серегин земляк. После свиданки подозвал к забору Соловья и перекинул ему маляву. В ней подробно описал, как отец Соловья, напившись до безрассудства, топором раскроил череп жене и, завернув ее в ковер, вытащил из дома в огород. Облил бензином и поджег. Вернулся в дом и спавшего на диване мужика, с которым пил… Короче, завалил наглухо и сам в дверном проходе повесился. Вот такая жуткая история, братва.
Тишина нависла над проходом. Собравшиеся мужики ошалели от услышанного. Отсидевшие не один срок и повидавшие на своем веку всякого… Даже они – прожженные во всех отношениях урки, были ошарашены такой новостью.
– Обалдеть, ни фига себе, коленкор! – произнес тронутый до глубины души Генка Орлов, – то-то я заметил, что Серега в последнее время сам не свой ходит.
– Ходил, – поправил его Волков, – говорил я с Серегой, успокаивал, как мог, просил крепиться. Соловей, после того, как узнал о трагедии, сначала написал жалобу хозяину зоны, почему вовремя не сообщили о смерти родителей. Его Цезарь к себе вызывал и сказал, мол, нас самих вовремя не уведомили о случившемся. Тогда Соловей подал заявление в спецчасть, чтобы его отпустили попрощаться с покойными, но менты заартачились. Сказали, что родителей уже похоронили. Цезарь-гад Соловья провоцировал и специально доводил до белого каления, чтобы он взбесился и наорал на него. Хотел его в изолятор закрыть, чтобы чего не натворил. Серега молчал, как сломанный телевизор и терпел кумовские выходки, но пообещал ему, что ничего не натворит. Цезарь пожалел Серегу, хотя боялся выпускать его в зону и заставил написать объяснительную, что Соловей будет паинькой. Только после этого отстал. А в прошлую субботу Ленка, девушка Соловья, выбила разрешение у замполита на общее свидание и Серега поговорил с ней по телефону. Плакала, просила, умоляла, чтобы Серый терпел и ничего натворил, ведь ему еще трешку оставалось мотать. Он любил ее и пообещал, что все будет нормально. Что ей оставалось, она верила и успокаивала, что в зоне, среди людей ему будет легче перенести боль. Мне Серега потом все рассказал. Вчера ночью, после того как поднялся кипишь, Цезарь вцепился в меня мертвой хваткой, – продолжал Волков, – может Серега говорил мне о своих планах, о предполагаемом побеге. А я куму ответил, с какого, мол, перепугу Соловей должен был говорить мне о побеге. Ему горем совсем крышу снесло, он не понимал, что творил. А напоследок я куму прямо резанул, случись у меня такая беда, я бы сам сдернул и никого о помощи не просил. Цезарь еще немного помарьяжил меня и отпустил.
Волков закончил свой рассказ. Наверно в тот момент у некоторых зэков в голове крутился вопрос: «А на самом деле, Соловей просил Волчонка помочь? Ведь одному, без подготовки рвануть за забор тяжело». Но даже у самого глупого из всех заключенных – Горохова, не возникло желания спросить Волкова, был ли он подельником Соловьева в деле побега.
Многие в колонии знали Волкова, он был семьянином Сергея Соловьева, а по-иному сказать, они ломали одну пайку хлеба. Человек он в «Пятой» зоне авторитетный, на строгий режим был переведен с «Убинки», с лагеря, где содержат особо опасных рецидивистов. Волкова уважали, но кое-кто из заключенных побаивался. Это сейчас он с бригадниками сидит и чаем Сергея поминает, да на равных разговаривает, а на самом деле Волков вел непростую жизнь. Не многие знали, что он входил в круг привилегированных людей. Ходил себе на работу со всеми, закрывался в отдельном кильдыме и никого, кроме Сергея, туда не запускал. Мужики и парни иногда приходили к нему в отряд со всей зоны и обращались за помощью. Благодаря природному уму и умению по существу разобраться в конфликтной ситуации, Волкову удавалось мирным путем развести спорящих зэков. Сергей Соловьев был всегда для него опорой.
Глава 2 Жизненные перипетии
Да, действительно, Волков знал многое. В тот день, когда Сергей получил записку со свободы и узнал о смерти своих родителей, вернулся в спальную секцию только вечером. Волков по его виду сразу догадался, что-то случилось. Разогрев чай в алюминиевой бадье и, перелив его в маленькую кружку, протянул Сергею.
– Рассказывай, что стряслось?
Сергей от чая отказался и замотал головой, не зная с чего начать. Волков дотронулся до его руки и спокойно спросил:
– Рамсы с ментами или с баллонами[12 - Баллон – на жаргоне, ярый помощник администрации лагеря.]? Не переживай, все разрулим. – он по-дружески похлопал ладонью по Серегиной коленке. Соловьев тяжело вздохнул, затем закурив очередную сигарету, со скорбью в голосе, тихо ответил:
– Нет, Волоха, это дело ты не разрулишь.
Волков изумился, когда увидел на глазах друга навернувшиеся слезы. Сергей резко упал на кровать и уткнулся лицом в подушку. При каждом судорожном вздохе, его плечи подрагивали. Ни разу за те четыре года, которые они провели в колонии, в одной семье, Волков не замечал, чтобы его друг давал волю душевным переживаниям, да еще со слезами. Он был старше Соловьева на двадцать четыре года, в этом году ему исполнилось сорок семь лет. Присев на кровать рядом, Волков по-отцовски положил руку на плечо парню. Вопросов пока не задавал, ждал, когда он успокоится. Сергей выпрямился, стыдливо утер слезы и, зажав виски ладонями, тихо произнес:
– Разговор есть серьезный, но не здесь…
– Понял, – ответил Волков и, выйдя в главный проход, крикнул дежурившему шнырю[13 - Шнырь – дневальный], чтобы позвал завхоза. Волков не обходил вниманием дневального и порой угощал его заваркой чая, потому тот беспрекословно выполнил просьбу за две минуты. Договорившись с завхозом, друзья направились в его каптерку и за собой закрыли дверь на замок. Сергей достал из кармана брюк записку и протянул Волкову.
– Читай.
Дочитав до конца, Волков бросил тревожный взгляд на друга и, осознавая безысходность ситуации, в какой оказался Сергей, спросил:
