скачать книгу бесплатно
Петр Великий – патриот и реформатор
Александр Александрович Половцов
Для русского человека имя императора Петра Великого – знаковое: одержимый идеей служения Отечеству, царь-реформатор шел вперед, следуя выбранному принципу «О Петре ведайте, что жизнь ему не дорога, только бы жила Россия в благоденствии и славе». Историки писали о Петре I много и часто. Его жизнь и деяния становились предметом научных исследований, художественной прозы, поэтических произведений, облик Петра многократно отражен в изобразительном искусстве. Все это сделало образ Петра Великого еще более многогранным.
Обратился к нему и автор этой книги – Александр Половцов, дипломат, этнограф, специалист по изучению языков и культуры Востока, историк искусства, собиратель и коллекционер. К изучению личности Петра Великого автор пришел в 1930-е годы, написав свое исследование на основе малоизвестного в то время дневника камер-юнкера Фридриха Вильгельма фон Берхгольца. Сочинение не было издано при жизни Половцова, но этот труд, бесспорно, найдет сегодня своего читателя.
В преддверии 350-летия со дня рождения Петра I эта книга займет свое достойное место как в петровской историографии, так и в обширном собрании литературы русского зарубежья.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Александр Половцов
Петр Великий – патриот и реформатор. Уникальное исследование на основе дневника камер-юнкера Фридриха Вильгельма фон Берхольца
«О Петре ведайте, что жизнь ему не дорога, только бы жила Россия в благоденствии и славе»
© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2021
© «Центрполиграф», 2021
Александр Половцов: путь к Петру Великому
Для каждого русского человека имя императора Петра Великого – знаковое: одержимый идеей служения Отечеству, царь-реформатор шел вперед, следуя выбранному принципу «О Петре ведайте, что жизнь ему не дорога, только бы жила Россия в благоденствии и славе». Историки писали о Петре I много и часто, по-разному оценивая его характер, жизненные принципы и методы управления. Жизнь и деяния Петра становились предметом научных исследований, художественной прозы, поэтических произведений, его облик отражен в изобразительном искусстве. Все это сделало образ Петра Великого еще более многогранным.
Обратился к нему и автор этой книги – Александр Александрович Половцов-младший (1867–1944), дипломат, этнограф, специалист по изучению языков и культуры Востока, историк искусства, собиратель и коллекционер. Значительную часть своей жизни он прожил вдали от родины, в эмиграции, и к изучению личности Петра Великого пришел в 1930-е годы, написав свое исследование на основе малоизвестного в то время дневника камер-юнкера Фридриха Вильгельма фон Берхгольца. Голштинский дворянин, приехавший в Россию вместе с герцогом Карлом-Фридрихом Гольштейн-Готторпским, женихом старшей дочери Петра I Анны Петровны, прожил здесь шесть лет и выступил обстоятельным бытописателем ранней истории Петербурга. С 1721 по 1726 год юноша подробно фиксировал все значительные события придворной жизни.
Сочинение А.А. Половцова о Петре Великом не было издано при его жизни, как другие исследования, посвященные русской истории и опубликованные в Лондоне и Париже[1 - Alexandre Polovtsoff. Les tresors d’art en Russie sous le regime bolcheviste. Paris, 1919; The Land of the Timur. London, 1932; The Call of the Siren. London, 1932; Les favoris de Catherine la Grande». Paris, 1939. Все высказывания А.А. Половцова автор приводит по изданию «Сокровища русского искусства в руках большевиков» в собственном переводе. На русском языке книга не издавалась.]. Рукопись книги хранится в его личном фонде в архиве Йельского университета в Соединенных Штатах Америки[2 - Приношу благодарность исследователю Владимиру Герасимову, указавшему место хранения архива А.А. Половцова.], куда документы и материалы попали после его смерти в 1944 году. В этот архив привел меня интерес к деятельности А.А. Половцова, стоявшего в первые послереволюционные годы у истоков новой жизни пригородных императорских дворцов: Царского Села, Гатчины, Петергофа, Павловска. Прочитав рукопись, которую, к сожалению, пока не удается точно датировать, я пришла к убеждению, что труд А.А. Половцова найдет сегодня своего читателя и будет ему интересен.
В преддверии 350-летия со дня рождения Петра I эта книга сможет занять свое достойное место как в петровской историографии, так и в обширном собрании литературы русского зарубежья. Рассказ о Петре Великом станет и своеобразным портретом его автора – Александра Александровича Половцова, судьба которого, полная поисков, открытий, противоречий и драматических событий, достойна отдельного рассказа.
Александр Половцов с детских лет рос ценителем искусства: любовь к прекрасному была заложена в нем на генном уровне. История его происхождения необычна: мать – Надежда Михайловна Июнева (Юнина, Юнева) – волею обстоятельств стала приемной дочерью одного из самых богатых людей России, барона Александра Людвиговича фон Штиглица: финансиста, управляющего Государственным банком России, промышленника, коллекционера, мецената и благотворителя. Существует распространенная версия, что ее родной отец – великий князь Михаил Павлович, младший сын императора Павла I. В июне 1844 года малышку в дорогом одеяле в плетеной корзине подкинули в кусты сирени в саду дачи А.Л. Штиглица. Записка содержала ее имя, отчество и дату рождения – «Надежда Михайловна, 10 декабря 1843 год», и барон Штиглиц, возможно, заранее подготовленный, принял девочку. Скоро император Николай I пригласил его для конфиденциального разговора, поведал о ее истинном происхождении, попросил скрыть грехи любимого брата и вырастить племянницу императора, как родную дочь. Отказаться от такого предложения вряд ли представлялось возможным…
Чета Штиглиц была бездетной, новые родители к дочке привязались, подарили ей семейное тепло, а со временем определили Надежде Михайловне хорошее приданое и выдали замуж за Александра Александровича Половцова. Высокопоставленному правительственному чиновнику, статс-секретарю Александра III, этот брак принес серьезные богатства и владения на заводах и шахтах Урала. Сын Половцова-старшего Александр стал наследником барона Штиглица, его семье в Петербурге принадлежали два роскошных дома и дача на Каменном острове. Когда Александру исполнилось пять лет, отец, отправлявшийся в Лондон, спросил, что привезти сыну в подарок. Услышав в ответ: «Слона», понял, что мальчик с детства умеет мыслить масштабно. Правда, слона он не получил, но понимание необъятности мира стало основой его жизненного восприятия.
Родители много времени проводили в Париже, где, бывая в театрах и музеях, посетив Всемирную Парижскую выставку 1878 года, Половцов много понял и впоследствии писал: «Когда они увидели мой интерес к музею, они взрастили во мне эту склонность; даже когда я был ребенком, мой отец брал меня с собой для просмотра частных коллекций». Внутренний мир Александра Александровича сформировало положение семьи в обществе, достойное окружение друзей и соратников и интерес к искусству. Природный дар к языкам и возможность далеких путешествий со временем тоже сделали свое дело.
Александр учился в Императорском училище правоведения, затем стал курсантом Конной гвардии, поступил на службу, но вскоре отказался от военной жизни. Вместе с тем, эта жизнь ввела его в круг влиятельных людей, многие из которых в будущем оказались ему весьма полезны как любители и коллекционеры произведений искусства. В 1876 году на средства А.Л. Штиглица в Петербурге было создано Центральное училище технического рисования, в 1885 году по проекту М.Е. Месмахера при нем появилось здание музея, в отделке интерьеров которого приняли участие студенты училища. Торжественное открытие экотозиции состоялось в мае 1896 года в присутствии членов императорской семьи.
В основу музейного собрания были положены коллекции самого барона А.Л. Штиглица и старших Половцовых. В дальнейшем их огромные средства позволили построить роскошное здание галереи со стеклянной крышей в стиле эпохи Ренессанса, в котором хранилась одна из самых масштабных коллекций декоративного искусства в России. Рано поняв, что реализовать себя хочет в мире искусства, Половцов-младший в 1898 году стал членом правления музея, занялся выставочной деятельностью и продолжил формирование семейной коллекции.
К этому времени он служил в Министерстве внутренних дел и по долгу службы много путешествовал: в Сибири записывал наблюдения о жизни местного населения, в Туркестане знакомился с бытом русских поселенцев, работал как этнограф и выполнял дипломатические миссии. Он настолько полюбил этот край, что построил для себя в Ташкенте дом, любил ходить по местным базарам, посещал службы, учил язык. Здесь Половцов начал общаться с великим князем Николаем Константиновичем, старшим сыном великого князя Константина Николаевича, высланным из Петербурга в 1882 году после ряда семейных скандалов. Внук императора Николая I, племянник Александра II и кузен Александра III жил уединенно, занимался предпринимательством и собрал значительную коллекцию изобразительного и декоративного искусства, каталог которой издали при участии Половцова и на его средства[3 - Произведения из коллекции Николая Константиновича в 1918 году легли в основу коллекции Государственного музея Узбекистана, который до 1935 года находился в его бывшем дворце.].
Судьба свела молодого Половцова с Уинстоном Черчиллем, который помог организовать его первую поездку в Англию, где Александр познакомился с влиятельными людьми из мира искусства и стал убежденным англофилом. В 1907 году он получил назначение генеральным консулом России в Бомбее, до 1914 года много путешествовал по Ближнему Востоку и Европе. Обладая общительным характером, всюду легко заводил контакты. Он постоянно покупал произведения для Музея Штиглица, множил свои знания, посетил Артура Эванса на его раскопках в Кноссе и даже посидел на троне царя Миноса.
Бывая в Италии, Половцов особо обращал внимание на произведения искусства эпохи Ренессанса. Во Флоренции произошло его сближение с великим князем Павлом Александровичем и его супругой, которых он консультировал при покупке художественных ценностей. Прочные партнерские отношения связали Половцова с европейскими коллекционерами и антикварами, которые знали его особый интерес к культуре России. В начале Первой мировой войны при его участии в Музее Штиглица была организована выставка церковных древностей, в которой приняли участие императрица-мать Мария Федоровна и четыре ее внучки – дочери императора Николая II. Весь доход от работы выставки пошел в пользу «Татьянинского комитета», созданного великой княжной Татьяной Николаевной для оказания помощи пострадавшим от военных действий.
Дипломатическая деятельность Половцова продолжалась до 1916 года. После обострения политической ситуации, отречения императора от престола и образования Временного правительства жизнь в Петербурге, ставшем теперь Петроградом, резко изменилась. Война продолжалась, полиция разваливалась, рабочие бастовали, солдаты массово дезертировали, толпы голодных и безработных грабили и громили все вокруг. Дворцы и художественные коллекции оказались в опасности. А.В. Луначарский, первый нарком просвещения, намеревался в своей деятельности опереться на вновь образованные творческие организации, объединившие деятелей культуры («Союз деятелей искусств» и другие), однако не встретил поддержки. Временное правительство сформировало Художественно-исторические комиссии, которые сыграли важнейшую роль в деле сохранения культурного наследия, организовав учет и охрану хранившихся во дворцах Петрограда и пригородов ценностей.
В этот момент Половцов оказался в числе немногочисленных людей, занимавшихся становлением новой музейной системы и сохранением памятников. «Эти люди захотели и смогли взять на себя ответственность возглавить на местах охранительные аппараты этих дворцов, превратившихся в музеи. Имена их – Верещагина, Надеждина, Половцова, Зубова, Ятманова, Ерыкалова, Вейнера, Вл. Макарова, Яковлева, Беренштама, Телепоровского – останутся памятными в истории русского музейного дела, ибо все они (и почти в одинаковой степени) оказались на высоте поставленной задачи», – напишет впоследствии А.Н. Бенуа[4 - Александр Бенуа размышляет…: Сб. статей, писем, высказываний А.Н. Бенуа о художественной жизни 1917–1960 гг. / сост. И.С. Зильберштейн, А.Н. Савинов. М., 1968. С. 73.].
Пригородные дворцы, ранее находившиеся в ведении Министерства Императорского двора и управлявшиеся дворцовыми управлениями, теперь были национализированы и должны были стать музеями. На первом этапе их возглавили представители творческой интеллигенции Петрограда, не имевшие профессионального музейного опыта, но обеспокоенные судьбой дворцов и коллекций. Первым директором Петергофских музеев стал Ф.Г. Беренштам, музеи Царского Села возглавил Г.К. Лукомский, ответственность за Гатчину взял на себя граф В.П. Зубов, близкий друг Половцова (их семьи познакомились в 1887 году, когда граф П.А. Зубов продал Половцовым дом под № 47 на Большой Морской улице).
В ноябре 1917 года пятидесятилетний А.А. Половцов получил должность комиссара Павловского дворца по художественной части. Инициатива этого назначения принадлежала А.В. Луначарскому, который тогда получил возможность поставить на важные должности в культуре истинных интеллигентов, невзирая на их классовую принадлежность. Движимый любовью и интересом к культуре, Половцов, как представитель высшей аристократии, не нуждался в содержании, которое обеспечивала новая должность. Правнук императора Павла I, товарищ министра иностранных дел, дипломат, директор и член Совета Центрального училища технического рисования барона А.Л. Штиглица, он пришел в Павловск, чтобы охранять свое потомственное владение.
В сложнейший исторический момент Половцов и его единомышленники придерживались общей идеи: «Политическую платформу мы не разделяем, потому что мы не социалисты и не буржуи, а просто деятели искусства»[5 - Грабарь И.Э. Моя жизнь (Автомонография). М.-Л., 1937. С. 19.]. Их удивляло, что победивший пролетариат в лице руководителей культуры не желает понять природу музея и законы его существования. По свидетельству Н.К. Крупской, музеи В.И. Ленина не интересовали, и она писала, что «ни Эрмитаж, ни Лувр не могли его отвлечь от мечтаний о мировом пожаре»[6 - Петров Г.Ф. Музеи Санкт-Петербурга в потоке времени. СПб., 2005. С. 273.].
Большинство коллег Половцова не были согласны с идеологией победившего пролетариата, но ради спасения художественных ценностей и спасения собственных жизней они оставались в распоряжении новой власти. «У нас было только два принципа: первый – полностью отойти от политики, второй – объединить усилия профессионалов, готовых посвятить себя сохранению художественных сокровищ, которые два столетия хранились в столице и ее ближайших окрестностях», – писал Половцов в эмиграции.
Осенью 1917 года он не одобрил эвакуацию художественных коллекций из Петрограда в Москву, убежденный, что для произведений искусства, являющихся общечеловеческими ценностями, будет лучше оказаться в целости в руках неприятеля, чем погибнуть в пути на разрушенных железных дорогах. Тем не менее, он вынужден был принять участие в подготовке собраний к перевозке и оказался прав: «мирная» позиция привела к тому, что дворцы Петрограда были сохранены, а количество музеев возросло за счет бывших царских резиденций.
Однако постепенно руководство структурами охраны памятников перешло к людям совершенно нового склада. Отдел по делам музеев и охране памятников искусства и старины Петрограда возглавил Г.С. Ятманов – малообразованный человек, к которому деятели искусства должны были обращаться с просьбами о помощи в защите культурных ценностей. В 1918 году в прессе начала нагнетаться истерия по поводу продажи художественных ценностей за границу – в Европу, а особенно – в Америку. Распространились сведения, что мировые цены на антиквариат резко подскочили, и специально созданные американские корпорации выделяли миллионы долларов на покупку произведений искусства в России.
Подобная информация была недостоверной: в 1918 году вывоз ценностей из России не носил масштабного характера, поскольку представители крупных аукционных домов боялись ехать сюда, и создание сети иностранных агентов было невозможно. Массовые распродажи начались в середине 1920-х годов, когда многие владельцы произведений искусства начали продавать их, чтобы обеспечить свое существование. Тогда же появились люди, пристально следившие за процессом эмиграции, которые стремились захватить коллекции, брошенные владельцами.
В январе 1918 года на заседании Центральной художественной комиссии А.А. Половцов выступил с предложением преобразовать покинутые хозяевами дворцы в музеи и хранить в них оставшиеся бесхозными частные собрания. Идея понравилась, ее поддержал А.В. Луначарский и пообещал содействие Наркомпроса. Срочно образованная комиссия определила состав дворцов, которые должны были получить статус «музеев дворянского быта».
К концу года система управления пригородными дворцами-музеями изменилась. Отдел имуществ Наркомпроса учредил новый порядок: во главе каждого дворца ставился комиссар, ведавший административно-хозяйственной деятельностью музея. Одновременно с ним назначался хранитель, занимавшийся научной, хранительской и экспозиционной работой. Вполне понятно, что это были люди разной классовой принадлежности, и в каждом музее фактически образовывалось двоевластие: комиссары осуществляли руководство, не понимая специфики музейной работы, а компетентные хранители не имели никаких прав. Это решение стало началом краха музейной политики первых послереволюционных месяцев.
А.В. Луначарский, размышляя о будущем памятников, обсуждал его с А.А. Половцовым. «Почему эти дворцы привлекают? Почему они тешат? Почему в них устремляются толпы обывателей, в особенности же рабочих? Потому что они грандиозны и в грандиозности своей художественно закончены. Когда народ сам создаст свои приемные залы, свои залы для танцев молодежи, свои народные дворцы, и создаст их, конечно, еще грандиознее и во многом совершеннее в другом типе. Но он ни у кого другого не научится той ослепляющей шири, тому художественному размаху, которые именно дворянство дало во время своего апогея», – писал нарком[7 - Луначарский А.В. Об искусстве: В 2-х т. / Сост., подгот. текста и примеч. И.А. Саца, А.Ф. Ермакова. М., 1982. Т. 2. С. 161–177.].
Надеясь на достойное решение судьбы императорских и великокняжеских дворцов и аристократических особняков, Половцов был взволнован судьбой частных коллекций. Он понял, что позитивная работа с большевиками и А.В. Луначарским позволит ему сохранить и свое, и другие собрания. В этом ему должны были помочь опыт собирателя и, что гораздо важнее, дипломатические навыки. Добиваясь необходимой помощи от Луначарского, он при этом признавался: «Я никогда не понимал, как такой прекрасный многогранный человек, обладающий развитой эстетической культурой, добровольно стал членом труппы диких орангутанов, узурпировавших и злоупотребляющих властью, уничтожающих все, что делает жизнь приемлемой»[8 - Цит. по: Мениль Жак. Искусство в Советской России / Коммунистический бюллетень.1922. № 8. Пер. автора.].
С начала 1918 года Луначарский работал над документами, запрещающими торговлю произведениями искусства[9 - «Декрет о запрещении вывоза и продажи за границу предметов особого художественного и исторического значения» за подписью В.И. Ленина, А.В. Луначарского, В.Д. Бонч-Бруевича и Л.А. Фотиевой был обнародован 19 сентября 1918 г.]. «Проект этот имеет целью устранить возможность поднятия цен на художественные произведения и скопления их в богатых руках. Предполагается, что все антикварные художественные произведения должны быть признаны народной собственностью и что они должны быть сконцентрированы в музеях, доступных всему народу», – писали газеты в январе 1918 года.
В июле коллегия Г.С. Ятманова учредила одну комиссию для контроля вывоза произведений за границу, а другая, во главе с В.П. Зубовым, начала проверку оставленных домов, торговых складов и рынков, где пыталась обнаружить оставленные владельцами картины, фарфор и бронзу. Члены этой комиссий, известные деятели культуры, были воспитаны в уважении к личности и частной собственности, и в оставленные хозяевами дома они входили с волнением, но все-таки шли туда, участвовали в отборе предметов, имеющих историческую и художественную ценность, составляли их описи. Все они хорошо понимали, что коллекции, брошенные на произвол судьбы, непременно погибнут, и не боялись упреков в превышении полномочий.
«Мы можем с гордостью и уверенностью отвести от себя это обвинение и сказать, что мы совершили чудеса в деле охраны таких памятников. Конечно, я отнюдь не хочу этим сказать, что за время революционных восстаний и боев не погибли отдельные художественные ценности. Мы знаем о некоторых сожженных барских усадьбах, разрушенных библиотеках, раскраденных коллекциях и т. п. Но ведь надо же понять, что такое великое потрясение, как революция, не может не сопровождаться отдельными эксцессами. (…) Что касается музеев, то они находятся в самом образцовом порядке под руководством лучших музейных деятелей, они весьма обогатились благодаря перевозу в них произведений искусства и старины из барских особняков и усадеб», – писал Луначарский[10 - Луначарский А.В. Об искусстве: В 2-х т. / Сост., подгот. текста и примеч. И.А. Саца, А.Ф. Ермакова. М., 1982. Т. 2. С. 52–57.].
В деле спасения художественных ценностей Половцову принадлежала особая, малоизвестная до настоящего времени роль: предложив Луначарскому превратить конфискованные в пользу государства частные дворцы в хранилища ценностей, свою должность директора музея в Павловске он хотел использовать для вовлечения профессиональных искусствоведов и реставраторов в процесс сохранения их коллекций, движимый чувством горечи от того, что его собственный дом был ограблен и подвергнут вандализму.
В декабре 1917 года по мандату, выданному А.А. Половцову А.В. Луначарским, в музей Штиглица перевезли собрание прикладного искусства из дворца великого князя Николая Николаевича – фарфор, хрусталь, резную кость и камень. В 1918 году он передал в музей часть своего личного художественного собрания и имущество с его дачи на Каменном острове.
А.А. Половцов беспокоился о коллекциях великого князя Павла Александровича, казненного в 1919 году в Петропавловской крепости. Павлу Александровичу и его супруге Ольге Валериановне Палей Половцов в Италии помогал формировать собрание и хорошо знал его уровень. Как член Комиссии изящных искусств Половцов добился, чтобы дворец Палей в Царском Селе, названный А.Н. Бенуа «элегантным осколком Парижа», после национализации стал «народным музеем». В парадных залах первого этажа появилась новая музейная экспозиция, а жилые помещения верхних этажей занял склад музейного фонда, куда определили царскосельские коллекции Кочубея, Вавельберга, Остен-Сакена, Стенбок-Фермора, Куриса, Ридгер-Беляева, Мальцева, Серебряковой и других. Первые экскурсии, устраивавшиеся два раза в неделю, проводила сама хозяйка, О.В. Палей, но впоследствии музей закрыли, некоторые коллекции возвратили прежним владельцам, часть предметов поступила в музеи, но большинство распродали.
В центре внимания Половцова все это время оставался Павловск с его неповторимым расположением, архитектурой и убранством. «Это не типичная резиденция монарха, великолепно обрамленная показной роскошью, а олицетворение вкуса хозяйки, интеллигентной и образованной. Я хотел бы уберечь этот особый дух прошлого в этом доме, полностью сохранить эту атмосферу, чтобы дух этот мог усилиться, если благочестивый и ревностный священник смог бы разжечь священный огонь и спасти этот чудесный аромат, исходящий от Павловска, для других поколений», – писал Половцов в эмиграции, считая себя наследником Павловска по крови.
Во дворце-музее за короткое время проделали огромную работу. В обстановке анархии, голода и холода Половцов, проведя часы за чтением бумаг Марии Федоровны, с ноября 1917 года занялся составлением описи собрания, боясь, что в случае «вторжения народных масс» уникальные произведения могут быть погублены или украдены. С наступлением весны он задумался о восстановительных работах в парке и необходимой во дворце реставрации, которую начал проводить на собственные деньги. В июне месяце 1918 года дворец открыли для публики.
Все это время директор музея испытывал огромные трудности. «Едва лишь я устроился в Павловске, как начались экскурсии „товарищей“, желавших что-то от меня получить. Им казалось, что до сей поры им ничего не принадлежало, а сейчас дворец, наполненный диковинами, принадлежит только им, и достаточно протянуть руку, чтобы взять все что угодно», – писал он впоследствии. Визитеры требовали отдать «для народа» фарфор, мебель и книги, которые на самом деле попадали в семьи «руководителей» культурой. Выданный Луначарским мандат не улучшал его положение, хотя свидетельствовал о его официальном назначении на должность директора музея.
Непонимание новой властью значимости музейных собраний и отсутствие закона, ограждающего культурное наследие России от любых посягательств, стало непреодолимым препятствием, которое вело любую деятельность Половцова в тупик. Он понял, что все задуманное им и его единомышленниками в Петрограде на деле оказалось «благим порывом» энтузиастов. «Многим из нас не повезло, – писал он позже, – или не хватило хитрости, чтобы избежать тюрьмы, где некоторые умерли или продолжали умирать, когда я уезжал. И все-таки многие из них отлично поработали…».
Александр Александрович Половцов, которому в жизни неизменно сопутствовала «любовь к тому, что прекрасно», чувствовал свою ответственность за произведения искусства, но никак не за народное достояние, и это усугубляло его душевное состояние. К концу осени 1918 года он понял, что оставаться в Петрограде для него стало опасно. Цель была достигнута, Павловск открыт для публики, его собственный дом разграблен, он побывал в тюрьме, жене постоянно угрожали. В такой обстановке назрело решение покинуть Россию. «Без паспортов и каких-либо документов, с очень небольшим багажом, обманывая слуг, чтобы они не сообщили о нас; одним словом, как обычные преступники, мы пересекли границу Финляндии», – писал Половцов.
Его пеший путь из России шел из Петрограда в Финляндию, потом по железной дороге – через Швецию и Норвегию, оттуда на корабле – в Великобританию. Александр Александрович свободно говорил по-французски и по-английски, у него было достаточно друзей и знакомых в обеих странах, многие занимали высокие посты. Трудная дорога привела его в Европу, и в 1919 году он оказался в Лондоне.
Вскоре Половцов обратился в известный английский искусствоведческий журнал «Burlington Magazine» с просьбой опубликовать свое обращение к читателям, среди которых было много его соотечественников. Небольшое письмо «Спасение произведений искусства в России», обращенное к просвещенным читателям журнала, стало свидетельством из первых рук о том, что и как происходило с художественными сокровищами во время революции 1917 года.
В это время новости из России, достигшие Лондона, были случайными и ненадежными, а судьба произведений искусства – непонятной. К моменту издания письма на Западе знали только о казни царя, а история его семьи не была обнародована до 1926 года. О происходящем в России ходили мрачные и противоречивые слухи, поэтому письмо Половцова оказалось весьма важно для читателей. Охватывая краткий период событий в Петрограде в первый послереволюционный год, оно повествовало об эвакуации коллекций из Петрограда в Москву и найденных властью путях сохранения художественных ценностей.
«Когда все дворцы были объявлены общенародной собственностью, и толпа смогла ворваться и жить в чужих гостиных, нам удалось добиться того, что некоторое число лучших дворцов было объявлено общенародной собственностью. В них стали привозить на хранение произведения искусства с соседних улиц. Так были спасены дома графа Шереметева и графа Бобринского[11 - Дворец С.Д. Шереметева – «Фонтанный дом» (наб. реки Фонтанки, 34); Дворец А.Г. Бобринского (Галерная ул., 58–60).]. (…) Около семидесяти человек по доброй воле к концу прошлого лета разделили город на несколько частей. Они убедили местные советы дать им свободу в выборе произведений, которые следует считать „национальным достоянием”, и сумели спасти немало произведений искусства. Конечно, это было возможно только в больших городах. В провинции, где были великолепные вещи, многие из них погибли», – свидетельствовал Половцов[12 - Benson Ann. The Russian Revolution and The Burlington Magazine: A letter from Alexander Polovtsov // Burlington Magazine. 2017. № 2.].
Текст письма заканчивался словами, что большевики, «желая казаться просвещенными», осознали, сколь необходима им помощь «своих людей», и Половцов сумел стать таким человеком. Наделенный полномочиями, он ездил по разным дворцам и, если не мог защитить памятники сам, давал советы представителям власти, помогал найти компетентных специалистов, которые могли следить за сохранностью собраний и составляли их описи.
Письмо 100-летней давности сегодня порождает много вопросов. Зачем Половцов писал этот текст? Что и кому хотел объяснить? Что в тот момент понимал сам? Ответы на них крайне непросты. Скорее всего, имея на Западе большое количество знакомых и друзей-эмигрантов, он хотел заверить их, что многие частные художественные коллекции целы и находятся в безопасности, стремился обнадежить владельцев, что их собрания, введенные в состав государственный музеев, смогут к ним вернуться. Возможно, как многие другие, он рассчитывал на скорую смену режима и верил, что ему, очевидцу событий и эксперту с европейской репутацией, поверят, и это свидетельство поднимет его авторитет в антикварном мире Европы, с которым он готовился сотрудничать…
Однако пройдет менее 10 лет, и Половцов получит возможность убедиться в своих заблуждениях. Из Парижа он узнает о закрытии в Царском Селе музея во дворце Палей, часть произведений из него поступила в музеи города, но многие – проданы. В 1928 году на аукционе в Лондоне вещи Павла Александровича были распроданы, и скоро О.В. Палей обнаружила принадлежавшие ей произведения искусства в Англии. Она подала иск к их новому владельцу Норману Вейсу, но ответчик отрицал их незаконное присвоение, доказав, что приобрел коллекцию у Российского правительства, которое в 1924 году признано Британским правительством де-юре.
Протесты О.В. Палей и попытки вернуть свое собрание успеха не возымели, и Половцов ничем не смог ей помочь. Созданный юридический прецедент после дела «Вейс – Палей» привел к тому, что никто из бывших владельцев коллекций не смог требовать возврата своих вещей, продаваемых с аукционов. Княгиня Палей истратила на судебные процессы последние силы: печальная история стоила ей денег, здоровья и, в конечном итоге, жизни.
Впоследствии сам Половцов был обвинен в продаже в Европу уникальных ценностей: ему приписали кражу из Гатчинского дворца двух уникальных ювелирных изделий – яиц, изготовленных фирмой «Фаберже». Информация об этом до сих пор встречается в различных публикациях, хотя компетентные исследователи истории фирмы «Фаберже» давно аргументировано доказали несправедливость обвинения: А.А. Половцов на деле привлекался только в качестве эксперта для определения подлинности произведений, которые американский промышленник Джон Уолтерс пожелал приобрести для своей галереи. Став одним из самых важных клиентов Половцова, с его помощью Уолтерс в Париже в конце 1920-х – начале 1930-х годов сформировал свое собрание, которое хранится сегодня в Художественном музее Уолтерса в Балтиморе.
Остаток своей жизни Половцов провел в Париже, здесь написал книгу о работе во дворцах Павловска и Гатчины, с которыми был непосредственно связан. Его мемуары не дают представления о двадцати шести годах, проведенных в эмиграции, однако упоминают о его поездке в Копенгаген в 1929 году на похороны императрицы Марии Федоровны.
Половцов всю жизнь был чрезвычайно деятелен и сохранял интерес к русскому искусству, работал как профессиональный эксперт-искусствовед, владел антикварным магазином в Париже. Дважды его привлекали к созданию выставок произведений русского искусства в Брюсселе и Лондоне. «Выставка русского искусства старого и нового»[13 - Exposition d’art russe ancien et moderne. Brussel, Palais des Beaux-Arts. 1928.] прошла в 1928 году во Дворце изящных искусств в Брюсселе, став одним из первых показов русского искусства в Европе. На ней было представлено более тысячи произведений русских художников – от иконописцев до театральных декораторов, а сам Половцов во время работы выставки прочел лекцию о создательнице Эрмитажа и покровительнице искусств – императрице Екатерине II. Скорее всего, именно в это время он задумал свои книги о Петре Великом и Екатерине Великой.
Вторая выставка состоялась в Лондоне в 1935 году, и ее устроители, возглавлявшие выставочный комитет, писали во введении к каталогу: «В трудной задаче выбора произведений для выставки комитету посчастливилось опираться на мнение непревзойденного знатока и преданного энтузиаста месье А. Половцова»[14 - Каталог выставки русского искусства. London. 1 Belgrave Square. 1935.].
Половцов умер в Париже в 1944 году и был похоронен на кладбище Сент-Женевьев де Буа. Он не был профессиональным историком, хотя интересовался историей всю жизнь. Его отец стал одним из основателей, а затем председателем Императорского Русского исторического общества, при его инициативе и финансовой помощи выходил «Русский биографический словарь». В эмиграции занятия историей не стали для Половцова-младшего основным видом деятельности, его привлекла работа эксперта на аукционах русского искусства и антикварный бизнес. Научными исследованиями он не занимался – он по-житейски смотрел на биографии своих героев: Петра I, Екатерины II, Г.А. Потемкина, Г.Г. Орлова и других. Размышлял о роли личности в истории, он, вполне вероятно, думал и о себе…
Книга о Петре Великом – живое подтверждение связи Александра Александровича Половцова с родиной. В ее основе – взгляд человека «издалека» на свою страну, которым он был готов поделиться с западными читателями, мечтал, чтобы они обрели Россию, которую он утратил.
Елена Кальницкая,
генеральный директор ГМЗ «Петергоф»,
доктор культурологии, профессор
Образ императора Петра Великого в печатной графике
Во время первого пребывания в Голландии Петр, поступивший на работу на корабельную верфь, пользовался необыкновенным вниманием как у представителей высших сословий, так и у простого народа: публика ходила на него смотреть. Современники отмечали, что это ему не нравилось. Портретировался он только потому, что необходимо было дарить портреты по дипломатической необходимости, и нельзя утверждать, что он проявлял особенные усилия для распространения своих портретов среди широкой публики. Но жажда увидеть необычного русского царя с той поры в Европе никогда не иссякала. Его образ, настолько разнообразный, что порой неузнаваемый, постоянно присутствовал в западной культуре. В России потребность в распространенении портретов Петра Великого актуализировалась после того, как русские императрицы, определяя себя его преемницами, мифологизировали представление о предшественнике и четко определили историческую взаимосвязь между его правлением и своим. Образ был переосмыслен и обрел в русской печатной графике черты идеальные в сфере высокого искусства и сказочные – в сфере народного. Огромное количество умелых (и не очень) граверов, а в XIX столетии – литографов, брались за изображение Петра Великого и истории его жизни.
Для России всегда оставался важным вопрос репрезентативного представления первого императора. При этом именно у нас сложился самый «народный» образ Петра, такой, каким его хотели видеть простые горожане и крестьяне. В русских портретах мы видим Петра I в каноничном образе императора, победителя врагов и устроителя России. Хотя официальные портреты уже в середине XVIII века отличались друг от друга: Петр становился все более красивым и величественным, – идеальным [1,2]. И рядом существовал «народный» вариант, со всеми императорскими атрибутами, но «иной», – Отца Отечества [3], что проявлял попечение о людях: учреждал школы, больницы и разрешал воинам не поститься во время походов, ценил смекалку и находчивость. Такой портрет мог быть приколот к стене, к крышке сундука, даже рядом с иконами, с ним разговаривали.
За границей портретам Петра постоянно уделяли большое внимание: его гравировали и литографировали для книг, выпускали отдельными листами. В XIX столетии особенно преуспела в этом Франция. Среди исторических оригиналов выбирались для воспроизведения те, что подчеркивали его отличие от современных ему французских правителей. Так, получил распространение его образ в костюме, сочетавшем кирасу воина и «оплечье» с меховой отделкой и драгоценными камнями, ассоциирующееся с «руским костюмом» [4]. Другой крайностью стали образы русского императора как путешественника, искателя приключений, подвигов, славы, – какими были французские мушкетеры [5, б].
Особую группу портретов в XIX веке составили многочисленные воспроизведения самых популярных трех его образов. Два из них происходят от прижизненных изображений, написанных, один, в Англии придворным художником Нелл ером [7], другой – в Голландии Моором для дипломатического представления царя [8]. Третий был создан во Франции Деларошем в середине XIX века [9], но по популярности и частоте воспроизведений сравнялся с первыми. Интересно, что в эмоцинальных характеристиках они совпадают – портреты эмоциональны, представлен решительный, деятельный и серьезный правитель. Это образ новой России.
Среди деяний Петра I изображались разные, но особенно важными были представляющие его ипостась великого полководца и, конечно, в знаменитой Полтавской баталии успешного флотоводца [10], а также, безусловно, в битве при Гангуте [И]. Первая гравюра была заказана Петром во время его пребывания в Париже, одновременно с заказом картины оригинала. По сию пору эта классическая композиция, уравновешенная и созданная по европейским образцам, эталонна и широко известна, и в ней Петр – полководец из книги об искусстве воевать. Сражение на море изображено русским гравером, оно динамично и эмоционально до аффекта. Он было создано сразу после события, и в нем очевидна сиюминутность, есть впечатление натиска и удачливости флотоводца более, нежели его искусства. Такое прочтение образа петровых деяний более никогда не повторилось.
Из государственных реформ и преобразований императора изображалось много сюжетов. Среди них одним из основных была Северная война. В правление Александра II главным было показать значение ее результатов в становлении государства и в его развитии. Сюжет о провозглашении Ништадтского мира в этом смысле был показателен – это веха, которая отметила начало качественно нового этапа истории России [12]. Для формирования представления об основательности подхода Петра Великого ко всем делам важнейшими всегда оставались темы, связанные с его обучением мастерству кораблестроителя в Голландии, и они издавались во множестве [13]. Редким, но весьма показательным является сюжет о победе в словопрениях молодого Петра над раскольниками. Гравюра, заказанная к изданию «Деяний Петра» И.И. Голикова, показавшая благочестие царя и его внимание к проблемам православной церкви, выдержала несколько изданий [14]. Это демонстрирует попытки в конце XVIII века нивелировать все отрицательные моменты отношений первого императора с русской православной церковью. Что же касается сюжетов о женитьбе царя на женщине не родовитой и со странной репутацией, то здесь показывались и его воля, и его умение сделать так, как ему угодно было. И, конечно, это – о том, что Петр мог силой своих желаний, усилий и провидения даже из служанки сделать царицу [15].
Мария Платонова,
хранитель фонда гравюры ГМЗ «Петергоф»,
кандидат искусствоведения
[1] Зубов, А.Ф. (1682–1751) (?) по оригиналу Таннауэра И.Г. (Tannauer, J.G. 1680–1737)
Портрет императора Петра [I] Великого. 1742–1780
Бумага, гравюра меццо-тинто
Д.: 34,2 ? 23,7; л.: 47,4 ? 34,7 см
[2] Соколов И.А. (1717–1757) по оригиналу Каравака Л. (Caravaque, L. 1684–1752/54)
Портрет императора Петра [I] Великого. 1735–1755
Бумага, гравюра резцом
И.: 32,8 ? 25,8; д.: 35,7 ? 26,7; л.: 38,1 ? 29,2 см
[3] Неизвестный гравер Портрет императора Петра I. 1760-1790
Бумага, гравюра резцом
И.: 13,2 ? 11,5; л.: 15,4 ? 11,9 см
[4] Педретти В. (Pedretti, V. 1779–1868) по оригиналу Верффа П. ван дер (Werff, P. van der 1665–1777)
Портрет императора Петра I. 1838
Бумага, гравюра на стали
И.: 11,4 ? 9; л.: 23,3 ? 17,3 см
[5] Бертонье П.Ф. (Bertonnier, P.F. 1791–1848) по оригиналу Девериа А. (Deveria, A. 1800–1857)
Портрет императора Петра I. 1825
Бумага, гравюра на стали
И.: 11,3 ? 8,4; л.: 18,9 ? 14,1 см
[6] Море Ж.-Б. (Moret, J.-B.) по оригиналу Верне О. (Vernet, H. 1789–1863)
Портрет императора Петра I. 1838
Бумага, гравюра на стали
Л.: 21,9 ? 14,3 см
[7] Гритбах У. (Greatbach W около 1802–1885) по оригиналу Неллера Г. (Kneller G. 1646–1723)
Портрет императора Петра I. 1820–1850
Бумага, гравюра на стали
