banner banner banner
Низвержение Зверя
Низвержение Зверя
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Низвержение Зверя

скачать книгу бесплатно

Низвержение Зверя
Александр Борисович Михайловский

Юлия Викторовна Маркова

Ангелы в погонахКрымский излом #8
Третий Рейх находится у последней черты. Потеряны плоды побед сорокового – сорок первого годов, и только Австрия, часть Польши, а также Богемия и Моравия пока остаются под властью немецких нацистов – поклонников «истинного арийского бога», имя которому Сатана.

За два года, прошедших с начала войны, на востоке вермахт сильно ослаб, а Красная Армия в тяжелейших боях обрела невероятное могущество. Каждый ее удар имеет сокрушительную силу и выбивает из-под власти Гитлера все новые территории. Ряды защитников Зла тают, и теперь даже самые упертые нацисты понимают, что их Рейх не доживет даже до Рождества. Да и какое может быть Рождество в стране, которая стала поклоняться Врагу Рода Человеческого?

Александр Михайловский, Юлия Маркова

Низвержение Зверя

Обложка книги создана с использованием картины советского художника Петра Александровича Кривоногова «Капитуляция фашистских войск в Берлине», написанной в 1946 году.

?

Часть 29. Операция «Суворов»

15 июня 1943 года. 03:15. Второй Украинский фронт, вместо вступления.

Второй Украинский фронт, находящийся под командованием генерала Конева, протянулся на шестьсот километров с севера на юг от перевалов в Словацких Татрах до Словенского Прекмурья. Штаб фронта располагается в Братиславе (по-немецки Прессбурге), и основные его ударные группировки – три мехкорпуса ОСНАЗ из четырех – нацелены на запад, в направлении Австрии и Чехии. На карте уже запланированной операции «Суворов» стрелы их ударов выглядят как три красных штыка, протыкающих Третьему Рейху провинцию Остмарк и протекторат Богемии и Моравии. Еще один удар «снизу» конно-механизированной армией генерала Жадова наносил Третий Украинский фронт из района города Марибора в Словении, с обходом восточной оконечности альпийских хребтов на Зальцбург.

К началу третьего года германо-советской войны, иначе называемой Великой Отечественной, Красная Армия обрела возможность отвешивать нацистам целые серии тяжелых ударов. Во Франции, Бельгии и Голландии войска Четвертого Украинского фронта под общим командованием генерала Рокоссовского еще продолжают в оперативной пустоте двигаться на север, занимая территорию и уничтожая мелкие группы германо-европейских войск, а здесь, на востоке, через четверть часа начнется очередное эпическое наступление, еще на шаг приближающее окончательный крах Третьего Рейха.

С противоположной стороны фронта, занимая территории бывших Австрии и Чехии, группа армий «Остмарк», остаток былой роскоши, под командованием генерал-лейтенанта Лотара Рендулича готовилась к последней отчаянной обороне. По опыту предыдущих большевистских прорывов ожидалось, что мало кто из обороняющихся немецких солдат сумеет избежать пленения или смерти. В первой половине войны немцы и сами были мастера проводить подобные операции с решающим результатом, когда количество пленных врагов в разы превышало число убитых. В ПРОШЛОЙ РЕАЛЬНОСТИ Красная Армия это искусство освоила только в 1944 году, в начале наступательного этапа войны предпочитая вытеснять противника на запад, а не брать его в классические окружения. Да и там, где врага удавалось окружить или полуокружить, перерезав большинство магистралей снабжения, с ликвидацией вражеских котлов имелись серьезные проблемы. Они либо превращались в затяжной геморрой (как окружение второго армейского корпуса под Демянском), либо большей части окруженных все же удавалось разбежаться и уйти к своим. Но ЭТА ВЕРСИЯ ИСТОРИИ как раз и отличается тем, что Красная Армия имеет над вермахтом не только численное, но и качественное превосходство, а на направлениях основных ударов это превосходство становится многократным. Поэтому противника всегда удается громить, окружая в чистом поле, не допуская ничего похожего на бои в Сталинграде, а также Будапеште, куда в нашем прошлом буквально запихали группировку германо-венгерских войск в четверть миллиона солдат и офицеров.

Готовился к грядущим событиям и Черный орден СС, руководство которым возложил на себя непосредственно Гитлер. С началом русского наступления по плану самоубийства германской нации для создания духовно-мистического щита на жертвенные алтари должны были пойти уже арийские женщины и дети (разумеется, за исключением особей, признанных годными носить оружие и зачисленных в фраубатальоны и фолькштурм). Что ж делать, если работать черным жрецам надо, а самок и детенышей недочеловеков на территории провинции Остмарк явно недостаточно. Совсем другое дело в Протекторате Богемия и Моравия и в генерал-губернаторстве, бывшей панской Польше. В тех местах жертвенные овечки многочисленны и легкодоступны, и поэтому для начала массовых жертвоприношений никто не ждет начала наступления русских. Речь там идет уже не о самоубийстве немецкой, а об убийстве чешской и польской наций.

Тем более что две эти разновидности западных славян исповедуют как раз римскую католическую веру, к которой адепты нового арийского божества с недавних пор испытывают особенную нелюбовь. Мол, православные сербы, русские, украинцы, белорусы и те же болгары сопротивляются насаждаемому Третьим Рейхом Новому Порядку из врожденной дикости, а культурные славяне-европейцы – из своей подлости. Они только прикинулись послушными паиньками, но на самом деле затаили за пазухой острый нож, чтобы в самый удобный момент вонзить его в спины истинным арийцам. Кровь людская реками течет с черных алтарей, но злобные недоумки в черных сутанах жрецов СС не понимают, что все их старания сгустить черную атмосферу инферно только увеличивают у их противников стремление священным огнем выжечь эту нацистскую нечисть.

В отличие от так называемого духовно-мистического щита, не имеющего материальной формы и предназначенного исключительно для того, чтобы давить на психику среднестатистических европейцев, вспыхнувшая в ответ благородная ярость имеет вид тысяч новейших тяжелых танков, стремительных самолетов, десятков тысяч стволов артиллерийских орудий и миллионов русских солдат, готовых насмерть драться с воинством Сатаны. Прозвучит приказ, взлетит в небо красная ракета, взревут моторы боевых машин – и беглым огнем, расчерчивая небо сгустками пламени, ударят гвардейские минометы и тысячи тяжелых орудий. Русский «паровой каток», которым когда-то пугали Европу горе-пропагандисты, непосредственные предшественники херра Геббельса, при большевиках обрел вполне осязаемый вес миллионов тон высокосортной стали и тяжкую мощь десятков тысяч моторов отечественного производства. И все это с лязгом и грохотом двинется вперед, имея своей целью окончательное решение арийского вопроса.

На той стороне фронта тоже чувствуют это напряжение изготовившейся к решающему прыжку военной машины, – чувствуют и боятся того неизбежного, что произойдет после того как изготовившийся к рывку русский медведь наконец получит команду «фас» от своего ужасного господина, усы и трубка которого известны всему миру. Тяжкая пелена инферно, сгустившаяся над обреченной Германией, давит не столько на осадившие ее большевистские орды, сколько на самих немцев, усугубляя их понимание бессмысленности и безнадежности любого сопротивления.

«Пока ты сидишь здесь, в окопе, – шепчет в уши последним немецким солдатам бесплотный голос, – в твой дом, быть может, уже входят черные жрецы, чтобы увести с собой твою жену, сестру, мать или дочь…»

Евровойска испытывают сомнения по другому поводу. Родина французов, бельгийцев и голландцев стремительно ускользает из-под власти Рейха. Высадившиеся на средиземноморском побережье Франции войска большевиков, распространяются на север как пожар. Ведомство Геббельса орет о «страшных зверствах русских большевиков», но потребителям патентованной лапши на уши давно известно, с каким мастерством обитатели здания по адресу Вильгельмплац 8-9 умеют перекладывать свои грехи с больной головы на здоровую. Даже сама их новая религия с ее человеческими жертвоприношениями от начала до конца есть одно большое зверство. Раньше этих людей сдерживал страх, что в случае их перехода на сторону русских репрессиям подвергнутся их родные и близкие, остающиеся во власти злобного упыря. Но теперь, когда пало самодельное государство Петена[1 - Сам маршал Петен не считал свое «Французское государство» правопреемником Третьей Республики. Об этом же говорили атрибуты этого государства. Девиз: «Труд, Семья, Отечество», вместо «Свобода, Равенство, Братство» и гимн: «Маршал, мы здесь!», вместо «Марсельезы». И не имеет значения, что власть Петену вручили законно избранные депутаты еще довоенного Национального собрания – к международно признанной Франции это образование никакого отношения не имело.], а оккупационные войска в панике бежали, чтобы укрыться за линией Зигфрида (чего не скрывает даже сам Геббельс), этот страх больше не может удерживать европейские, в основном французские, войска в повиновении.

Дополнительно особо сильные переживания испытывал личный состав фраубатальонов и формирований фольксштурма. Первоначально задуманные как вспомогательные добровольческие формирования, эти части, по мере того как Третий Рейх истекал кровью, были вынуждены играть все более важную роль. Они боялись всех сразу. Ужасных русских – потому что те, если верить заявлениям Геббельса, идут в Германию, пылая стремлением убить всех немцев, сжечь города, вырубить леса, а поля засыпать солью, чтобы на них не росло ни травинки, ни былинки. Но еще больший страх им внушали «свои» – черные жрецы СС, при первой возможности готовые принести их в жертву своему арийскому богу. Малейшая нелояльность, болезнь или ранение – и, исходя из логики фюрера, провозгласившего самоубийство нации, их, обнаженных, бросят на заляпанный кровью алтарь, чтобы, вскрыв острым ножом грудную клетку, вытащить на свет божий трепещущее сердце. А от этого умирают. Да и не были эти женщины в своем большинстве фанатичными нацистками-сатанистками, и при первом удобном случае поминали не нового арийского бога херра Тоффеля, а старого доброго господа нашего Иисуса Христа и мать его Деву Марию. И вот мир их рухнул в прах, а сами они оказались меж большевиками и черными жрецами, как между Сциллой и Харибдой.

Поэтому, зная низкую надежность и боевую ценность и евровойск, и фраубатальонов, и фольксштурма, германское командование выставило их в первую линию обороны – именно она при начале русского наступления неизбежно подвергнется уничтожающему удару первоклассной русской артиллерии. К этому «гениев» из ОКХ (вроде Кейтеля) вынудили ужасающие потери предыдущих операций, после которых уцелевшего кадрового состава банально не хватало для того, чтобы заполнить линию фронта. Особенно эпично смотрелся двойной котел, похоронивший внутри себя группу армий «Центр» и деблокирующую группировку. Тогда некоторым в Берлине казалось, что вот-вот «Вестник Смерти» рванется к Берлину во главе своей орды, чтобы согбенный бургомистр вынес ему ключи от древней германской столицы.

Из боеспособных частей состояли войска второго эшелона, которым и предстояло выдвинуться к обозначившемуся месту прорыва и завязать настоящее сражение. Это были остатки кадровых войск вермахта, сумевшие все же отступить на север хорватские солдаты, итальянские чернорубашечники, британцы, верные королю Эдуарду Восьмому, а также части ваффен-СС всех мастей. В генерал-губернаторстве в этом сложносочиненном наборе отдельных формирований численностью от полка до роты, имеющих, как считалось, приемлемую боеспособность, присутствовали перешедшие на сторону немцев отряды польской Армии Крайовой, командиры которых до зубовного скрежета ненавидели русских во всех их видах: и имперских, и советских. Хоть вместе с Гитлером и с паном Сатаной – абы против москалей.

Поскольку такая картина сложилась далеко не вчера, информацию о германской хитрости получили и на советской стороне фронта. При этом было известно, что в первой линии имеются лишь отдельные кадровые подразделения, которые должны обеспечивать минимальную боевую устойчивость, да еще за спинами этого пищащего сброда маячили заградотряды с пулеметами, которые покрошат бегущих фрау и сопляков, если на жертвоприношения по всем правилам просто не будет времени. Даже Жуков, который в бою не щадил ни своих, ни чужих, от такого авангардизма Кейтеля с Гитлером только крутил у виска пальцем. Советское государство, даже находясь на грани гибели осенью сорок первого года, перед битвой за Москву не гребло повально на фронт школьников и домохозяек, и уж тем более не превращало части народного ополчения в предназначенные на заклание жертвы.

Но товарищ Сталин ничему не удивился и даже не озадачился. Еще осенью прошлого года, когда Гитлер только-только официально свернул на кривую дорожку сатанизма, вождь советского народа, говоря современным языком, «поставил задачу просчитать в новых условиях модель дальнейшую поведения германского руководства вообще и лично Адольфа Гитлера». С одной стороны, и до введения культа «истинно арийского божества» идеология нацизма отличалась от кондового сатанизма только использованием фразеологии из древнегерманского героического эпоса. Так что «новые» условия казались не такими уж и новыми. Просто с завуалированного прежде безобразия сдернули фиговый листок. С другой стороны, как в разное время и разными словами Сталину говорили товарищи Османов и Бережной, «бессмысленно пытаться предсказать поведение дважды контуженного, травленного газами, полусумасшедшего непризнанного художника».

Но совсем скоро, сразу после Минской трагедии, эта работа приобрела первоочередное значение. Для начала советское командование учло, что для нацистов-сатанистов вполне допустимо и даже желательно массовое убийство гражданского населения, причем не путем массовых бомбардировок, когда палачи даже не видят жертв, а, так сказать, глаза в глаза. Поэтому попытки нацистов повторить и расширить опыт Минска в Париже натолкнулись на заранее подготовленное противодействие – как со стороны местного Сопротивления, так и воздушно-десантных частей и ВВС РККА. Но этого было мало, ибо, как правильно заметил советский вождь (правда, немного по другому поводу), «без теории нам смерть». Как и кучу других дел, этот вопрос спихнули в ведомство товарища Берии, а тот поручил курировать новый спецотдел комиссару третьего ранга Антоновой. Не болтунам же из ЦК поручать такой серьезный вопрос. Когда все будет готово, материалы оформят в виде теоретической работы по научному коммунизму, Сталин поставит под ней свое имя; все остальные окажутся соавторами – и пусть только кто-нибудь попробует ее оспорить.

Ради проработки этой теории из Норильлага даже извлекли недосидевшего свой первый срок будущего историка Льва Гумилева. Прежде чем принять решение о его судьбе, Вождь выделил в рабочем графике пару часов для личной беседы. Конечно, на тот момент этот тридцатилетний молодой человек, считающийся сыном расстрелянного монархиста и фрондирующей опальной поэтессы, еще не был ни маститым ученым, ни создателем пассионарной теории этногенеза, но итогом этого разговора стал перевод молодого дарования на новую работу «по специальности» с попутным самообразованием. Если голова на плечах служит не только для того, чтобы в нее есть, то недостаток знаний можно наверстать, а если нет, то не помогут и три высших образования. Товарищ Гумилев, разрабатывая эту тему, к началу лета сорок третьего года уже успел заработать пересмотр своего дела с отменой приговора (от начала и до конца все было шито белыми нитками) а также пометку в документы на Лубянке, что этого человека можно беспокоить только после разрешения с самого верха. А то повадились, понимаешь, некоторые подчиненные Лаврентия Палыча, вскормленные палочной системой, хвататься за нитки, ножницы и клей – шить дело, едва прочитав в анкете, что отец этого достойного человека был расстрелян за участие в антисоветском заговоре.

Итак, ничему не удивившийся товарищ Сталин после совещания в узком кругу с Лаврентием Берия, Начальником Генштаба штаба Василевским, генералом Бережным и комиссаром ГБ Антоновой отдал приказ, чтобы на тех участках фронта, где немцы практикуют такое безобразие, артподготовку по первой линии траншей только имитировали. При этом основную мощь советского Бога Войны требуется обрушить на вскрытые авиаразведкой (в том числе и при участии знаменитой авиаэскадры ОСНАЗ) боеспособные резервы гитлеровцев, артиллерийские батареи, узлы связи и штабы. А вот на первой линии вражеских окопов по очагам сопротивления должны точечно работать штурмовые артсамоходы при поддержке саперно-штурмовых подразделений. А если сопротивления нет, то и убивать никого не надо. Пусть сдаются в плен. С одной стороны – нечего изводить гаубичные снаряды и залпы гвардейских минометов на нервных баб и сопливых мальчишек, а с другой – после окончания войны в этом мире Германия в любом случае станет частью Советского Союза, так что чем больше останется в живых раскаявшихся в злодеяниях немцев, тем более ценным выйдет это владение. Да и просто по-человечески – ну их, пусть себе живут.

До решающего момента, когда взлетит красная ракета и на участках фронта, предназначенных для прорыва, начнется артподготовка, оставалось лишь несколько минут…

15 июня 1943 года. около полудня, Третий Рейх, провинция Остмарк, Вена, штаб армейской группы «Остмарк».

Командующий группой генерал-лейтенант Лотар Рендулич.

Большевики, как всегда, начали наступление за час до рассвета. Удары на подчиненные мне войска обрушились сразу в четырех местах. Кроме прочего, это значило, что подвижные группировки большевиков к тому моменту уже стояли с прогретыми моторами в непосредственной близости от фронта, готовые рвануть в прорыв, едва только их пехота возьмет третью траншею. К этой наглости – входить в прорыв буквально по головам собственной пехоты – их еще год назад научил Крымский Мясник, и до сих пор они пользовались этим приемом с неизбежным успехом. Но на этот раз мы думали, что подготовили этим нахалам неприятный сюрприз в стиле их прошлогодней летней обороны. В первую линию, на которую и должна была обрушиться вся ярость большевистского удара мы поставили всякий сброд: вроде французских еврочастей, австрийских фраубатальнов и фольксштурма, подкрепив их прикованными к пулеметам смертниками-штрафниками.

Некоторые могут спросить, что я думал, когда обрекал на смерть беззащитных немецких женщин и детей, не ощущал ли я каких-нибудь особенных угрызений совести. Так вот – могу сказать, что мне на них было просто наплевать[2 - В нашей версии реальности генерал Лотар Рендулич, помимо военных преступлений на территории Югославии, отметился зверствами против мирного финского населения в то время, когда Финляндия вышла из войны с Советским Союзом и объявила ее Третьему Рейху. Ему и в самом деле было все равно, какое мирное население истреблять, сербское или финское, даже несмотря на то, что финские женщины и дети еще днем ранее считались немецкими союзниками.]. Да и почему я должен испытывать к ним какие-то сентиментальные чувства, ведь по происхождению я не немец, а хорват. Эти бабы и сопляки, напуганные так, что вызывали у меня острое чувство экстаза, должны были умереть для того, чтобы выжили настоящие солдаты, которые и в самом деле смогут дать отпор врагу. Если бы у меня была возможность, я бы сам произвел экзекуцию над этим сбродом, получив истинно арийское удовольствие. Как сказал фюрер: не тот настоящий ариец, в чьих жилах течет немецкая кровь, а тот, кто не испытывает жалости ко всякого рода слабым и убогим. Единственный человек, благополучие которого меня волнует, это я сам[3 - Фаза суперэгоизма – обязательный этап, который проходит душа человека, обратившегося ко Злу, на пути превращения в ничего не значащий придаток Нечистого.]. Поэтому хорошо, что год назад во время грандиозного сражения на Восточном фронте меня там не было. Югославия, несмотря на всех ее пробольшевистских бандитов, после России просто курорт. В противном случае меня сейчас уже ничего бы не волновало. Покойники – люди непритязательные. По ту сторону жизни и смерти им нужен только покой.

Но вернемся к нашим фронтовым делам. Большевики нас жестоко обманули, и вся тяжесть их артиллерийского удара на направлениях прорыва пала как раз на вторую линию обороны, где были сконцентрированы самые боеспособные войска. Русским каким-то образом стало известно обо всех подробностях устройства наших позиций, о местах расположения артиллерийских батарей, о запасных районах, где сконцентрированы резервы, а также о расположенных на некотором удалении от фронта скрытых позициях тяжелых панцербатальонов, которые, действуя из засад, должны были сильно замедлить темп вражеского наступления. Грохот канонады артподготовки, перепахивающей наши позиции, в предутренней тишине был слышен даже в центре Вены – глухое ворчание голодного и очень злого зверя… Там, куда не доставала большевистская артиллерия, даже морские орудия, установленные на железнодорожных платформах, большими группами действуют их пикирующие бомбардировщики, изрядно разрыхлившие наши тылы. Так и в самом деле поверишь в злобного еврейского бога, нашептывающего наши тайны прямо в уши большевистским командирам. Вспоминая, как мы действовали два года назад во время вторжения в большевистскую Россию, вынужден признать, что мы сами на свою голову научили русских всем этим премудростям – и теперь, когда сила не на нашей стороне, они этим успешно пользуются.

А с первой линией русское командование поступило до предела просто. Пока в глубине нашей обороны гремела артиллерийская канонада, передний край на направлениях главных ударов большевиков атаковали их штурмовые части; при этом их действия прикрывали такие чудовищные артсамоходы с пятнадцатисантиметровыми пушками, что наши «Штуги» по сравнению с ними кажутся просто детенышами. Разгромив тяжелыми фугасными снарядами опорные пункты штрафников и перебив всех, кто мог и хотел оказать сопротивление, русские штурмовые части почти беспрепятственно преодолели все три нитки окопов и вышли на расположенные между первым и вторым рубежом позиции заградительных пулеметных команд. Ну и что могли сделать пулеметчики ваффен-СС, когда вместо неуправляемого бегущего сброда против них вышли одетые в тяжелые бронированные жилеты русские штурмовики, поддержанные хорошо бронированными шестидюймовыми самоходными орудиями? Правильно – ничего.

Как показали последующие события, против этих чудовищ оказались бессильны даже новейшие панцеры «Тигр» и «Пантера», которых у нас, впрочем, совсем немного. Как тут не пожалеть о двух полностью укомплектованных тяжелых панцербатальонах, которые, находясь в эшелонах направляющихся на помощь нашим войскам, сражающимся под Дебреценом, были застигнуты советским наступлением и стали добычей прорвавшихся большевиков. Впрочем, это случилось несколько позже, а в завязке сражения штурмовики оттеснили остатки расстрельных команд ко второму рубежу обороны, куда еще продолжали падать снаряды русской артподготовки. Что там стало с пушечным мясом, собранным на первом рубеже обороны, я не знаю, но хочется надеяться, что большевики собрали этот сброд в кучу и расстреляли к чертовой матери. Я бы на их месте именно так и сделал, только, возможно, перед этим разрешив своим солдатам поразвлечься с самими симпатичными козочками.[4 - В этой версии реальности промышленные возможности Третьего Рейха были значительно скромнее, чем в нашем прошлом, чему способствовали как точечные удары по промышленным объектам, так и прекращение поставок осенью сорок второго года норвежского никеля, турецкого хрома, шведской железной руды и шведских же шарикоподшипников. Танков «Тигр» вместо двухсот сорока к началу июня было изготовлено всего семьдесят штук, а танков «Пантера» вместо четырехсот – всего около сотни. И многие из этих машин к началу операции «Суворов» были либо уничтожены в боях, либо захвачены Красной Армией.]

Вторая фаза сражения началась с того, что большевистские орудия перенесли огонь на фланги будущего прорыва, пресекая возможность захлопнуть намечающийся прорыв, а потом на разрушенные окопы в атаку сплошными волнами пошла большевистская пехота. Уцелевшие при артподготовке очаги сопротивления при этом сразу же подавлялись тяжелыми артсамоходами и такими же самоходными минометами особо крупного калибра, способных с двух-трех выстрелов уничтожить любой дзот даже самой мощной конструкции. А о расположении таких оборонительных сооружений, как оказалось, была прекрасно осведомлена большевистская разведка. Наверное, эти русские монстры могли бы справиться даже с железобетонными укреплениями, да только вот построить их у нас не было времени. Слишком стремительно большевики пробежались по Венгрии, в то время как мы думали, что у нас еще есть время, пока войска постепенно будут отходить с рубежа на рубеж. Дебрецен, Будапешт, Балатон – при грамотном подходе эту территорию можно было бы разменять на полгода времени и миллион русских солдат. Но генералы Сталина не захотели меняться, они нагло обвели нас вокруг пальца и сгребли со стола весь банк.

И тут я подумал, что железобетонные оборонительные сооружения в большом количестве имеются на линии так называемого Западного вала – именно на его рубеж отошла наша армия из Франции, бросив на произвол судьбы даже Эльзас и Лотарингию. Фюрер надеется на эти укрепления как на непреступную стену, ибо русским будет сложно доставлять на Западный фронт резервы вокруг всей Европы, а мобилизованные в его армию французы покажут крайне низкую боеспособность. Но теперь я думаю, что все будет совсем не так. Русские способны взломать Западный вал совершенно незначительными силами, только за счет качественного превосходства. С войсками, держащими оборону, там, насколько я понимаю, даже еще хуже, чем тут, на востоке, и надеяться там можно только на местный фольксштурм, который ляжет костьми, но не пропустит большевистские орды вглубь немецкой территории.

Впрочем, зачем большевикам прорывать Западный вал, когда фронт у нас трещит уже здесь на всех четырех участках. Еще один решительный натиск русской пехоты и штурмовых частей – и они почти везде прорвут последний третий рубеж, который как тоненькая ниточка отделяет нас от красного потопа. Чтобы войска не попали в окружение на тех позициях, что они занимают сейчас, необходимо немедленно командовать отход, но связи нет. В радиоэфире уже час сплошные помехи, телефоны молчат – обрывы на линиях, в части с письменными приказами направлены курьеры на машинах, мотоциклах и даже велосипедах, но ни один из них еще не вернулся, чтобы доложить о выполнении задания. Связь есть только с частями, непосредственно находящимися на направлении вражеского удара, а все потому, что там от линии фронта в тыл течет непрерывный поток раненых, а в обратном направлении движутся наши последние резервы. Но и то такие пути сообщения подвергаются регулярным артиллерийским обстрелам и авиационным налетам, и курьеры гибнут от бомб и снарядов.

Поговаривают, что у нас в тылу действуют русские диверсанты, переодетые в форму солдат вермахта или даже СС. Они все хорошо владеют немецким языком и имеют облик, соответствующий идеальному виду стопроцентного арийца. Возможно, это русские эмигранты, жившие в Германии после их революции, а может, русские немцы, которым Сталин объявил амнистию, если они помогут ему поскорее прикончить наш Третий Рейх. Они убивают курьеров и посыльных, режут телефонные линии связи, захватывают важных пленных, а иногда даже охотятся за вражескими командующими, будто это какие-нибудь кабаны. Говорят, что подделку не удается обнаружить, даже если жертва приближается к своему убийце на удар ножа. По крайней мере, те курьеры, которых удалось обнаружить поисковым командам, были убиты прямым ударом ножа прямо в сердце.

Единственный выход из этого положения – в том, чтобы приказы в войска отправлять под охраной отделения или даже взвода солдат. Тут, на Венском направлении, под Хойнбургом и Айзенштадтом, где расстояния невелики, это действительно может сработать, и курьеры, объехав штабы дивизий, еще до наступления темноты передадут их командирам распоряжение спешно отступать по направлению к Вене. И сделать это надо как можно скорее: еще немного – и будет поздно. Большевики наконец прорвут фронт, введут в прорыв свои подвижные соединения – и тогда отступающие части будут либо отброшены в сторону от Вены, либо стоптаны на марше гусеницами вражеских панцеров. Если наши части сумеют продержаться хотя бы до вечера, то войска, обороняющие на центральном участке фронта, смогут отойти в Вену, чтобы занять оборону на ее окраинах. В противном случае биться за город придется исключительно местному фольксштурму, рабочим батальонам и венским шуцманам, на случай прорыва большевиков сведенных в пехотную бригаду, плюс небольшое количество артиллерии и панцеров из резерва – и на этом силы обороны будут исчерпаны.

Но такова обстановка здесь, под Веной. Я не знаю, что мне делать с дивизиями, расположенными далеко на флангах. Им тоже следует отдать приказ об отступлении, но в разумные сроки туда не успеет ни один курьер. Я даже не могу послать связные самолеты, потому что в воздухе господствует вражеская авиация и любой германский самолет, поднявшийся в воздух, будет немедленно сбит. Информация из-под Угерского Брода на севере и Лейбница на юге перестала поступать еще два-три часа назад, и совершенно непонятно, какова там обстановка, где находятся наши части, а где противник. Два года назад мы точно так же гоняли тогдашних большевистских генералов, которые без разведки и связи были беспомощны как слепые щенки, в то время как наши панцергруппы кромсали русские армии так, как им было угодно.

Теперь роли поменялись. Русские генералы сейчас имеют все, что угодно их душе: и разведку, и связь; на них работают чудовищные самолеты посланцев извечного врага нашего арийского бога, приказы их главнокомандующего исполняются мгновенно и точно в срок, а силы, которые он бросил против нашей армейской группы «Остмарк», просто не поддаются исчислению. С западного направления, прямо в лоб, нас атакуют пять полевых (общевойсковых) советских, одна болгарская и три механизированных (мехкорпуса ОСНАЗ) армии генерала Конева. Но это еще не все. Одновременно с Коневым с юга перешли в наступление три полевых советских, одна югославская и одна бронекавалерийская армии генерала Ватутина. Все вместе – это миллион (или даже два) натренированных и заматеревших в двухлетней войне убийц, тысячи панцеров и самолетов, а также десятки тысяч артиллерийских орудий! Город будет разрушен до основания, стерт с лица земли, а все его жители – жестоко убиты русскими солдатами, пришедшими сюда мстить за свои разрушенные и сожженные города, вытоптанные поля, убитых родных и близких.

Одна половина меня хочет кричать: да как эти унтерменши только посмели помыслить о таком, поднять оружие на своих природных господ из числа истинных арийцев?! Другая же половина признает, что сокрушившие нас русские – кто угодно, только не унтерменши. Они успешно притворялись недоумками и деревенскими недотепами, на самом деле таковыми не являясь, и тем самым заманили нас в самую сердцевину России. Маски были сброшены только тогда, когда мы влезли в это дело столь глубоко, что отступить в порядке и спасти Германию было уже невозможно, даже пожелай этого сам фюрер. Недотепы и увальни оборотились в хладнокровных и умелых бойцов, и чем дальше шло время, тем сокрушительнее становились их удары. Мне ли не знать, что после каждого их наступления Рейх в буквальном смысле трещит по швам. Резервы исчерпаны, закончились даже казавшиеся бесконечными евровойска.

Ту армию, настоящую во всех смыслах, что была у нас еще год назад, сожрал беспощадный Восточный фронт. От былой роскоши осталось не больше двух миллионов немецких солдат кадрового состава, разбавленных еще двумя миллионами разного сброда. Не станет армейской группы «Остмарк» – большевики расчленят ее, после чего окружат и уничтожат отдельные куски, после чего драгоценный боевой состав вермахта сократится еще на полмиллиона солдат и офицеров, которых не восполнить никаким фольксштурмом. Мы гребем в армию нервных баб и двенадцатилетних мальчишек и девчонок, тем самым только затягивая агонию. Иногда меня одолевает побуждение самому сжечь свою страну, чтобы она не досталась врагу, при этом убив всех ее жителей, а иногда я готов сражаться за то, чтобы этого не случилось. Но я уверен, что в последнем случае никто из германских солдат не станет выполнять мои приказы, ибо немцы пока еще верят в гений нашего фюрера. Я не знаю, сколько еще таких ударов потребуется для окончательной гибели немецкого государства, но думаю, что все кончится еще в нынешнем году.

15 июня 1943 года. Семь часов вечера, Второй Украинский фронт, полоса прорыва мехкорпуса ОСНАЗ генерала Ротмистрова, 45 километров южнее Вены, перекресток дорог в 4-х километрах от австрийского городка Айзенштадт.

Гвардии капитан РККА Семен Васильевич Листьев, командир батареи штурмовых артсамоходов ИСУ-152.

Сейчас, когда совместными усилиями авиации, артиллерии, матушки пехоты и штурмовых частей фронт наконец оказался прорван, можно остановиться и осмотреться по сторонам. Дело сделано: в последнем бою мы сбили последний вражеский заслон и открыли дорогу для наступления. Как раз у этого перекрестка в глубоких капонирах заняла позицию тяжелая танковая рота СС: три тяжелых танка «Тигр» и шесть легких самоходок вроде нашего «голожопого Фердинанда». Подставь мы им борта – и дело было бы плохо. А в лоб (спасибо конструктору товарищу Шашмурину) даже «Тигр» возьмет ИСУ-152 не более чем с трехсот метров. Но дело было совсем не так, что мы перли на засаду в лоб, а они в нас стреляли. Сначала засаду обнаружили летуны. Да и немудрено это – перекресток дорог так и просится для того, чтобы тут засели нехорошие люди, а потому воздушная разведка обратила на него особое внимание.

Видимо, наблюдатель высотного разведчика и в самом деле обнаружил что-то более чем подозрительное, потому что когда мы уже были на подходе, по данному перекрестку дорог ударили, мешая засаду с дерьмом, железнодорожные транспортеры с двенадцатидюймовыми морскими орудиями. Всего несколько снарядов, но каков эффект! По крайней мере, стоящий «на ребре» тяжелый танк, перевернутый взрывом, мне до этого видеть не приходилось. А ведь немчики старались: занимали позиции ночью, маскировались, в буквальном смысле заметали следы – и вот каков результат. К началу боя вражеская засада уже понесла серьезные потери. Один «Тигр», лежа на боку, оказался вне игры, еще у одного заклинило осколком башню[5 - «Тигры» первой серии не имели на корпусе защитного бронекольца, прикрывающего стык башни и погона корпуса, в результате чего любой осколок или мелкокалиберный снаряд, попавший в этот зазор, намертво клинил башню. Это была одна из самых ругаемых немецкими танкистами особенностей этой машины.] (о чем мы узнали только после боя), четыре легких самоходки разбило в хлам (много ли надо хлипкой конструкции на шасси дерьмового легкого чешского танка), и еще одна была частично ремонтопригодной, но времени у немцев на возню с ней уже не было.

Кроме всего прочего, взрывы морских снарядов посрывали всю вражескую маскировку и зажгли четыре чадных бензиновых костра, заметных издалека. Помог нам и ходящий кругами над полосой прорыва высотный разведчик, для которого немецкая засада оказалась как на ладони. А дальше – простая арифметика: расстояние до противника – полтора километра, шесть стволов в шесть дюймов против одного в восемьдесят восемь миллиметров. Еще один «Тигр» мог стрелять только в том случае, если одна из наших машин случайно оказывалась прямо на директрисе его выстрела (правда, тогда мы этого не знали); самоходка же из-за большой для себя дистанции и вовсе выбывала вне игры. Но мы ее замочили – просто на всякий случай, во избежание негативных нюансов. После короткой пристрелки, с третьего раза, машина старшины Носкова точно уложила в ее капонир гаубичную осколочную гранату. Вспышка взрыва, черное облако дыма от сгоревшего аммотола, разлетающиеся во все стороны обломки и чадный бензиновый костер – и привет Шишкину! Нам эта кусачая стерва сделать ничего не могла, а вот для штурмовиков, которые, спрыгнув со своих американских грузовиков и растянувшись в редкую цепь, пригнувшись, потрусили к вражеским позициям, ее осколочные снаряды представляли серьезную опасность.

Пока Носков разбирался с самоходкой, остальные пять машин взяли в оборот «Тигры». Сначала короткая пристрелка для уточнения дистанции, а потом – состязательная стрельба на поражение: сначала по тому «Тигру», что интенсивно от нас отплевывался из своей пушки, а затем и по тому, который вел себя скромно. Машина старшего сержанта Кубикова получила удар в середину наклонного лобового листа, слева от маски пушки: немецкий снаряд раздробил сменную металлокерамическую плитку дополнительной защиты и, оставив глубокую борозду в верхнем слое брони, ушел в небо на рикошет. Это не считая близких разрывов, которые для тяжело забронированных артсамоходов – даже меньше чем ничего. Для такой работы эти тяжелые машины и создавали, чтобы с дистанции прямой наводки глаза в глаза шестидюймовым калибром объяснять врагу, насколько он не прав.

Наш ответ гансам, как говорят товарищи из ОСНАЗА, оказался брутальным. Пятидесятикилограммовый морской полубронебойный снаряд, попав в цель под прямым углом, проломил сто миллиметров лобовой брони башни и лопнул внутри вместе с почти не расстрелянным боекомплектом. Ствол орудия, летающий в небесах подобно кинутой вверх городошной бите, впечатлил даже таких видавших виды людей как наши штурмовики. Сам же я всей картины во всем ее многообразии так и не узрел, потому что поле зрения командирского перископического прибора весьма ограничено.

Потом так же дружно, но на этот раз без особых спецэффектов, мы запинали второй «Тигр». И когда он вспыхнул как бочка с бензином, высотный разведчик подтвердил, что больше боеспособной техники на вражеских позициях не наблюдается. Тогда мы строем фронта медленно двинулись вперед, время от времени останавливаясь на «короткую» для того, чтобы выстрелами своих орудий объяснить германским пулеметчикам, что им пора сматывать удочки. Один или два пулеметных расчета мы прижучили полностью, а остальные, вместе с остатками своей пехоты и уцелевшими танкистами, предпочли ретироваться от наших штурмовиков куда-то в сторону от дороги. Бесполезно на своих двоих бегать от входящих в прорыв танков. Устать так можно изрядно, а вот спастись невозможно.

И вот я сижу в командирском люке съехавшей на обочину машины, а мимо нас, по дороге на запад, лязгая гусеницами, бодро мчат танки механизированного корпуса особого назначения генерала Ротмистрова. У них команда – вперед и только вперед; а нам уже завтра, пропустив перед собой эту бронированную лавину, предстоит поддерживать пехоту, которая приступит к зачистке Вены от нацистско-сатанинского отребья. Да-да, именно так: в последнее время замполиты начали нам объяснять, что, согласно марксистско-ленинскому учению, когда идеи овладевают массами, они становятся материальной силой. И верно это не только для коммунистической идеи, но и для той, что является ее прямой противоположностью. Если мы, советские большевики, сражаемся во имя всеобщего счастья для всех народов, то Гитлер и его подельники хотели счастья только немецкому народу, а остальных собирались утопить в тысячелетнем ужасе, сделав своими рабами или уничтожив вовсе. А от таких идей до поклонения Сатане, то есть чистому злу, всего один шаг. И когда немецкими массами овладела уже эта идея, мир очутился в шаге от такого ужаса, который не мог выдумать ни один воспаленный мозг. Мне ли, человеку, три месяца пробывшему у них в плену, не знать, что они готовили для всего человечества… Одним словом – фашисты. А еще они испугались того, что мы вдруг очень быстро набрали силу и начали их бить. Причем бить смертным боем. Так же, как они летом и осенью сорок первого громили и окружали наши войска, мы уже зимой принялись громить и окружать их. И вот сейчас зрелище проходящего по дороге в плотных колоннах мехкорпуса ОСНАЗ напомнило мне один январский вечер сорок второго года, когда я, только что освобожденный из плена, наблюдал за тем, как в Каховку входит тяжелая танковая бригада полковника Бережного. Эти люди только что разгромили пресловутого Гудериана и были чрезвычайно горды хорошо проделанной работой. Товарищ Ленин верно сказал, что из искры возгорится пламя. Так вот: бригада полковника Бережного на тот момент и была той искрой, из которой вспыхнуло пламя наших побед.

Да и я для этих побед не чужой человек. После освобождения из плена в числе прочих бывших пленных меня оставили оборонять Каховку до подхода линейных частей Красной Армии. В ходе этой обороны я был ранен и вывезен в Евпаторийский госпиталь на излечение. После лечения и прохождения окончательной проверки меня направили в войска командиром огневого взвода противотанковой батареи. Только на вооружении у нас имелись теперь не сорокапятки, а пушки ЗИС-3, что было уже гораздо серьезнее. Со своей батареей я насмерть стоял летом прошлого года под Белгородом, отбивая одну вражескую атаку за другой. В тыл нас отвели только после того как от батареи осталось всего с десяток человек и ни одного исправного орудия. Однако немцы на нашем участке так и не прошли. За то дело я, не имея ни одной царапины, получил орден «Красной Звезды» и еще один кубарь в петлицы, став старшим лейтенантом. На переформировании остатки нашей батареи, как, впрочем, и то, что осталось от всего полка, обратили на формирование самоходного истребительно-противотанкового артиллерийского полка, укомплектованного ПТСАУ-57, иначе именуемой «Оса».

Именно нашему полку, в числе прочих, прошлой зимой довелось держать оборону под Оршей, когда осатаневшие уже в прямом смысле немцы и пособничающий им евросброд буквально толпами лезли на наши окопы в сопровождении устаревших танков, соскобленных в качестве трофеев со всей Европы. В основном это были «французы», но попадались и «англичане». Поле перед нашими позициями оказалось заставлено заиндевевшими обгорелыми коробками и завалено мороженым мясом немецкого, британского, датского, французского и прочего европейского происхождения. Мы, конечно, не танки, но тоже кое-что можем. На машине есть пулемет, пригодный для отбития пехотных атак, а в боекомплекте – осколочные гранаты и картечь. Когда натиск врага ослаб из-за того, что у него кончился запал, наш первый Белорусский фронт сам пошел вперед, – и тут-то меня ранило во второй раз. Думал, не выживу, но все обошлось, хотя провалялся в госпитале до весны. Там же меня нашла еще одна награда – орден Ленина и капитанская шпала в петлицы.

«Растешь, Семен Васильевич, – сказал я себе в шутку, – так до конца войны, быть может, генералом станешь или хотя бы полковником».

Именно после того ранения я и попал в формирующийся механизированный штурмовой батальон командиром артсамоходной батареи. Участвовал в прорыве фронта в Карпатах, после чего своими глазами наблюдал Словацкое национально восстание против немцев, продвигаясь по следам напропалую рвущихся вперед мехкорпусов ОСНАЗ. Работы по специальности при этом у штурмовиков не было, ибо словацкая армия целиком и полностью перешла на сторону Антигитлеровской коалиции и то же самое совершали многие венгерские части; железнодорожные и саперные батальоны новой венгерской армии уже вовсю трудятся в наших тылах, обеспечивая нашу общую победу. Потом наш батальон вместе с другими частями усиления находился в ближнем тылу наших войск (на случай необходимости парировать вражеский контрудар), и одновременно с тем готовясь к следующему прорыву линии фронта.

Особенно нас озадачил приказ командования брать передний край противника одними штурмбатами, почти без артподготовки и с пехотой, свернутой в походные колонны. Развернуться в боевые порядки «царица полей» должна была уже перед вторым рубежом обороны, по которому с самого начала и будет вестись артподготовка. Как говорил один мой знакомый по госпиталю в Евпатории, «авангардизм в чистом виде – парад одноухих художников». Причину таких указаний командования мы поняли только когда дошло до дела. Первая линия обороны оказалась профанацией. Три линии жиденьких окопчиков, кое-где усиленные так называемыми «опорными пунктами», из которых самыми мощными сооружениями были дзоты в три наката. В опорных пунктах сидели штрафники, которые и вели боевые действия, а окопы между ними были заполнены самыми отъявленными бабскими частями, по-немецки именуемыми фраубатальонами. Им даже пулеметов не выдали, только карабины восемьдесят восьмого года под патрон с тупоконечной пулей. Древность ужасная и патронов всего по одной обойме на винтовку. А может, так и задумывалось, потому что воевать за своего фюрера и фашистскую партию эти фрау и фройляйн не хотели совершенно.

Нет, на политинформациях замполиты нам, конечно, говорили, что у Гитлера настолько съехали мозги от страха поражения, что он начал массово грести в вермахт своих фрау и фройляйн… Да только мы представляли себе это как-то по-другому: наверное, как царские женские ударные батальоны смерти из фильма «Ленин в Октябре», или как наших девушек-зенитчиц… Одним словом, выходило, что служить в этих фраубатальонах должны белокурые идейные нацистки в облегающих черных мундирах – подтянутые, холеные, которые с именем Гитлера ложатся, и с его же именем встают.

А оказалось… глаза бы мои на это не глядели… Остриженные наголо, в форме на два-три размера больше, какие-то унылые, грязные и помятые, бросив свои карабины, они полезли навстречу нам из окопов, судорожно сжимая в руках смятые бумажки листовок типа «пропуск в плен». Это были не люди, а какие-то дрожащие тени, лишь отдаленно напоминающие женщин; жалкое зрелище… Даже защемило как-то внутри – это все наша русская душа, мгновенно преисполняющаяся сочувствием к поверженным и кающимся… В мрачном молчании мы смотрели на бредущие к нам фигуры и, хоть убей, не испытывали к ним ни малейшей ненависти, хоть они и считались нашими врагами. Правильно говорил батальонный замполит товарищ Гвоздев: «первая жертва Гитлера это сам немецкий народ».

Итак, выходило, что, пока мы давили огнем ожесточенно огрызающиеся опорные пункты штрафников, наша артиллерия все же вела жиденький обстрел первой полосы обороны; да только снаряды были исключительно агитационные – то есть с этими самыми листовками-пропусками, которые обещали этим фрау жизнь, хорошее обращение, медицинское обслуживание и хорошее питание. И этот прием оказался, к моему удивлению, довольно эффективным. Немцы в сорок первом году тоже регулярно забрасывали нас подобными бумажками. Только в их листовках все от начала и до конца было чистейшим враньем, состоящим из громких слов, которые никто и не собирался претворять в жизнь; а в наших все, от начала и до конца – святая истинная правда. А правда всегда несет в себе некий незримый заряд, – и именно поэтому эти женщины так крепко их сжимали, держа над головой – в этих маленьких мятых бумажках заключалась вся их отчаянная надежда на спасение, все их возможное будущее, означаемое одним словом: «жить».

И еще в этот момент я наглядно понял буквальный смысл выражения «пушечное мясо». Это такие вот «войска» – беспомощные, как овечки, по замыслу вражеского командования, предназначенные для умерщвления снарядами наших орудий. Не жалко – ведь толку от них в бою нет никакого… Живой щит – и не более. Эх, нацистские болваны… сколько раз им повторять, что мы с женщинами и детьми не воюем!

Мы жестами показали этим дамочкам, что им следует топать в тыл: там их ждет все хорошее, в первую очередь баня и кормежка. Сами же двинулись вперед, занимая освобожденную территорию, и очень скоро в упор наткнулись на престранную композицию. Открыто стоящие пулеметы… черная форма на солдатах и… то, что, по рассказам замполитов, должно было представлять собой те самые походные алтари для человеческих жертвоприношений. Вот что ждало этих женщин, если бы они побежали не навстречу к нам, а в сторону «своих».

«Здрасьте! – сказали мы. – Осколочной гранатой заряжай! Наводи! Огонь!»

И так – столько раз и до тех пор, пока уцелевшие черные не побежали, бросив свои погремушки. Мы же не спеша двинулись за ними следом, чтобы выйти на основной рубеж обороны, который на тот момент как раз плотно обрабатывала советская гаубичная артиллерия. Когда артподготовка закончилась, мы немного поустраняли недоделки массового пошива, в меру сил помогая пехоте в ее нелегком фронтовом труде, а потом двинулись дальше. Впрочем, ту историю я уже упоминал.

Кстати, уже сейчас, когда мы пропускаем мимо себя входящий в прорыв ОСНАЗ, между нашими бойцами и командирами зашел довольно-таки приторный, то есть фривольный, разговор по поводу того, что будет с этими немками после того как все кончится. То, что их не убьют, не изнасилуют и не сошлют в Сибирь, это понятно. Непонятно, что они будут делать в том случае, если стараниями господина Гитлера к концу войны мы будем вынуждены перебить почти всех немецких мужиков. Ведь на войне как на войне. Некоторые мечтатели даже предположили, что каждому советскому герою-орденоносцу будут выдавать по второй немецкой жене, а может быть, даже не одной. Ведь было же, мол, в Германии такое время, когда в ходе тридцатилетней междоусобной войны злобные германские феодалы так сократили мужское население, что еще на полвека Папа Римский разрешил там двоеженство, чтобы народ быстрее восстановился.

А действительно, куда потом их девать, этих немок, когда все кончится? У нас вон тоже потери – и после войны на десять невест будет всего девять женихов, а может, даже и меньше. А тут еще эти…

– Ну, я, положим, однолюб, – говорил мой мехвод ефрейтор Петрович, посасывая трубку-носогрейку, – да и не справлюсь с двумя-то бабами, ну его, мне спокойствие дороже. А большинство-то наших, особенно молодые, пожалуй, и не откажутся… Если все по закону сделают, то все чинно будет, без сраму. Не разврат, стало быть, а необходимость… Нарожают нам русских ребятишек, сами обрусеют – глядишь, и не будет больше никакой Германии, а будет одна большая страна Советский Союз – от окияна до окияна, могучая и прекрасная…

Я, конечно, тоже однолюб, однако свои соображения вслух высказывать не стал, чтоб ребят лишний раз не раззадоривать, однако с той поры нет-нет да и возвращался в этим мыслям. Все мне хотелось устроить этих женщин, сделать людей из них, настоящих, советских – чтоб жили счастливо и даже не вспоминали обо всех ужасах, на которые они были обречены сошедшим с ума австрийским художником… К немецким мужчинам в форме и при оружии у меня жалости нет, а этих почему бы и не пожалеть…

Тогда же и почти там же, Второй Украинский фронт, тылы 9-й гвардейской армии, неподалеку от венгерского городка Шопрон.

Клара Лангердорф, 25 лет, вдова, бывшая жительница города Вены и домохозяйка, бакалавр исторических наук, а ныне – особа, находящаяся на положении военнопленной.

С той поры как Гитлер начал свою войну за завоевание мира, в моей душе поселился страх. Это был даже не то что страх, а мрачное предчувствие чего-то жуткого и неотвратимого. Не знаю, испытывал ли кто-нибудь еще нечто подобное, но я предпочитала не делиться своими мыслями даже с близкими людьми: казалось, стоит мне рассказать о том, что меня беспокоит – и смутная угроза станет близкой и осязаемой. И я вела себя как все, при этом изо всех сил стараясь заглушить свое беспокойство.

Мужа моего забрали в вермахт уже через месяц[6 - В Третьем Рейхе призыв в армию осуществлялся 1 октября каждого года. Польскую кампанию Гитлер планировал провести при помощи армии мирного времени, а вот перед наступлением во Франции требовалось перейти на штаты военного времени – но так, чтобы Англия и Франция ничего не заподозрили. Для этого в октябре 1939 года планировалось в текущем порядке без объявления мобилизации призвать в армию обученный резерв первой очереди – то есть военнообязанных, прошедших обучение, но еще не отслуживших срочную службу.] после вторжения немецких войск в Польшу. Мы поженились в середине августа, а в октябре нам пришлось расстаться – и, как оказалось, навсегда. Поначалу Франк присылал мне бодрые письма с описанием того, как они продвигаются по Франции, Югославии и России; несколько раз он даже отправлял посылки со всяким барахлом… А потом все кончилось. От него долго не было писем, а в феврале сорок второго года пришло извещение о том, что мой муж Франк Лангендорф героически погиб, сражаясь с большевиками за фюрера и Германию. И с этого момента я окончательно поняла, что страшная неотвратимость неудержимо катится на нас, и что невозможно укрыться от нее или остановить. Будто бы мрачная тень нависла над нашей Германией, грозя стереть с лица земли, уничтожить все то, что было нам так дорого.

Это было время, когда победоносное шествие немецких войск сменилось нескончаемой чередой поражений, а в обществе, обычно далеком от военных дел, начали судачить о новом большевистском генерале по прозвищу Крымский Мясник. Место и время появления этого русского генерала примерно совпадало с местом и временем смерти Франка, и в моем представлении два этих события оказались связаны. Этот большевик прямо или косвенно, как и все остальные русские, оказался причастен к смерти моего мужа, и с той поры я стала бояться уже за Германию. Одно наше поражение следовало за другим, и, хоть в обществе поговаривали, что все это из-за русской зимы, мне не верилось, что летом наше положение облегчится. Я много плакала и молила Господа и Деву Марию спасти мою страну от разрушения, но Всевышний, очевидно, не слышал моих молитв, и лето сорок второго года принесло нашей армии катастрофу. По русской земле на черных конях скакали всадники Апокалипсиса предвещающие нашу гибель и впереди них, главным, был все тот же Крымский Мясник… Тень поражения, павшая на Германию, становилась все плотнее.

С тех пор как погиб мой муж, я много размышляла. И ко мне неизменно приходило какое-то крамольное убеждение, что источником надвигающегося ужаса являются не русские и даже не эта война, а сам наш фюрер. Ощущение неправильности того пути, по которому он нас направил, не оставляло меня ни днем ни ночью…

А потом… потом все то, о чем я беспрестанно думала, начало происходить в реальности – и я, в душе изумляясь и сопротивляясь этому чудовищному абсурду, все же вынуждена была делать то, что предписывалось сверху. Страх висел над нами всеми – страх, превращающий нас в животных, в послушных овец, которые не имеют сил противиться происходящему. Нечто темное, чуждое и нечеловеческое стало вползать в наши души, постепенно лишая воли и разума… Итак, я потеряла даже право взывать в своих молитвах к Господу! Гитлер провозгласил христианство еврейским культом, принудив немецкий народ поклоняться другому, «истинно арийскому» божеству… И суть этого нового божества для кого не было тайной – имя ему Сатана… Впрочем, фюрер называл его по-другому, пытаясь убедить нас, что это покровитель немецкого народа, который поможет нам победить в этой войне и восторжествовать, став хозяевами всего мира и подчинив себе прочие народы.

За дело воспитания наших душ в свете новых истин взялись уверенно и деловито; подавленное и напуганное стадо даже в мыслях не смело возражать. Всех нас, добропорядочных немцев и немок, в обязательном порядке водили в оскверненный собор Святого Штефана – и там мы, леденея и замирая от осознания реальности происходящего, вынуждены были смотреть на то, как черные жрецы СС острыми ножами режут обнаженных женщин и детей разных низших народов. Они приучали нас к этому, добиваясь того, чтобы мы начали воспринимать это как совершенно обычное и правильное действие, призванное помочь немецкому народу в победе над врагом. Но ничего, кроме ужаса и отвращения, это зрелище во мне не вызвало. Украдкой озираясь вокруг, я замечала, что люди смотрят на все это расширенными остекленевшими глазами, на самом деле не желая все это видеть; но некоторые – немногие – уже окончательно смирились и приняли эту новую религию, и в их глазах тлели адские искры разгорающегося фанатизма…

Но моя душа была осквернена. Первый раз побывав на этой адской мистерии, я потом долго плакала, сидя в ванной, пытаясь избавиться от обволакивающего ужаса, который, казалось, намертво прилип к моей коже. Но мне это не удавалось. Разумом своим я осознавала, что дух мой отчаянно сражается с темной силой, пытающейся его захватить и поглотить без остатка. Силы были неравны, и я с тоской понимала, что однажды сдамся…

В газетах про эти жертвоприношения писали, что они способствуют созданию духовно-мистического щита, оберегающего территорию Германии от вторжения злобных большевиков, нас убеждали, что все это необходимо. Но стук копыт коней Апокалипсиса был все ближе, и никакие жертвоприношения не могли замедлить их.

Я все чаще думала о том, что будет, если большевики все же победят нас. Призрачный свет надежды начинал брезжить в моей душе при этих мыслях. Надежды на то, что тогда, быть может, закончится весь этот ужас и адское божество будет повержено. Но тогда, очевидно, не станет нашей Германии… Ну так что? Моя страна и так уже превратилась в омерзительное гнездо непотребств и мерзостей. Гитлер в своей одержимости зашел так далеко, что уже едва ли мог управлять той силой, которую сам вызвал из глубин Преисподней… Все то, что он затеял, не могло кончиться радостным торжеством, хотя многие и пытались убедить себя в обратном, – что же, им нужно было оправдать все те ужасы, которые, одобряемые законом, происходили на нашей земле.

А тем временем русские уверенно продвигались вперед, и ничто не могло остановить их. На своем пути они крушили все, что было им не по нраву. Все свидетельствовало о том, что они действуют спокойно и продуманно – так, словно ими руководит самая несокрушимая в мире сила. Русский же вождь Сталин представлялся мне опытным медведем, который, прежде чем лезть в сердцевину малинника, к гнезду злых лесных пчел, предпочел сначала объесть все спелые ягоды по краям. И в самом деле: страны, где побывали наши черные жрецы, одна за другой падали в объятия нового господина, ибо большевики казались им меньшим злом, чем новые сатанисты.

И вот настал тот неизбежный день, когда все это коснулось и меня… Весь Рейх праздновал день рождения фюрера. И ко мне пришли и поставили выбор: или я добровольно соглашаюсь обнаженной лечь на жертвенный алтарь вместе с разными там славянками, или так же добровольно записываюсь в формируемый в нашем районе фраубатальон… Онемев и лишь механически кивая, я слушала этих страшных людей, на лицах которых лежала печать Сатаны. Вкрадчивыми голосами, в которых, однако, четко слышалась сталь, они убеждали меня сделать выбор, и их аргументы казались им самим неоспоримыми; да, собственно с ними никто никогда и не пытался спорить. Ведь я, одинокая и бездетная вдова, не нужная ни мужу, ни детям, просто так прожигаю свою жизнь без всякого смысла, в то время как жизнь эта нужна Рейху. Выбор! На самом деле выбора не было. В любом случае меня ждала смерть. Собственно, я уже давно ожидала этого – и не задумываясь выбрала второе. Ведь, несмотря на то, что душа моя была осквернена присутствием на адских мистериях, внутри себя я все еще сопротивлялась и оставалась настоящей христианкой, не желающей добровольно подносить свою жизнь в дар Нечистому. Пусть лучше меня стопчет своими копытами большевистский всадник Апокалипсиса…

А к тому времени война пришла прямо к моему дому. Большевики, проглотив Венгрию всего за один укус, достойный Гаргантюа, остановились всего в пятидесяти километрах от Вены. С тех пор в воздухе над бывшей столицей Австрийской Империи постоянно, днем и ночью, висел высотный большевистский разведчик, перед которым древняя австрийская столица лежала как беззащитная женщина, распростертая на смертном ложе.

Довольно скоро я убедилась, что фраубатальон – это то же жертвоприношение Молоху, но только не торжественное и публичное, как в соборе Святого Штефана, а жуткое и до предела грязное, потому что роль палачей в этой мистерии предназначалась большевикам. Перед отправкой на фронт нас остригли… Падали на пол мои золотистые локоны – и казалось, что вместе с ними под тяжелыми сапогами парикмахера гибнет, смешиваясь с грязью и мусором, моя душа… Форма, в которую нас одели, не особо подбирая размер, пахла тленом и безнадежностью – она несла в себе неистребимый отпечаток тех, кто прежде носил ее, тех, кто умер под знаком проклятья… Тяжелая, серая одежда с несмываемыми пятнами чужой крови – одежда приговоренных…

Нас выдвинули вперед перед железным клином большевиков, лишь немного подкрепив всяким сбродом, который не жалко: уголовными преступниками, пойманными дезертирами, неисправимыми нарушителями воинской дисциплины. Нам даже оружия нормального не дали, а из тех винтовок, что имелись в нашем распоряжении одна на пять человек, мы могли только поубивать друг друга. Не было среди нас и нормальных офицеров. Те «черные», что вывели фраубатальон на позицию, при первых же признаках опасности отступили в тыл, оставив дела на своих «заместителей» из нас же самих. А все потому, что всем нам в первой линии предстояло погибнуть под первым же ударом, в то время как настоящие солдаты занимали вторую полосу обороны. И, кроме того, в Германии нет и не может быть женщин-офицеров. А может, они думали, что те из нас, что останутся в живых после артиллерийского обстрела, начнут оказывать русским сопротивление – только для того, чтобы хоть немного оттянуть свой конец.

Но когда для нас настал Судный День, эти непредсказуемые русские опять все сделали по-своему. Их снаряды с мрачным бормотанием летели где-то в высоте над нашими головами и разрывались там, где заняли оборону настоящие солдаты. И от этих разрывов земля мелко дрожала у нас под ногами. И лишь немногие из этих снарядов, начиненные листовками, лопались над нашими головами – и, трепыхаясь в воздухе, с небес на землю медленно, будто первые снежинки, опускались маленькие белые листки. И в тот момент, когда все мы, сев на дно окопов, смотрели вверх, от большевистских окопов в нашу сторону в сопровождении редких цепей пехоты двинулись боевые машины такого устрашающего вида, что, казалось, их создал какой-то нечеловеческий разум. Штрафники открыли по ним огонь из всего что имели. Но в ответ раздалось только короткое «бум, бум, бум, бум» – и пулеметы в дзотах сконфужено замолчали. Это была воплощенная смерть – порожденная из тяжкого металла чтобы убивать таких как мы… Но никто из нас не вскочил и не побежал в тыл. Все мы знали, что там, позади, располагаются эсесовские расстрельные команды с пулеметами и черными жрецами, алчущих положить на алтарь новые жертвы…

Тем временем первые колышущиеся листки долетели до земли. Они усеяли окопы – какие-то беспорочно чистые в своей первозданной белизне. Мы судорожно подбирали эти листки, жадно вчитывались в них… В этих листках заключалась наша жизнь, маня нас туманной перспективой. Мы не хотели умирать! Сжимая прочитанные листовки, мы молча переглядывались, и по нашим глазам было видно, как мрачное отчаяние сменяется недоверием, а затем – отчаянной надеждой… Там, в этих листках, четким готическим шрифтом, черным по бледно-розовому, было написано:

«Пропуск в плен. Действителен по предъявлении. Солдаты вермахта, фольксштурма и фраубатальонов! Всем из вас, кто сложит оружие и добровольно перейдет на сторону антигитлеровской коалиции, гарантируется жизнь, спасение души, хорошее обращение и возвращение домой после освобождения вашей Родины. Верховный главнокомандующий СССР Иосиф Сталин и его Святейшество Папа Римский Пий XII».

Ниже шел текст на русском языке, предназначенный для солдат большевиков, который, собственно, мог означать все что угодно, вплоть до распоряжения расстрелять предъявителя на месте или сжечь его живьем как пособника Сатаны. Но на это уже никто не обращал внимания. Надежда расцветала в наших сердцах, укрепляясь и пуская все новые ростки. Правда, немного странно было видеть рядом имена большевистского вождя и Папы Римского… Но почему-то именно это воодушевляло больше всего.

Сложно сказать, кто из нас первый полез из окопа, зажав в руке смятый листок бумаги. Я сама вдруг обнаружила, что бегу по полю навстречу русским, вопя что-то вроде: «Спасите меня, спасите!»

Кажется, в спину по нам стреляли штрафники, в воздухе посвистывали пули, а некоторые из моих товарок болезненно вскрикивали, получая ранения. Но вот веско и решительно несколько раз бухнули большие русские пушки, грохнули взрывы – и стрельба прекратилась. Умеют же люди сразу объяснить серьезность своих намерений. Оглянувшись, я увидела, что последние уцелевшие штрафники, побросав оружие, тоже вылезли из окопов. Видимо, русские убили всех непримиримых, предавших душу злу, а эти тоже желают сохранить свои жизни и получить Господне прощение. По мере приближения к русским цепям и их боевым машинам, ожидавшим нас стоя на месте, я стала различать, что это не простые солдаты их Красной Армии, а элитная штурмовая пехота. Об этом свидетельствовали массивные шаровидные шлемы, а также бочкообразные панцири-нагрудники с надетыми поверх них жилетами, имеющими бесчисленное количество карманов, ну и множество иного оружия и снаряжения, которое едва ли будут выдавать простым солдатам.

Мой Франк погиб еще до того, как на Восточном фронте появились эти берсерки – насколько бесстрашные, настолько же и беспощадные, не берущие в плен немецких солдат, – но у моей подруги Урсулы супруг по имени Ганс даже дрался с русскими штурмовиками в рукопашной, и при этом чудом остался жив. Те бросили его, приняв за мертвого, и отступили, выполнив свое задание. Немецкие солдаты, отбив то место, отправили Ганса в госпиталь, а командование наградило его за участие в рукопашной схватке с русскими штурмовиками. Он даже приезжал к жене в отпуск и хвастался новенькой медалью из темной бронзы. От него-то я и знаю о внешности русских штурмовиков, их храбрости и свирепости. Ганс погиб позже – кажется, при авиационном налете, но сейчас это неважно… Поняв, с кем мы имеем дело, я даже замедлила шаг, но с изумлением заметила, что стволы оружия у этих людей направлены куда угодно – в небо или землю – но только не на нас.

– Ком, ком! – кричали они, делая приглашающие жесты и ободряя этим колеблющихся.

Их лица, раскрашенные диагональными черными полосами, как у индейцев на тропе войны, являли собой образец дикарской свирепости, но почему-то мне казалось, что они нам сочувствуют и даже жалеют. Да и в самом деле мы, должно быть, выглядели смехотворными карикатурами на солдат. А что еще можно подумать о наголо бритых женщинах, в большинстве своем без головных уборов, которые мы потеряли пока бежали, а также в мятой и грязной форме не по размеру, один раз уже явно снимали с трупов?

Мое внимание привлек молодой офицер: он наблюдал за нами, по пояс высунувшись из люка боевой машины. Если бы не русская форма, его можно было бы принять за чистокровного арийца. Мужественное выражение породистого лица и решимость во взоре… Его взгляд на мгновение пересекся с моим, а потом он что-то крикнул своим солдатам по-русски, взмахом руки указав в восточном направлении. Не знаю почему, но этот большевистский офицер запал мне в память. А ведь он ничем не напоминал моего покойного мужа. Может быть, он стал для меня символом нашего спасения? А может быть, он так запомнился мне потому, что был совсем не похож на тот собирательный образ русских, который я прежде рисовала в своем воображении. А возможно, тут имело место и то, и другое… Но было в его лице нечто такое… одухотворенность, что ли… словно печать Всевышнего лежала на нем, осиянном незримым ореолом…

Тем временем боевые машины взревели как раненые звери и двинулись вперед, а русские солдаты стали повторять жест своего командира, указывая нам путь в тыл. И при этом нам не выделили никакого конвоя. Да и вправду, куда бы мы могли деться – здесь, в русских тылах, одетые в форму вермахта? А если мы ее снимем, то и вовсе останемся голышом, что еще хуже – несколько тысяч голых немецких женщин в окружении многократно большего количества русских солдат… Стоило оглядеться по сторонам – и становилось понятно, что русские спасли не только наш фраубатальон, но и другие, справа и слева, где происходило то же, что и с нами. Большое количество безоружных людей, одетых в немецкую форму, понуро брели в русский тыл, по дороге сбиваясь в нестройные колонны.

Я последний раз оглянулась на того русского, но успела лишь заметить, как он скрылся в люке своей машины. Вел он своих солдат как раз туда, где стоял эсесовский заслон с пулеметами и находились жрецы Нечистого. Представляю, как удивятся эти людоеды в черном, когда вместо перепуганных молящих о спасении женщин на их позиции выйдут тяжелые боевые машины и цепи железнобоких русских берсеркеров… Очевидно, так и вышло. В скором времени с той стороны донеслось гулкое буханье пушечных выстрелов, резких даже на фоне общей канонады, а также стрекот пулеметных очередей, которые, впрочем, быстро замолкли. Я поняла, что убийцы человеков не могли долго противостоять ярости русской штурмовой пехоты, поддержанной большими пушками, а потому бежали или были убиты.

Мы шли вдоль дороги и вскоре увидели шагающие навстречу колонны русских солдат. Вот тут, как я понимаю, были обычные солдаты их Красной Армии. Одетые в форму цвета хаки, они шагали молча, сосредоточено гладя перед собой, а над ними, будто живая, колебалась щетина штыков. И в звуке их четких шагов слышалось грозное торжество грядущей победы над врагом… Они явно торопились вслед за штурмовиками, чтобы подкрепить их в неистовом натиске на немецкую оборону. И только некоторые (вероятно, самые молодые) что-то кричали в нашу сторону, но не злое, а скорее веселое и насмешливое; остальные же шагали вперед в мрачной сосредоточенности людей, которым предстоит самое важное дело их жизни. Русских солдат было много, очень много. Они не только стеной поднимались из окопов, по дороге из русского тыла подходили другие колонны. А позади пехоты, по обе стороны дороги под маскировочными сетями ровными рядами стояло большое количество панцеров и боевых машин. И даже такой дилетантке как я становилось ясно, что германской обороне не устоять. Пройдет еще совсем немного времени – и от куска шагреневой кожи по имени Германия будет отрезан еще один лоскут.

Вскоре навстречу нам выехали несколько всадников в фуражках с синими околышами – они и составили не столько конвой, сколько провожатых, приведя нас туда, где русские собирались решить нашу судьбу. На лагерь военнопленных это место походило мало. Всего один ряд колючей проволоки окружал большой луг, где рядами стояли большие армейские палатки; большое количество полевых кухонь дымило своими трубами. А где же вышки с пулеметами, виселицы для устрашения непокорных? Мы с удивлением озирались по сторонам – всего этого не было и в помине. Жених моей тети Эммы служил в охране концлагеря и рассказывал, как должно выглядеть такое место. Теперь, наверное, он проклят, тело его гниет в безымянной могиле, а душа горит в аду, ибо он был убежденный нацист, и мне было очень неприятно с ним общаться. Здесь все было совершенно не так! Солдат с оружием было совсем немного, а большую часть персонала составляли женщины в русской военной форме, а также католические монахини в своих черно-белых одеяниях и чернорясые священники, отблескивающие чисто выбритыми тонзурами.