скачать книгу бесплатно
У истины в долгу
Александр Ефимович Шапиро
Литературное имя
Истина – синоним правды. В каждом из своих рассказов, затрагивающих острые социальные темы, автор стремится быть верен ей: колючей, не всегда приятной, задевающей за живое. Потому что жизнь его героев проходила в то время, когда говорили одно, подразумевали другое, делали третье. И всегда самое сокровенное держали под спудом, боясь, чтобы оно никогда не вырвалось… Но мечтали о том обществе, в котором не криком души, а нормой станут провидческие слова одного из героев А. М. Горького: «Правда – бог свободного человека».
Александр Шапиро
У истины в долгу
За жизнь!
Когда я с Севой, старым моим приятелем, вбежали в его квартиру – там никого не оказалось.
– Мама, папа – закричал он, – где вы, ау!
Севе надо было ещё успеть переодеться. Мы опаздывали в филармонию на концерт, посвящённый Дню Победы. В гостиной работал телевизор, а на столе и под ним были раскиданы какие-то газеты.
Сбрасывая на ходу одежду, Севка кинулся к шкафу, но, открыв дверцу, отпрянул назад. Оглянувшись на меня, чуть заикаясь, прошептал:
– Там папа стоит…
Я находился у книжных полок и, ничего не понимая, подошёл поближе. Щурясь от света, на нас смотрел Ефим Семёнович, вытянув зачем-то руки по швам. Маленький и худой, с испуганным лицом, он выглядел как напроказивший мальчишка, играющий в прятки.
– Разрешите обратиться? – по-военному спросил он меня.
В сильном замешательстве, как и Сева, я с трудом выдавил:
– Пожалуйста…
– Я всё расскажу, – продолжил отец моего друга, – выйдя из шкафа, – только не бейте меня. И говорить буду только правду, зачем мне врать, ведь я знаю кто вы… В прошлый раз мне сломали очки, а я без них ничего не вижу. От волнения его руки дрожали, он то и дело поднимал их, прикрывая ладонями лицо и голову.
– Вы не узнали меня? – переглянувшись с Севой, – спросил я.
– Узнал, почему не узнал, – ответил Ефим Семёнович, – вы лейтенант Капшук из особого отдела. Тогда вы говорили, что евреи всегда притворяются, что у них нет памяти, кричали и били меня по голове. Но я всё помню. Потом взорвалась бомба…
В госпитале мне сказали, что вас убило, но я не поверил… Я знал, что вы будете искать меня. Вот и сейчас увидел по телевизору как вы выскочили из землянки, но обратно не вернулись. Я понял, что вы пошли ко мне…
Резкий стук в дверь прервал наш диалог: на пороге с полной авоськой стояла Зоя Марковна, Севина мама. По её побледневшему и взволнованному лицу было видно, что она слышала наш разговор ещё в прихожей.
– Здравствуйте, – кивнула всем головой, и стала выкладывать из пакетов на стол купленные продукты. Вкусно запахло копчёной колбасой и сдобой…
Посмотрев на устроенный Севой беспорядок, тихо попросила:
– Останьтесь ребята, пожалуйста, ведь сегодня такой день… Я знаю, что вы взяли билеты в филармонию, но у вас ещё столько концертов впереди.
Нас не надо было уговаривать, потому что мы и сами понимали, что после всего увиденного не можем оставить её одну с Ефимом Семёновичём…
А руки его ещё вырывались растопыренными пальцами в разные стороны, хотя внешне он выглядел спокойным, но как бы отрешённым от всех. Потому что взгляд его был совсем далеко, устремившись через окно к небу, во мрак далёкого прошлого… И оттуда, издалека, оно так нахлынуло на него, что сев на диван, уже вполне осмысленно посмотрев на нас, вдруг стал делиться своими воспоминаниями:
– Призвали меня в армию из Саратова, где я учился в институте. Нас долго везли к линии фронта. Там же, наскоро обучив, бросили в первый бой. Так продолжалось несколько месяцев: окопы, стрельба, передышка и снова окопы.
В ту ночь нашему отделению удалось устроиться на ночлег в недавно срубленный дом. Внутри было хорошо и уютно. Я спал у стены. Доски ещё пахли лесом, и мне всю ночь снилась маёвка на какой-то поляне.
Утром нас обстреляли из миномётов. Кто в чём был выбежали искать укрытия. Стояла ранняя осень и ещё было тепло. Я успел влезть ногами в сапоги, а гимнастёрка с документами осталась в комнате. Во дворе сильно шарахнуло, и я упал. Пришёл в себя в сарае, куда меня затащили санитары. Голова гудит, а рот словно заклеило – открыть не могу, руками себя ощупал – целый вроде. Двое солдат помогли мне встать. Смотрю на них и не узнаю, не из нашего взвода. Они на меня тоже смотрят и спрашивают:
– Ты кто такой, из какой части, как твоя фамилия? Я бы хотел ответить, да рот не открывается. Тут, на свою беду, пошарил по карманам брюк и достал очки. Целые! С радости одел их.
– Да это же немец, – услыхал я, – он и по нашему говорить не умеет.
– Нет, – отвечает второй, – еврей это. Посмотри-ка на его шнобель. Они начали спорить, а потом решили, что лучше всего доставить меня в особый отдел.
Когда начался допрос, знаками попросил карандаш с бумагой и, как мог, написал о себе. Так меня контузило, что речь я почти потерял, только шепелявил, да и слышать стал хуже.
Всё-таки Бог есть: мои документы нашлись, меня опознал мой командир взвода. Только вы, лейтенант Капшук, не поверили и сказали, что всё равно докажете, что я немецкий шпион. Сначала вы меня били, потом написали за меня признание, но я не подписал его. Даже переводчицу из штаба пригласили, чтобы она задавала мне вопросы по-немецки. Ты ведь помнишь, как это было, повернулся Ефим Семёнович к жене…
Потом нас бомбили и меня тяжело ранило. Больше я не воевал, мотался по госпиталям. Сразу после войны случайно встретил эту переводчицу, Зоеньку. Мы из одного города оказались. Поженились. Сейчас уже пенсионеры: я инженером работал, она – учителем.
Ефим Семёнович умолк, но через мгновение тяжело вздохнул и, перейдя на шёпот, повернувшись ко мне лицом, буквально выдавил из себя:
– Вы всё-таки нашли меня, лейтенант. Я обещал и теперь рассказал вам всю правду. Я – немецкий шпион, а завербовали меня на поляне в лесу, во время маёвки. Выговорив последнюю фразу, весь как-то сник, веки потяжелели, а голова скатилась на бок. Он заснул и Сева с мамой отвели его в спальню.
* * *
Так закончилась эта исповедь, а наступивший вечер низко опустил над городом майские звёзды. Они мигали, гасли и зажигались, как поминальные свечи, горевшие в тот день в каждом доме.
Тихо вернулись Сева и Зоя Марковна. Они быстро соорудили ужин, а Сева достал из холодильника бутылку водки.
– Не плачь, мама, – вдруг воскликнул он, – папа проспится и всё будет хорошо.
– Если бы это было так, – ответила она, – опустив голову. Первый раз за все годы он не с нами за праздничным столом.
– Праздничным? – горько вырвалось у Севы…
– Да, сынок, – подняла рюмку Зоя Марковна. И серебристая прядь её седых волос словно осветила наши лица. Да, твёрдо повторила она, мы победили смерть. Ефим, имя твоего отца, по-еврейски звучит Хаим, что означает жизнь. Она досталась нам дорогой ценой. Давайте выпьем за неё: Лехаим! За жизнь!
Два года спустя я получил письмо от моего друга из Израиля.
– Папе после лечения уже лучше, – писал Сева, – он по-прежнему много читает, учит иврит, но мы выключаем телевизор, когда что-то показывают про войну. Тень лейтенанта Капшука всё ещё висит над ним.
Золотой талисман
(рассказ-притча)
Почти сутки они провели в купе поезда, прежде чем их встретило раннее утро проснувшейся столицы мелким дождём. Под стать погоде было и унылое настроение всех попутчиков, пересевших вместе с ними в автобус, отправлявшийся в аэропорт.
На улицах стали появляться первые прохожие, замелькали небольшие очереди у ещё закрытых «Булочных». Серые стены уносившихся домов иногда пересекались широкими проспектами, и тогда первые солнечные лучи, купаясь в огромных лужах, ослепляли пассажиров своими яркими брызгами. Но они не радовали и ничего не меняли в состоянии общей смутной тревоги по мере приближения к терминалу аэропорта, за которым показалось и лётное поле. Потому что примерно половине из них предстояло скоро покинуть страну. Навсегда. Устремляясь в непонятное будущее в этот, начинающий покрываться позолотой, весенний день.
Уезжала обычная семья, а точнее «бежала». Так звучал их выездной статус. Были беженцами и многие из тех людей, которые сейчас шли им навстречу, поднимались по эскалаторам, сидели, окружённые баулами, чемоданами, сумками, в этом огромном здании. Свободные места все пятеро нашли только в дальнем конце зала. Бабушка тут же уложила внучку и внука на скамью досматривать пропущенные сны, а сама присела рядом. Пока её дочь доставала пакеты с едой, зять побежал к буфетным стойкам в поисках ситро и пива. До вылета по расписанию оставалось ещё три часа.
Скоро наступило обеденное время, но и после него ничего не изменилось. Также продолжался людской круговорот, в котором стучали и хлопали двери, заходили и выходили пассажиры, а какие-то голоса кричали, звали, объявляли…
На улице давно стемнело. Первыми устали дети, набегавшиеся за день. Наигравшись, они прикорнули у баулов и тут же заснули.
– Почему не объявляют посадку? – снова спросила Нюся у мужа.
– Не знаю, – хмуро ответил он, – в расписании указано: час тридцать дня.
Давид уже несколько раз подходил к окошку справочного бюро, но ответ был один: «Ждите, рейс задерживается». Эти слова в который раз облетали весь зал, вызывая недовольный гул, но возмущаться было бессмысленно – никто из служащих ничего не знал. Люди уже смирились с такой ситуацией, а на табло неожиданно потухло время отправления. Зато зажглись десятки других ламп, осветивших сотни уставших от ожидания лиц…
В четыре часа утра все спали, устроившись на разных сидениях, на полу, где попало. И когда около пяти прозвучало долгожданное приглашение на рейс, в очередь к таможенным стойкам пассажиров стали сопровождать и резкие гудки появившихся уборочных машин. Плакали, поднятые спросонья, дети. Тихо поругивались, измотанные долгим ожиданием, их родители.
Спустя час, пройдя все процедуры проверок, семья Давида подошла к последнему переходу – небольшому искусственному туннелю, ведущему прямо в самолёт. Люди быстро входили в этот слабо освещённый зев, растворяясь за поворотом. В это время три человека в непонятной униформе, чёрных комбинезонах, подошли к Нюсе:
– Покажите документы на провоз багажа, – предложил высокий усач.
– Но мы только что прошли таможню, – удивилась она.
– У нас так положено, – успокоил её другой проверяющий, – откройте ваш баул, кивнул он, стоявшему рядом Давиду, мы ещё раз его проверим.
Ничего, кроме него и двух небольших сумок, входящих в ручную кладь, у них с собой не было. Всё остальное сдали в общий багаж после досмотра.
– Проходите скорей, не задерживайтесь, мы и так опаздываем! – послышался громкий голос дежурной по отправлению. Подтягивайтесь быстрее, прошу вас!
В бауле лежали только детские вещи для трёхлетней Зины и семилетнего Юлика. Ими он был набит до отказа и многое стало вываливаться наружу, когда Давид растянул в оба конца створки центральной застёжки. Мужчины, опустившись на корточки, стали вынимать и разворачивать платьица, рубашки, полотенца… Всё вытряхивалось и бросалось на пол. Наконец, усач, судя по тону разговора – главный из них, измерив баул рулеткой, сделал заключение:
– Сшито не по правилам, надо заплатить штраф…
– За что? – порывшись в сумочке, протянула ему Нюся какую-то справку. Вот, смотрите, нам всё сделали по заказу в специальной мастерской…
– Меня не интересует, где вы делали, – отмахнулся он, – платить будете?
– Сколько? – машинально спросила Нюсина мама.
– Сто долларов, – достал мужчина из нагрудного кармана набор бланков, – я сейчас вам квитанцию выпишу.
– Какую квитанцию? – переглянулся с женой Давид…
– Заходим, все заходим! – прервала разговор подбежавшая дежурная, – через пять минут я прекращаю посадку!
В накопительном зале, кроме них, уже никого не было. Яркое освещение сменили слабо горящие синие плафоны и воцарилась мертвящая тишина, которую прервал решительный голос Давида:
– Идите в самолёт, я догоню вас! – подтолкнул он Нюсю, пытавшуюся дрожащими руками закрыть свою сумку. Рядом, опустив голову, его тёща прижимала к себе обеими руками засыпающих на ходу детей.
Мужчины в комбинезонах расступились, но едва послышался гулкий шум шагов из туннеля, один из них снова спросил:
– Так ты будешь платить?
– За что? – теперь спросил Давид, расставив ноги на ширину плеч. Он уже давно догадался кто они, но никак не мог поверить в это…
– Объясняю, непонятливый, – улыбнулся главный, – за твои шмотки, а если тебе не нравится – придумай сам, что хочешь… У тебя ещё осталось минуты три…
Юношей Давид занимался самбо, да и сейчас был мужчиной в соку… Их трое, но он выше на голову каждого, наверняка раскидает всех. А что потом? Драка… Милиция… Самолёт улетит без него… Там дети, жена… От этих, быстро пролетевших мыслей, у него всё похолодело внутри. Что делать? Надо взять себя в руки! Дать им какие-то деньги, чтобы отвязаться. Он стал шарить руками по карманам, но вспомнил, что его портмоне, паспорта, другие документы – всё лежало в сумке жены. Непонятная дрожь прошла по всему телу, появилась слабость в ногах и Давид чуть не упал, сделав несколько шагов в сторону.
– Нет у меня денег, ничего с собой нет! – вывернул он карманы брюк, а затем и снятого пиджака.
– Вот сволочь! – как в тумане донеслись до него голоса, а затем и мат сообщников. Они стояли совсем рядом, но выхватив из рук пиджак, тут же все втроём отпрянули назад, уставившись на его повисшую в воздухе ладонь.
– Лопата, – с уважением произнёс усатый.
И был абсолютно прав. После школы Давид пошёл работать на завод. Вернулся туда и отслужив срочную, стал слесарем высшего разряда. В свободное время играл в волейбол за сборную команду своего цеха. Мало кому удавалось принять его мяч, когда он стоял на подаче: такова была сила удара. Да и здоровался он только протягивая руку… Тяжёлую, огромную, с пальцами то ли кузнеца, то ли пахаря, какими были его далёкие предки. А сейчас на них блеснул золотой перстень, подаренный ему отцом к свадьбе. Пришёлся он ему впору как раз на безымянный палец. На таможне его пропустили, а тут заметили сразу три пары глаз…
– Ты хочешь остаться здесь, идиот?! – не выдержав, закричал усач. – Без денег и документов? Плати кольцом и убирайся!
Давида всего передёрнуло, лоб покрылся холодной испариной от злобы и бессилия… Он хотел что-то ответить, но услышал гул. Моторы, это заводятся моторы самолёта – пронеслось в голове… А затем перед ним появились лица его детей и он увидел, а скорее ощутил на себе обречённый взгляд жены, который она ему кинула перед уходом. Пытаясь подавить стон ярости, Давид сорвал перстень с руки и отшвырнул в сторону. Тут же перед ним пронеслись какие-то тени – через мгновение он остался один. Но куда-то исчез и гул. В зале воцарилась тишина, страшная тишина одиночества, которая сильно напугала его. Бросившись на колени, стал быстро набивать валявшимися вещами баул, который не хотел закрываться… Набитый до отказа, как будто издеваясь, он вываливал из себя всё обратно. Как только не тискал его хозяин, снова и снова затягивая «молнию», пока она не сломалась и окончательно разъехалась в обе стороны…
Снова послышался знакомый, но быстро нарастающий шум двигателей. Подхватив баул снизу обеими руками, Давид, прижав его к груди, вбежал в туннель-переход к самолёту, что-то теряя на ходу. Пытаясь подобрать выпавшее, он несколько раз нагибался, но при этом каждый раз ронял больше, чем собирал… Увидев почти закрытый вход в самолёт, из него вырвался страшный крик: а-а-а-а-а!!!… и испуганная стюардесса, еле успев оттянуть дверцу люка обратно, вжалась спиной в металлическую стенку… Мимо неё, споткнувшись и чуть не упав, влетел в салон рослый мужчина с баулом в руках, к которому по проходу бросилась плачущая женщина.
Уже, сидя в кресле, Давид стал понемногу успокаиваться и приходить в себя, увидев лица спящих детей, находившихся рядом. Но на все вопросы тёщи только кивал головой, а потом закрыл глаза.
– Не трогай его, мама, – взмолилась жена, – дай отдохнуть!
Давид не спал, потому что снова ощутил нарастающую тревогу и увидел себя… в лесу, маленьким оленёнком, за которым гнались волки. Это же сказка, мне её мама в детстве читала, вспомнил он, но видение не уходило. Более того, за спиной он почувствовал громкое дыхание целой стаи, ещё немного и они настигнут его… Перед ним неожиданно появилась широкая расщелина в земле. Раздумывать было некогда – сильно напрягшись, Давид прыгнул… Дёрнулись его голова и тело, которые удержал ремень безопасности.
– Что с тобой? – забеспокоилась жена, – мы уже летим. Она стала нежно гладить его по руке, перебирая каждый палец, и обнаружила, что на безымянном ничего нет…
В это время муж захрапел, как это часто случалось с ним дома. Потом спрошу, подумала Нюся, вспоминая рассказ тестя, который подарил сыну перстень:
– Мне его завещал дед, – напрягал память старик, – а тот получил его в знак благодарности от одного богатого человека, которому спас жизнь во время пожара. С надписью на печатке древнееврейскими буквами. Но что она означает сказать не могу, хотя на иврите молитвы читать умею…
Давид повернул голову к жене и улыбнулся, потому что увидел во сне поляну, на которой очутился после прыжка, всю в цветах… И теперь стоял среди них, любуясь сказочной красотой, а радость спасения полностью успокоила его.
Почти всё время в пути он спал, а когда приходил в себя на короткое время, издавал непонятные звуки. После посадки самолёта на его мертвенно-бледном лице появилась непонятная улыбка, которая сильно исказила внешний облик Давида, сильно напугав его близких… Спустя какое-то время, уже в большом зале ожидания, их встретили родственники. А совсем скоро незнакомые люди помогли ему с женой сесть в машину скорой помощи. И вновь перед ними замелькали серые тени нового большого города.
* * *
Трое мужчин в одинаковых комбинезонах быстро пересекли дорогу в одном из терминалов аэропорта. Они спешили к автомобильной стоянке и, увидев свою машину, сорвались на бег. Через несколько минут их автомобиль вырулил на шоссе, ведущее в город.
– К оценщику? – спросил водитель.
– Ещё рано, мастерская открывается с десяти утра. Давайте ко мне на хату. Покемарим часок-другой до обеда, а там решим, – ответил, сидевший рядом, приятель.
Их усатый предводитель, развалившийся на заднем сидении, молчал. Не первый раз он шёл на «дело», но сегодняшняя добыча оказалась просто чудом. Поэтому всё в нём дрожало, а пришедшая в голову не новая, но скользкая мысль не давала покоя… Причиной её были друзья, сидевшие в машине… Почему, собственно, он должен делиться с ними?
– Ты не спишь, Жека? – окликнул его обернувшийся Сева, – ну, погуляем мы, братцы, сегодня, ну и погуляем!
– Ещё бы, – радостно подтвердил Конопатый, – сильнее нажав на газ. Слушайте, кореша, скоро по пути гастроном будет, надо бы закусь купить. У меня в багажнике бутылочка лежит…
– Опосля! – запретил Жека, не успеем что ли? Сначала отдохнуть после такой ночи надо.
