скачать книгу бесплатно
Степени приближения. Непридуманные истории (сборник)
Яков Фрейдин
Якову Фрейдину повезло – у него было две жизни. Первую он прожил в СССР, откуда уехал в 1977 году, а свою вторую жизнь он живёт в США, на берегу Тихого Океана в тёплом и красивом городе Сан Диего, что у мексиканской границы. В первой жизни автор занимался многими вещами: выучился на радио-инженера и получил степень кандидата наук, разрабатывал медицинские приборы, снимал кино как режиссёр и кинооператор, играл в театре, баловался в КВН, строил цвето-музыкальные установки и давал на них концерты, снимал кино-репортажи для ТВ. Во второй жизни он работал исследователем в университете, основал несколько компаний, изобрёл много полезных вещей и получил на них 60 патентов, написал две книги по-английски и множество рассказов по-русски. По его учебнику студенты во многих университетах изучают датчики. В Калифорнийском Университете он читает лекции по теории датчиков и истории искусства периода Ренессанса. Пишет картины и путешествует по Миру. В эту книгу вошли 30 рассказов, которые он написал в 2015 и 2016 годах. Свои истории из первой жизни он назвал «Там», а истории из второй жизни вошли в раздел «Здесь». Все эти рассказы основаны на реальных событиях и примечательных людях, а потому в этой книге мало вымысла.
Яков Фрейдин
Степени приближения. Непридуманные истории
Яков Фрейдин
От Автора
Может возникнуть вопрос – что за странное название «Степени приближения»? Поясню, откуда оно взялось.
Есть такая занятная концепция под названием «Шесть степеней отдаления». Суть её в том, что любой человек отдалён от кого угодно на этой планете всего через несколько промежуточных знакомств, то есть степеней отдаления. Было подсчитано, что максимальное число таких степеней не превышает шести. Таким образом, каждый человек может выстроить цепочку: от себя к некоему своему знакомому, а тот – к своему другому знакомому, и так далее до любого человека. Самое большее через шесть таких знакомств каждый может соединиться с кем угодно в любой точке планеты. Чтобы было яснее, представьте, что доярка Фрося из деревни Зипуны напишет письмо неизвестному ей папуасу из Новой Гвинеи и пошлёт его не по почте, а передаст из рук в руки через знакомых друг с другом людей, от одного к другому. Так вот, чтобы письмо дошло до папуаса, нужно не более шести таких знакомств. Разумеется, для некоторых профессий, например, журналистов, которые встречаются со многими людьми, число степеней отдаления будет меньше. То есть, если папуасу письмо напишет не Фрося, а, скажем, редактор какого-то популярного журнала, то может понадобиться три звена, ну от силы – четыре.
Меня эта концепция заинтересовала – это что же значит, всего через парочку друг с дружкой знакомых я окажусь связанным с любой знаменитостью? Хочу, например, с диктатором, скажем со Сталиным, Франко или Пол-Потом, а захочу – и с более приятной личностью, к примеру, с Мэрилин Монро? Ой, как интересно! Разумеется когда степеней отдаления пять или шесть, проследить их вряд ли получится. Иди знай, какие там есть знакомые у знакомых ваших знакомых? Но вот когда степеней мало, есть шанс их выяснить.
Я подумал, а что если для забавы покопаться в памяти и найти такие знакомства, которые соединили бы меня с сильными мира сего или ещё с какими-то там примечательными личностями? Искать долго не пришлось и я быстро выстроил несколько коротких цепочек. Вот некоторые из тех, что у меня получились.
Первая цепочка. В тридцатые годы мой тесть Лев Тышков, тогда подросток, жил в Токио, где учился игре на скрипке и давал концерты с симфоническим оркестром. Там он был вхож в верха японской элиты и бывал в гостях у Хидемаро Каное, младшего брата премьер-министра и дирижера Токийского оркестра. Каное устраивал домашние приёмы-концерты, куда приглашал всю токийскую знать. Однажды на таком приёме Лев имел удовольствие познакомиться с принцем Чичибу, братом императора Хирохито. Знакомство это было формальное, но они всё же поговорили, хотя я не представляю, какая тема для разговора могла быть у музыкального мальчика и принца с характером самурая. Тем не менее, знакомство было. Значит мой будущий тесть до императора имел всего две степени отдаления, а я стало быть – три, то есть: я – Лев – принц – Хирохито. Поди знай, как близко можно оказаться к императору, никогда его не встречая!
Вторая цепочка. Как-то раз я с женой поехал в небольшое путешествие из штата Коннектикут, где в те годы мы жили. Захотели навестить друзей на острове Лонг Айлэнд – прямо через пролив от нашего городка Нью Хэйвен. Доехали на машине до парома в Бриджпорте, переправились через пролив и покатили в гости. После того, как навестили друзей, решили поехать дальше, до самого восточного конца острова. Через некоторое время остановились на заправку в городке Сауфхолд. Залили полный бак и захотели разузнать, что там есть интересного посмотреть в окрестностях. Недалеко от заправочной станции увидели витрину с гитарой за стеклом. Решили зайти и спросить совета. В магазинчике продавались гитары разных размеров и стилей, банджо, барабаны, ноты, струны и вообще всё, что положено для такой музыки. На стене в золочёной рамке висела большая фотография Эйнштейна. Он сидел у берега залива на огромном валуне в белой рубашке и шортах рядом с благообразным господином в костюме и галстуке, что как-то не вязалось с курортным видом великого физика.
За прилавком стоял сам хозяин, седоголовый господин по имени Рон, с которым мы познакомились, разговорились и он нам дал много полезных советов по поездке. Перед тем, как уйти, я показал на фотографию и спросил его, по какому поводу в гитарном магазине висит фотография Эйнштейна, хотя он, как известно, играл на скрипке, а не на гитаре? Рон усмехнулся и сказал, что вот этот господин в костюме и галстуке есть его родной дедушка Дэвид. В конце тридцатых годов дедушка дружил с Эйнштейном, который несколько лет подряд проводил здесь свои летние каникулы. Дедушка держал в городке хозяйственный магазин и был музыкантом-любителем. У него даже был свой струнный ансамбль, куда он позвал Эйнштейна играть на скрипке и они много вместе музицировали. Разумеется, дедушки Дэвида давно не было в живых, но Рон оказался весьма разговорчивым и охотно нам рассказал про то, как Эйнштейн проводил лето в их городке и катал дедушку и его самого, тогда подростка, на своей яхте.
Для моего рассказа это значит, что можно выстроить такую занятную цепочку: я – Рон – Эйнштейн. Таким образом, через это случайное дорожное знакомство от меня до великого физика оказались всего две степени отдаления.
Третья цепочка. Когда мне исполнилось шесть лет, моя мама решила, что ребёнка пора учить музыке и отвела меня в районную музыкальную школу. Мне там очень понравилось, особенно уроки сольфеджио, где надо было петь ноты. Петь я любил громко. Где-то через месяц директор школы вызвал мою мать и сказал, что так больше продолжаться не может, ибо ребёнок, то есть я, ввиду полного отсутствия музыкального слуха и наличия громкого голоса на уроках сольфеджио так пронзительно и яростно фальшивит, что сбивает с настроя и ритма все три этажа музыкальной школы. Поэтому музыке его учить не надо, а не то он плохо кончит. Из музыкальной школы меня забрали и больше музыке не учили, а потому я жил спокойно следующие лет девать-десять. Но потом, в один прекрасный день, у меня вдруг появилось совершенно непреодолимое желание научиться играть на рояле. Я, пятнадцатилетний балбес, просто сходил с ума от нетерпенья и колотил по клавишам, тщетно пытаясь подобрать какую-то мелодию. Мои родители вздохнули и стали искать мне учительницу музыки. Находили таких без труда, но после первого же урока они все сбегали, несмотря на хорошую оплату. Как-то раз моя мать сказала, что придёт к нам одна старенькая учительница, своего рояля у неё нету и потому она будет приходить ко мне на дом.
Когда я вернулся из школы, а родители были на работе, в дверь позвонили. Я открыл и увидел у порога маленькую, очень опрятную старушку лет восьмидесяти в чёрном старомодном платье. Она вошла и представилась:
– Здравствуйте, меня зовут Софья Андреевна, как жену Льва Николаевича, поэтому запомнить легко. Мы дружили семьями. Моя фамилия Долгорукова.
Я провёл её в комнату, где стояло пианино, и спросил, не родственница ли она князьям Долгоруковым? Она ответила:
– Да, я бывшая княжна Долгорукова. В 1903 году я закончила Смольный институт, а там нас обучали пению и игре на фортепианах. Если пожелаете, могу и вас этому учить.
Я слегка оторопел от того, что меня будет учить княжна. Никогда – ни до, ни после я с князьями не знался. Она была единственная, кто от меня не сбежала, и с бесконечным терпением стала со мной заниматься. Софья Андреевна учила меня играть лишь то, что помнила со времён учёбы в Смольном – увертюры и аккомпанементы к ариям из опер. Сначала показывала сама и, аккомпанируя себе, тонюсеньким голоском пела, запрокинув головку, как птичка. Я особенно запомнил в её грассирующем исполнении арию Мсье Трике из «Евгения Онегина»: «Какой прьекрасни этот дьень, когда в сей деревьенский сень…» После урока Софья Андреевна шла на кухню пить чай и беседовать с моей бабушкой. Рассказывала ей про свою тяжкую жизнь после революции, нищенское существование в крохотной комнатёнке, да ещё с гордостью говорила про своего младшего брата Колю, известного художника – плакатиста. Любила она вспоминать про наезды с сёстрами в Ясную Поляну в гости к Толстым. Лев Николаевич был радушным хозяином, рассказывал им удивительные истории и русские народные сказки, которых знал множество, и вдобавок немножко с девушками флиртовал. Говоря это, Софья Андреевна хихикала, потупляла глазки и прикрывала ротик платочком. На вопрос моей бабушки, есть ли у неё дети, княжна краснела и шептала: «Я девица…».
Когда я про это вспомнил, то подумал – а ведь через Софью Андреевну я оказался всего в двух степенях отдаления от самого Льва Толстого! То есть цепочка очень короткая: я – Софья Андреевна – Граф Толстой. Как и во многих моих виртуальных связях, отдаление было не только в пространстве, но и во времени.
Ну ладно, подумал я, все эти занятные цепочки показывают степени отдаления, то есть с людьми, к которым я никакого отношения не имел и даже в глаза их не видел. Потому считаю, что поиски степеней отдаления есть не более, чем пустая забава. Таких цепочек любой читатель может настроить множество и писать дальше про это не стоит.
А что если сделать наоборот – вместо степеней отдаления поискать степени приближения? Иными словами, вспомнить такие встречи и ситуации, которые по воле случая позволили лично мне познакомиться с интересными людьми и приблизиться к каким-то примечательным или просто забавным ситуациям, а иногда и самому в них поучаствовать.
Так я и сделал. Покопался в своей памяти – кое-что вспомнил, кое-какие детали пришлось поискать по книжкам и в интернете, и в результате получился цикл из 32 рассказов, которые вошли в этот сборник. Я его так и назвал: Степени Приближения.
Сборник разделён на четыре части. Первую я назвал Там (то есть в СССР, где прошла моя первая жизнь), вторую – Здесь (то есть в США, где течёт моя вторая жизнь), третью часть я назвал Люди (это понятно – при интересных людей), и четвёртую – Наука, Искусство или Около (да, именно: «про около» науки и искусства). За исключение некоторых «красивостей», в этих историях ничего не выдумано, написано, как я запомнил и понял. Ну, а если где-то ошибся и что-то перепутал – прошу простить, это я не умышленно…
Мне было интересно писать эти рассказы и надеюсь, что вам не будет скучно их читать.
Там
Шпионские Страсти
Недавно я посмотрел кино «Мост Шпионов» (Bridge of Spies), снятое Стивеном Спилбергом об обмене в 1962 году советского шпиона Рудольфа Абеля на американского пилота Гэри Пауэрса. Хорошее кино, добротно сделанное и аккуратное даже в мелочах, хотя, как и положено в Голливуде, не без развесистой клюквы. В отличии от всех сидевших в зале, был у меня к этой теме личный интерес, ибо по вывиху судьбы мне довелось видеть Пауэрса в самые первые часы после его драматического приземления в СССР в 1960 году.
* * *
Когда я был подростком, у меня была одна всецело захватившая меня страсть – хотел делать кино. Всё равно, как – хоть оператором, хоть режиссёром, актёром, монтажёром – в любом качестве, лишь бы делать кино! Когда мне было 12 лет я сконструировал и построил 16-мм кинокамеру, ибо в те годы камеры в СССР не продавались, хотя катушки с плёнкой можно было купить. Камера была конвертируемая, то есть я мог её быстро превратить в кинопроектор. Сам снимал, сам проявлял, сам монтировал и сам крутил свои фильмы. Я проглатывал все доступные книги по производству кинофильмов – от писания сценариев до постройки декораций до грима до монтажа и химии проявки киноплёнки. Позже я стал членом нескольких любительских киностудий и довольно профессионально мог работать с любыми доступными кинокамерами и вообще делать множество вещей связанных с кино.
Я учился в 9 классе в уральском городе Свердловске (теперь Екатеринбург) и из дома пешком ходил в школу мимо помпезного Дома Офицеров и Штаба Уральского Военного Округа. Однажды холодным зимним вечером я возвращался домой и на доске объявлений у Дома Офицеров увидел плакат: «Открыта любительская киностудия Дома Офицеров – приглашаются все желающие». Этого я пропустить не мог. Хотя Дом Офицеров был офицерским клубом, его могли посещать все – военные и штатские. Там проходили интересные концерты, вечера танцев, была прекрасная библиотека старых книг и иностранных журналов из соцстран. Клуб располагался в красивом здании старой постройки, с высоким шпилем. В холле были мраморные полы, широкие лестницы, устланные ковровыми дорожками, хрустальные люстры сверкали радужными зайчиками, а стены украшали картины, славящие истинных и вымышленных героев Красной Армии. Я зашёл в вестибюль и спросил у дежурившего у входа солдата, где тут любительская киностудия? Он сказал, что это на самом верху в конце коридора, куда я и побежал. На двери висела табличка «Киностудия», я открыл дверь и вошёл.
В просторной комнате по стенам стояли шкафы, полки с кино-и фото-оборудованием, монтажные столы, мувиола, могучие кино-штативы с шаровыми головками, на дальней стене висел большой белый экран. В центре возвышалась колонна, как в греческом храме. На колонне была надпись «Не Курить», а под ней плакат, изображавший толстого розового поросёнка в офицерской фуражке с сигаретой в зубах. Поросёнок говорил «А я всё равно курю!». Под плакатом стояло кресло, на котором, как на троне, восседал коренастый мужичок с бритой головой, лет 50-и, в шитой украинской рубахе и с папиросой в зубах. Мужичок был разительно похож на карикатурного поросёнка, а дымящийся Беломор намекал на его независимый характер. Он спросил:
– Тебе что тут надо?
– Пришёл по объявлению. Хочу записаться в вашу студию.
– Вона как! – хмыкнул поросёнок, – а сколько тебе лет, интересно знать?
– Будет 15. Там ведь написано – все желающие. Вот я и есть эти все.
– Ну ладно, – сказал он, – меня зовут подполковник Григорий Павлович Бойко, я командир этой студии. А ты вообще, что-то умеешь? Фотографировать, например?
– Я всё в кино умею. Могу показать, если хотите…
– Ишь ты! Всё он умеет! Это мы сейчас проверим, – насмешливо сказал он, – вон в углу на треноге стоит кинопроектор. Возьми на столе бобину. Заряди-ка плёнку в проектор. С закрытыми глазами.
Это было легкое задание, я взял бобину с 35-мм фильмом, закрыл глаза и для убедительности голову в сторону повернул. Всё было готово за 15 секунд. Подполковник удивлённо хмыкнул и сказал уже мягче:
– Не дурно, ну а кассету для Конваса в мешке можешь зарядить?
Конвас это была ручная 35-мм камера, разработанная инженером Василием Константиновым – отсюда и название. Кряхтя, Бойко поднялся с трона, достал из шкафа кассету, ролик засвеченной плёнки и чёрный мешок. Я ловко зарядил кассету, вынул её из мешка и протянул. Он был впечатлён:
– Да ты, пацан, действительно кое-что можешь. Так и быть, я тебя возьму пока, а там посмотрим. Ладно, приходи сюда после школы, я тут тебя кое к каким делам приспособлю.
Автор в 1960 году
С тех пор мой день стал весьма уплотненным: после школы я бежал домой, обедал, делал уроки и мчался в Дом Офицеров. Совсем скоро я стал для Бойко незаменимым помощником: заряжал кассеты, монтировал ежемесячные ролики киноновостей военного округа, часто снимал всякие сюжеты. Если надо было снимать в воинских частях, туда меня не пускали. Бойко либо ехал снимать сам, либо посылал одного из офицеров штаба в чине капитана, который иногда посещал студию. Проявку и монтаж негатива, печать и озвучивание мы заказывали в гражданской киностудии. Я был страшно рад работать с профессиональным кино-оборудование. Много было трофейного со времён войны, но немецкого мало. Большинство было либо американского, либо французского производства – всё в отличном состоянии. Подполковник Бойко радовался – был он ленив и часто навеселе, так что мой пыл пришёлся ему очень кстати.
* * *
В последний день апреля 1960 года он сказал:
– Завтра утром поедем снимать первомайский парад. Приготовь камеру, кассеты, короче – всё, что надо. Будь в студии к 6 утра. Машину за нами пришлют, пропуска для нас будут у шофёра. Гляди, не проспи.
Ровно к шести утра я был в студии (открыл дверь своим ключом). Вскоре пришёл шофёр и помог мне загрузить в газик кофр с кассетами, штатив и Конвас с батареями. Но Бойко не появился. Прождав его до семи, я решился позвонить к нему домой. Телефон долго не отвечал, но потом сварливый женский голос спросил: «Алё, кого надо?»
Это была его жена. Я назвал себя и сказал, что нам срочно надо ехать на площадь снимать парад. Она велела подождать и минут через пять я услыхал заплетающийся голос Григория Павловича. Было ясно, что 1 Мая он начал праздновать загодя и был уже в совершенно глянцевом состоянии. Он прошепелявил:
– Я вот, что… болею. Понял? Болею я…. Ты давай сам… того. Ехай… сымай… Сам.
Я повесил трубку, сказал шофёру, что подполковник болен и мы помчались на центральную Площадь имени 1905 года. Улицы при подъезде были оцеплены, нас часто останавливали и проверяли пропуска. Наконец мы добрались, выгрузили оборудование у трибуны и газик уехал. В 10 утра на трибуну забрались местные партийные вожди и военное начальство округа. Начался парад. По брусчатке катили пушки, танки и огромные пузатые ракеты. Равнозначно пузатые вожди на трибуне делали ракетам ручкой и всё шло, как по маслу. Кроме меня на площади работали несколько фотографов из местных газет и один кинооператор с телевидения. В те годы ТВ прямых трансляций ещё не вело.
Я быстро снял всё, что мне было надо для ролика новостей и скучал, притопывая на холодном ветру. Весна на Урал только-только вкатывалась и было весьма зябко. Солнце с трудом протискивалось через прорехи в облаках и совсем не грело. Шофёр должен был меня забрать только после гражданской демонстрации, так что мне предстояло топтаться у трибуны ещё долго. Часов около 11 я заметил, что несколько генералов и партийных начальников с трибуны исчезли. «Примёрзли наверное и пошли водку с икрой кушать», подумал я. А ещё я заметил, что по площади бегает капитан с погонами военной авиации. Сначала он подошёл к телевизионному оператору, потом направился ко мне.
– Ты, парень, не из студии Дома Офицеров?
– Да… А что?
– Где подполковник Бойко?
– Болен он. Дома. Я тут вместо него снимаю, – ответил я.
Капитал смачно выругался и куда-то убежал, но быстро вернулся назад и спросил:
– Поедешь со мной. Срочное дело. Можешь снимать в помещении?
– Могу, только хорошо бы светильники и плёнку почувствительнее, единиц 400. А где надо снимать?
– Там увидишь. Я доложу чтобы плёнку и светильники тебе доставили. Поехали.
Он помог мне собрать оборудование и мы погрузили всё в подъехавшую прямо к трибуне легковую машину с матовыми стёклами. Ехали недолго и быстро, видимо у этой машины были какие-то специальные знаки, так как нас ни разу не остановили. Машина подъехала прямо к главному входу Штаба Военного Округа. Капитан помахал кому-то, к нам подбежали несколько солдат из охраны и быстро потащили мои киношные штуки на второй этаж. Внесли всё в просторный зал с огромным столом из красного дерева, кремовыми с оборками шторами на окнах и двумя портретами на стене – Никита Хрущёв и Маршал Малиновский, министр обороны. Другие солдаты внесли большой студийный магнитофон и два микрофона, которые установили на краю стола. Капитан сказал:
– Располагайся с камерой вот тут, у окна, и снимай, всё что будет здесь происходить. Что ты просил, сейчас доставят.
Я установил Конвас на треноге, подключил батарею и стал ждать. Вскоре дверь открылась, два солдата внесли в комнату софиты и кофр, а за ними появился Бойко с зелёным опухшим лицом и в военной форме. Он нетвёрдой походкой подошёл ко мне и прохрипел:
– Я тебе принес много плёнки, должно хватить на час. Софиты вон тоже. Так что давай, заряжай, снимай, что надо. Я, сам видишь, не в форме, – пошутил он, поправляя на себе китель.
Я установил софиты около края стола, где стояли микрофоны, подключил провода к розеткам, достал банки с плёнкой из кофра и стал заряжать кассеты в черном мешке. Когда всё было готово, я показал солдатам как включать софиты по моей команде. Стали ждать.
Ждали не очень долго. Дверь настежь распахнулась и в комнату вошли несколько офицеров, два или три генерала и человек пять в штатском. Вслед за ними двое охранников ввели невысокого смуглого человека в странной форме: он был одет в коричнево-серый комбинезон, а в руках нёс белый шлем, как у космонавта из популярных журнальных иллюстраций. Всего два года назад запустили первый спутник Земли и ребята моего возраста бредили космосом, так что неудивительно, что я принял этого человека за космонавта. Я махнул солдатам, те включили свет и я нажал на кнопку камеры. Генерал сказал:
– Пусть шлем наденет, надо чтобы видно было кто таков.
Гари Пауэрс после ареста
«Космонавт» не понял, но когда один из штатских ему что-то шепнул, он надел на себя шлем с болтающимся шлангом и все расступились, чтобы я мог лучше снять эту процедуру. Потом генерал кивнул, все направились к столу. С «космонавта» сняли шлем и велели садиться перед микрофоном. Генерал уселся напротив и сказал:
– Имя, фамилия, звание, войсковая часть, цель прилёта на нашу территорию?
«Космонавт» опять не понял и снова человек в штатском ему что-то сказал. Я сообразил, что это переводчик и говорил он по-английски. «Американский космонавт», подумал я, продолжая снимать.
«Космонавт» что-то ответил и переводчик назвал его имя, которое я тогда не расслышал, и ещё перевёл:
– У меня была авария с приборами для навигации. Я случайно залетел на вашу территорию.
– Не врите! – театрально крикнул генерал, хлопнув ладонью по столу и поглядывая в объектив моей камеры, – мы три часа вели вас от самой границы и сбили первой-же ракетой!
– Господи, – подумал я, – они сбили американского космонавта… Однако вскоре до меня дошло, что это не космонавт, а военный пилот, залетевший на советскую территорию. Допрос продолжался недолго, ещё минут 15-20. Я мало, что слышал, так как был занят съёмкой и руководил солдатами, чтобы поворачивали софиты в нужном направлении. Пилот вёл себя очень сдержанно, почти ничего кроме «да» и «нет» не говорил, чем немало раздражал генерала, который явно с показным видом выходил из себя. Потом все встали из-за стола, конвойные увели американца, мы выключили свет и ко мне подошёл тот самый капитан:
– Всё сняли? Нормально! Давайте сюда всю плёнку. Мы сами проявим, так, что спасибо, от вас больше ничего не требуется. Собирайте свои штуки, я вас провожу к машине. И ещё вот что – роток на замок, не болтать до поры до времени.
Мы с Бойко отдали ему все кассеты, сложили оборудование и отправились по домам. Я полагал, что на этом дело и закончилось. Однако, когда сразу после праздников я пришёл в студию, Бойко указал на банки с проявленной плёнкой и сказал, что тут всё и даже больше, и велел срочно монтировать кино-новости для Военного Округа. Чем я и занялся. А на следующий день он взял меня с собой за город в деревню Поварня по Сибирскому Тракту чтобы заснять, как сотни солдат прочёсывали поля и кустарники в поисках малейших обломков самолёта. Всё сваливали в огромную кучу посреди поля. Несмотря на падение с большой высоты, многое сохранилось, в том числе огромные фотокамеры и кассеты с плёнкой. Мы это всё сняли и я смонтировал довольно интересный ролик для военных новостей. Благодарный Бойко подарил мне на память небольшой серо-чёрный обломок самолёта У-2, который потом много лет стоял на моём письменном столе в Свердловске. Я сохранил много срезок с отснятых негативов себе на память и потом показывал напечатанные с них снимки друзьям по школе. К сожалению, когда 17 лет спустя я эмигрировал из СССР, было слишком рискованно везти эти кадры и обломок У-2 через границу и пришлось всё оставить.
* * *
Прошло 7 лет. Я заканчивал радио факультет политехнического института, где на военной кафедре мы изучали все малейшие детали станции наведения ракет СНР-75М, вариант которой стрелял по У-2. По очередному вывиху судьбы в июне 1967 года я был направлен на военные сборы в тот самый ракетный дивизион майора Воронова, ракета которого сбила Пауэрса. Сам Воронов, разумеется, там уже не служил, но в «Ленинской Комнате» был стенд, посвящённый первому и последнему боевому запуску ракет. На стенде была пара снимков, напечатанных с моих кинокадров и портрет погибшего пилота МИГ-19 Сафронова. В дивизионе всё ещё служили несколько офицеров, которые участвовали в стрельбе по Пауэрсу. Они рассказали нам некоторые подробности.
Американский самолёт-разведчик Локхид У-2 вылетел из Пешавара в Пакистане в направлении к Норвегии, чтобы заснять на плёнку секретные советские установки, в том числе полигон Капустин Яр. Пауэрс и его коллеги летали так над СССР с 1956 года, но на высоте около 23 км сбить их у советских не было никакой возможности, а потому ограничивались дипломатическими нотами. Боялись даже пытаться – если не получится, будет Америке сигнал, что советская ПВО слаба. Потому и терпели. Была даже у военных шутка, что хорошо бы вместо ракеты земля-воздух иметь ракету земля-самолёт. Но к началу 1960 г. ракету С-75 модернизировали для больших высот, и когда Хрущёву, стоявшему на мавзолее во время первомайского парада доложили, что У-2 опять летит, он приказал Маршалу Бирюзову: сбивать. Выпустили всего не то 5, не то 7, не то даже 14 ракет, но ни одна достать такую высоту всё же не смогла. Однако повезло – обычно ракета, не достигшая цели, самоуничтожается, и самая первая ракета взорвалась на недолёте, создав сильную ударную волну. Самолёты У-2 летали высоко и быстро, но были очень непрочными. Ударной волной самолёт так тряхануло, что поломало хвост и всё полетело вниз на деревню Поварня. Конструкция была такой облегчённой, что там не было даже катапульты, поэтому Гэри Пауэрс, вручную выбрался из кабины и с трудом смог оторваться от разваливающегося самолёта. Спустился он на парашюте у деревни Коптяки, где его повязали колхозники и передали КГБэшникам, которые и доставили его прямиком в Штаб Округа.
Генералы из уральского ПВО сильно нервничали – вдруг не собьют, а потому для подстраховки пустили самолёты-перехватчики МИГ-19, но ни один на высоту, где летел У-2, не забрался. Из-за традиционного российского бардака, вовремя не поменяли коды в системе распознавания «свой-чужой», а потому одна из ракет приняла свой МИГ за неприятеля и сбила. Лётчик Сафронов спустился на парашюте, но погиб от ран у деревни Дегтярка.
Что касается Пауэрса, то он на допросах повёл себя довольно умно – не отпирался от очевидных вещей, но и секретов никаких не выдал, прикинувшись эдаким чурбаном, который умеет ловко кнопки нажимать, но в деталях не силён. Публично повинился и попросил прощения, за что ему дали сравнительно мягкий срок – 10 лет, из которых 3 года в тюрьме, а затем 7 лет лагеря. Но через два года его обменяли на Абеля, о чём и был виденный мной фильм.
* * *
Прошло ещё десять лет и мне удалось по израильской визе навсегда покинуть СССР. В Вене я некоторое время работал консультантом в ЦРУ. Однажды, было это 1 августа 1977 года, беседуя с «начальником мюнхенской станции ЦРУ» (по-русски – резидентом), я ему рассказал, как мне довелось снимать Пауэрса 17 лет назад. Он засмеялся и сказал, что в те самые дни он был по другую сторону «баррикад» – в середине мая 1960 г. он сопровождал президента Эйзенхауэра в Париж для встречи с Хрущёвым. Никита приехал и потребовал, чтобы президент публично извинился за полёт У-2. Эйзенхауэр отказался и разъяренный Никита, несмотря на увещевания Де Голя, раскричался и улетел домой.
Резидент рассказал мне, что после возвращения Пауэрса в США, к нему относились очень плохо. ЦРУ не могло ему простить, что он не покончил с собой (у него была игла с цианистым калием). Потом его всё же устроили в Локхид, где он несколько лет работал лётчиком-испытателем, хотя зарплату ему секретно платило ЦРУ. Затем резидент спросил, не хотел бы я, когда окажусь в Америке, встретиться с Гэри?
– он был с ним лично знаком и готов организовать нашу встречу. Я сильно сомневался, что Пауэрс запомнил моё лицо, но скорее всего в то время я был на Западе единственным свидетелем самого драматического периода его жизни, и наверняка нам было о чём поговорить, поэтому я с радостью согласился. Однако, когда я снова встретился через два дня с «начальником станции», он сумрачно сказал:
– У меня для вас плохая новость. Позавчера Гэри погиб в Калифорнии при крушении вертолёта.[1 - Лет 25 после этого разговора у меня дома в Калифорнии зазвонил телефон. Звонивший назвал себя: “Гэри Пауэрс”, что привело меня в замешательство. Я ответил, что Гэри погиб в 1977 году, но мой собеседник пояснил: “Я Гэри-младший. Сын”. Оказывается он прочитал в моей книге “Adventures of an Inventor” историю, как я снимал допрос его отца. Он спросил, нет ли возможности разыскать эти кадры для «Музея Холодной Войны», который Гэри основал в Вашингтоне. К сожалению, через 40 лет это оказалось совершенно нереальным.]
* * *
Впрочем, Хрущёву не стоило впадать в истерику и строить из себя оскорблённую невинность. У самого рыльце было в пушку. В годы холодной войны обе стороны шпионили друг за другом весьма активно. Поэтому здесь уместно кратко рассказать о Рудольфе Абеле, которого обменяли на Пауэрса в феврале 1962 года. С историей его ареста в США много тёмного и правда, вероятно, станет известна не скоро. Его настоящее имя было Вильям Генрихович Фишер. Был он человеком незаурядных талантов – прекрасно знал радиотехнику, фотографию, писал маслом картины (написал в тюрьме портрет Кеннеди, который став президентом, повесил этот портрет в овальном офисе). Фишер в совершенстве владел русским, английским, немецким, польским и идишем, причём по-английски мог говорить с шотландским, оксфордским, ирландским и бруклинским акцентами. Во время войны руководил радио-играми против немецкой разведки, а в 1948 г. был нелегально направлен в США для «ремонта» шпионской сети атомного шпионажа. После сентября 1945 в результате побега советского шифровальщика в Оттаве Игоря Гузенко пошли провалы и аресты советских агентов. Атомный шпионаж фактически пришлось свернуть, поэтому-то Фишер и был направлен в Америку поправлять дело. Однако неясно – чем же он действительно занимался в Америке до своего ареста в 1957 году? На вопрос своего друга, уже после возвращения в Москву, он кратко сказал: «Я проверял Орлова». Что это могло значить?
Александр Орлов (Лейба Фельдбин) был резидентом НКВД в Испании во время гражданской войны 1936-39 годов. Он лично знал многих советских агентов в Европе и Америке и дружил с Фишером и настоящим Рудольфом Абелем, тоже разведчиком НКВД. Когда в июле 1938 года он получил приказ возвращаться в Москву, хитрый Орлов прекрасно понял, что его там ждёт пуля. Потому с женой и дочкой он удрал из Испании в Америку. В США он так законспирировался, что дожил до старости и умер своей смертью в 1973 году – редкая удача для таких, как он. Советский Центр был в полной неизвестности – выдал ли он кого ни будь, или до конца остался верным коммунистом? Знать это стало особенно важно после провала атомного шпионажа – надо было активировать в США старых агентов, но засветил ли их Орлов? Как это проверить? Одна правдоподобная гипотеза такова.
Эмиль Гольдфус (Вильям Фишер) в момент ареста
Фишер, живший в то время в Бруклине под именем Эмиля Гольдфуса, фотографа по профессии, получил приказ попасться. Для этого ему прислали из Москвы радиста Рейно Хейханена. Зачем ему был нужен радист? Фишер сам был лучшим радистом всей советской разведки! Хейханен «неожиданно» с тал перебежчиком и выдал Фишера американцам.
Мой давнишний знакомый Маршалл Лейбовиц в 1957 году жил в бруклинской квартире напротив студии Гольдфуса за номером 505 в доме 252 на Фултон Стрит и был с ним по-соседски знаком. Из его квартиры ФБР установило за Гольдфусом круглосуточное наблюдение. Маршалл рассказывал мне, что Гольдфус стал вести себя весьма странно, по крайней мере для профессионального разведчика: через его окно в квартире была видна коротковолновая радиоаппаратура (зачем она фотографу и художнику?), а по улицам он вообще стал гулять в странной шляпе с белой лентой. Его за версту было видать (чтобы слежка из вида не упустила?) – в этой шляпе его и арестовали. После ареста он назвался Рудольфом Абелем – в этом и был весь трюк: если бы Орлов вы дал советскую шпионскую сеть, американцы прекрасно бы знали, кто есть Абель и кто есть Фишер. Но не знали и никогда не узнали, стало быть Орлов никого не выдал и старых агентов можно было вернуть в строй. Абель просидел в тюрьме 4 года и после обмена на Пауэрса, вернулся в Москву, где его быстро отправили на пенсию и он доживал свои дни, выращивая цветы в подмосковном огородике.
Фидель в Прицеле
После того, как в 1962 г. в результате Кубинского кризиса Америка и СССР чуть не схлестнулись в ядерном безумии, Фидель Кастро затаил на Никиту Хрущёва сильную обиду. Дело в том, что когда обе стороны поняли, куда это может завести и надо срочно всё улаживать, стали быстренько договариваться и пошли на взаимные уступки. При решении о вывозе из Кубы советских ракет, никто не хотел в большую политику впутывать горлопана Фиделя и с ним на эту тему не посоветовались – нечего ему встревать, когда взрослые разговаривают. Вот из-за этого он и надулся. Но надо было мириться – без помощи СССР выжить Кубе не было никакой возможности, а Никите кубинские коммунисты под боком у США были нужны позарез. Так что желание мириться было взаимным. Тогда в Кремле решили пригласить Фиделя в гости, и не просто с официальным визитом, а на большое гулянье, на целых сорок дней.
Поскольку у Кастро врагов было куда больше, чем друзей, и многие точили на него не только зуб, но и кое-что поострее, его приезд организовали с невероятными мерами безопасности и такой секретности, что даже привезли его на самолёте сначала не в Москву, а в Мурманск и потом держали в полной тайне маршрут и даты его приезда во все места путешествий по Союзу. Когда он появился в Москве в конце апреля 1963 г., такого помпезного приёма и развлечений ни один гость СССР не видел ни до, ни после. Возили не только по заводам и колхозам, но и водку учили пить, и в русской бане парили, и омуля ловили, и на лосей да кабанов охотились, и даже живого медвежонка подарили. Весенним днём 12 мая в Свердловске, где я жил, неожиданно объявили, что по дороге из Братской ГЭС в Сибири завтра Кастро приедет в наш город и посетит завод Уралмаш.
* * *
В 1962 году я заканчивал школу и хотел поступать только во ВГИК (институт кинематографии) на режиссёрский факультет. Ни что иное кроме кино меня тогда не интересовало. Я писал сценарии, в любительских киностудиях снимал и ставил фильмы и уже с 9-го класса работал нештатным кинокорреспондентом на телевидении. Там мне выдавали 16-мм кинокамеру, плёнку и, если надо, бригаду осветителей. Я носился по городу, снимал сюжеты для вечерних теленовостей, писал тексты к репортажам и помогал монтажницам, что клеили плёнку к передачам. Ну и, разумеется, готовился к вступительным экзаменам во ВГИК. Это тревожило мою мать. Она уговаривала меня идти учиться на инженера: «Если ты станешь средним инженером, ты всё же сможешь жить по-человечески. Но нельзя быть средним кинорежиссёром. В искусстве нет места посредственности. Ты уверен в своём таланте?» Я-то был уверен, но она – нет. Тогда мать решила поехать в Москву и посоветоваться с Михаилом Роммом – профессором ВГИКа и знаменитым режиссёром. Михаил Ильич её принял, внимательно выслушал и прямо сказал: «Если вам сын дорог, не пускайте его на эту дорожку. В нашей стране кино никому не приносит счастья. Это тупик и беда».
