скачать книгу бесплатно
Уже не совсем было детство.
Откуда же началась та серьезная девочка, которая незаметно для себя превратилась в «монахиню»?
…12 лет – рубежный для Жени год. Очень явно произошла перемена. С одной стороны, случилась естественное изменение девичьего организма. С другой…
Женя смотрела в окно.
Их улица с громким названием «Московская» имела весьма сельский вид: до полного впечатления не хватало только кур и поросят в лужах. Когда они на ней поселились, первые два года здесь еще ходил товарняк, грохоча вагонами, штук по 20—30, и Женя с Алькой неслись к окнам их считать. Голова состава уходила за поворот одной стороны – в загородные просторы, а хвост еще скрывался за поворотом с другой – в самую крайнюю улицу. Такая громадная гремящая гусеница поперек города.
Потом, к спокойствию и счастью граждан, в особенности всех родителей, товарняк убрали. Рельсы, кажется, остались. Но со временем их частично засыпало и затоптало землей. По сторонам самой дороги были большие насыпи, зимой с них удобно было кататься на санках, картонках или попе – у кого что было под рукой. Автодороги не было. То есть асфальта. Была грязь. То есть просто земля, местами заросшая травой и кустами, а местами – изрытая колесами грузовиков, заезжавших сюда, например, в «Гастроном», расположенном напротив наших окон.
Вот туда, в подвал магазина, должно быть, за мышами, а – кто знает? – может, и за колбасой – пробиралась черная кошка, когда Женя ее увидела.
Она двигалась важно, томно, грациозно неся себя, исполненную достоинства, снисходительно свысока оглядывая все лужицы и лужи, борозды из грязи, ища среди них островки сухой земли, куда можно было бы поставить лапу и торжественно перенести свое полное изящества тело. Ее черная гладкая шерсть переливалась на солнце дорогим шелком.
Наконец, она выбралась на сухой кусок асфальта около магазина. И столь же торжественно спустилась в подвал. Это завораживающее церемониальное шествие – и даром, что без свиты – по пяти метрам грязи и двум метрам асфальта длилось минут 7—8, и так зачаровывало, что не успела Женя оторвать глаз от того места, куда скрылась кошка, как секунд через 10 та выпрыгнула или, точнее, ее вынесло оттуда же. И – в две секунды и три прыжка (не менее грациозно блистательных, надо сказать) – она преодолела то же пространство в обратном направлении. При этом наверняка она – Женя была в этом абсолютно уверенна – вовсе не замарала лап, хотя ей было явно не до выбора дороги.
Что произошло в подвале – остается интригой.
…Смотрите в окно. Если вам взгрустнулось, нечем развлечься, хочется чего-то непонятного или с вами нет кого-то… Посмотрите в окно – там ходят люди, живые, там до сих пор есть кошки, собаки – с поводками, а на другом конце поводка – опять люди, и даже птицы летают и даже разные. Там деревья, дома, а в них – окна. А за окнами – тоже люди. Живая жизнь.
Если просто сесть, подпереть щеку ладонью, можно налить себе чаю и не допить его…
…Помимо обычной и воображаемой жизни у Жени были мгновения вечности, которые во времени длились довольно не мало. Возвращаясь из школы в третьем часу дня, Женя, куда уж деваться, садилась есть. Поскольку занятие не было любимым, нужно было себя развлекать: как правило, бралась за книги. В тот год, папа, приходящий домой раньше всех, в пятом часу вечера, входя, произносил: «Привет блаженным!». На звук открывающейся двери, поворачиваясь к ней, отрывая глаза от окна, Женя будто пробуждалась. На ее лице сияла какая-то странная полуулыбка, она и вызывала у папы это приветствие. За те мгновения, в которые Женя погружалась в вечность, молоко в чае успевало прокиснуть, а смоченный кусочек сахара растаять в лужицу и снова застыть…
Сидя так над чаем и глядя в окно, Женя любовалась свечением своей души… Она смотрела свою душу внутри себя, глядя на ходящих за окном людей, на меняющуюся погоду… Женя точно знала, что это была она, и видела ее не глазами тела, ни третьим глазом, и ни в теле, и ни в области сердца – а чем-то и где-то внутри себя. Свечение, похожее на сияние вокруг пламени свечи, внутри какой-то теплой живой дышащей душистой, как летняя ночь, темноты. Завороженная этим свечением, Женя трепетно радовалась тому, что внутри нее.
Так продолжалось с полгода. Но никакого конфликта внутри не было. Это был предпоследний год все-таки еще детства. Было хорошо.
…Я созерцала жизнь. Я хотела посадить вишневый сад, такая помесь Чехова – и у Толстого ее тоже много – вишни – и Дао. И у бабушки в саду в мае на свежевскопанной земле красиво белели стволы и цветы весенних вишен. «И мы увидим небо в алмазах»…
***
А если еще пораньше вернуться в детство?
Жене было 11лет. В тот год она стала по-другому читать книги. В детстве перечитала всевозможные сказки, какие могла где-либо найти, народные и авторские, отечоственные, западные и восточные. Женя аккуратно читала и ту литературу, которая «рекомендуется детям и школьникам», как писали на этих книгах, потому что была послушной, серьезно-исполнительно образовывающейся девочкой, и стала думать, что книги читать совсем не любит. Зато любила статьи по истории искусства и репродукции, которые мама давно собирала из «Семьи и школы», «Работницы» и «Огонька». Теперь это занятие перешло к Жене. Попутно она изучала и педагогические статьи и сама узнавала, как ее нужно воспитывать и «какие характерные явления обычно происходят в этом возрасте» с ней.
Так вот, до одиннадцати, вернее, до десяти лет и девяти месяцев Жания полагала, что не любит читать книги. Пока, как-то летом в гостях у тети Дины, на дороге к кухне ее хрущевки, стоя в ожидании чаепития около шкафа с книгами, не вынула серенький том «Мертвых душ». И так и осталась там стоять, не слыша, ни как ее звали, ни как без нее пили чай. И как была счастлива после, что успела прочесть, будучи совсем не осведомленной, какую роль эта книга играет в русской литературе, и что там нужно видеть. Женя просто хохотала от души, и восхищалась богатству языка и образов. Потом перешла на Чехова, потом на Горького, и далее по списку.
До «Трех мушкетеров» Жене предстояло еще дорасти.
Их родную школу закрыли на капремонт, а их самих перевели второй сменой в другую школу – в гости – которая была на несколько кварталов дальше. Это были самые, вернее единственные, счастливые полгода Жениной школьной жизни. Она высыпалась! Это чудо, восторг, упоение! Успевала начитаться книжек, прибраться дома, и по солнечному дню, а не по хмурому непроспавшемуся утру, придти в школу. Занятия кончались в 6 вечера, и Женя с девчонками шла домой, – портфель везла по снегу как санки, и прохожая тетенька отругала ее, что не бережет труд родителей. А Женю в тот год чуть не положили в интернат для детей с больным позвоночником. Вообще-то потом, когда в 9м классе от одной девчонки, пожившей там, Женя узнала про тамошнюю жизнь, она пожалела – и весьма – об упущенных возможностях саморазвития: там очень занимались творчеством детей, и совсем нестрашная была дисциплина. Но… тогда ей это было не переступить – и что больше пугало? – ощущение недома или несвободы. А совсем уже недавно одна взрослая подруга, рассказала о подружке своей дочери, вышедшей из такого же интерната: и теперь уже взрослое сожаление посетило Женю – оздоровлением там занимаются, оказывается, тоже всерьез. Может, сейчас было бы меньше проблем, больше способностей. Но их мама – очень жалостливая женщина – на Женино: «Мама, не отдавай меня туда!» – согласилась сразу. Вот тетя Дина, мамина сестра, отдала бы, не глядя ни на какое нытье…
Когда кончился снег, она придумала носить по половине учебников, договариваясь со своей соседкой по парте, кто какой несет. Иногда забывали договориться, и на какой-то урок у них было по два учебника, а на другой – ни одного, и Жене приходилось – так как это ее затея – просить у других. Однако вскоре их соседи переняли этот опыт, и им нечем было делиться, и шурум-бурум на весь класс по добыванию учебников приводил к очередному «неуду» по поведению в дневнике Жании – по тогдашней градации то ли «качественной хорошистки», то ли «твердой качественницы». «Ты могла бы быть отличницей!», – пытались пробудить ее гордость учителя: ее неуды или уды за поведение, как и вызовы родителей, на уровне завзятых некачественников были, по мнению учителей, непоследовательностью Жениной жизни. Не пробуждалась… Жене было весело.
Зима была теплой и снежной, они застревали во дворе под красивыми розовато-рыжими фонарями и рисовали снежками на крашенных в терракоту стенах домов.
А потом пришла весна, Женя упивалась лазурным теплом апрельского неба сквозь набухшие янтарными почками ветки высоченных тополей.
Вечером еще успевала сделать уроки, наболтаться с мамой. Жизнь была долгой, насыщенных ярких цветов. Женя торопилась наполниться ею, смутно, но явно ощущая: что-то уходит… Два года спустя она поняла, что уходит детство…
В поезде. Впечатление
В то лето Женя с мамой и Алькой ездила в Саратов, в гости к дяде. Она впервые ехала так далеко на поезде. Естественно, она смотрела в окно, наблюдая превращение природы из уральской, гористой, строгой, почти таежной или степной раздольной в легкую кудрявую волжскую с теми же бескрайними только солнцем завешенными степями. Соседи были хорошие. Погода тоже была хорошая – то есть в поезде было душно. Почему хорошей погодой называют отсутствие дождя? Она любила дождь. На ходу в окно врывался не успевавший даже от скорости остыть, но все же обновлявший воздух, ветер.
Очередной раз подъезжая и отъезжая от большой или маленькой станции, уже который раз она испытывала скрежещущее по внутренностям напряжение стискивания, глядя на заборы-заборы-заборы из бетона, железки-железки-железки разных форм и размеров, между которыми они проезжали, под которые ныряли, над некоторыми вдруг оказывались – и тогда можно было видеть сверху размах этих конструкций. И после – вздох облегчения, расправление внутренностей – они вновь выезжали на простор, где голубая высь сливается с зеленой далью, или в лесной строй приветливо вытянувшихся деревьев, сверкающих улыбкой мелькавшего сквозь них солнца. И вдруг – вновь, будто ее заточили в этот бетон, ее карябали этими железками – ей становилось больно, неуютно, некрасиво, жестко смотреть на технические подробности – так много – технического прогресса.
А почему? Почему мы так коряво, так жестко, так шершаво, так некрасиво тут живем – среди всей этой нежной и величественной, трогательной и лучащейся, льющейся и поющей, колышущейся и цветущей красоты? А почему? Неужели нельзя как-то по-другому?.. Это впечатление тела соединилось с какими-то умственными впечатлениями, почерпнутыми из школьной истории, из мимоходом услышанных новостей, из разговоров взрослых, из жизни их промышленного города… отовсюду. Она словно была – Земля, стала ее телом, ее почвой, ее водой и воздухом, ее жизнью – и ей было больно, потому что ей было тесно, ей было неприютно…
Она растерялась, и сбросила с себя непосильную возрасту ношу вопроса-состояния, и стала жить дальше. Но уже с этим вопросом где-то внутри.
***
Настал год 12летия.
В середине того же лета Женя… влюбилась. Первая любовь?.. К ней не очень подходит этот образ. Не случилось никакой юной романтической истории.
В связи с ревностью папы, у родителей Жени не было друзей: сначала исчезли его друзья, мужчины, потом и мамины, женщины – с ними, ведь, можно было куда-то пойти. В детстве Женя даже на полном серьезе считала, что друзья и дружба – это чисто детское явление. А потом бывают только родственники. А вот Тетя Женя, мамина детская подруга, в честь которой Женю-Жанию косвенно назвали, с учетом, что бабушка хотела татарское имя, в их жизни все же появлялась.
Во второй половине июля – день рождения тети Жени. Тетя Женя – вся теплая, солнечная и щедрая, как вторая половина июля. И у нее есть муж, дядя Андрей.
Женя замерла, очарованная новым чувством, которое зародилось и росло в ней. И Женя трепетно носила его внутри. А дальше не знала, что с ним делать.
А вскоре по ТВ показали отечественных «мушкетеров». И Атос был похож на дядю Андрея. Так как настоящего героя Женя видеть могла немногим чаще, но зато и читать о нем было уж точно негде, то ей пришлось заполнять пустоту чтением «Трех мушкетеров». И тут с некоторым разочарованием она убедилась, что дюмовский Атос – бледная карикатура нашего отечественного Смехова. Если поверить алгеброй гармонию – то выдвигается очень похожая на правду версия, что самой основной привлекательностью дяди Андрея и Атоса вместе взятых, было непробиваемое самодостаточное спокойствие. И это было главное и какое-то невообразимое в жизни отличие от их папы. Видимо, это была смесь восхищения и почтения. Когда Жене было одиннадцать лет, мама первый раз подала на развод – после этих разов было еще несколько. Их папа – широкая горячая русская натура, как любят изображать иногда в кино, к этому моменту, в взволнованных крайне чувствах разбил два новых, едва только из магазина, музыкальных центра – по очереди, конечно, хряпнув их об пол. Правда, Жене чрезвычайно повезло при обоих этих фейерверках не присутствовать. А вот табуретку, тоже новую, крепкую, разлетевшуюся кусками в разные стороны перед ее носом – она видела. Табуретку починили и она до сих пор жива. Женя то и дело, все силилась вспомнить да не получалось, чем ребенок 10 лет, собравшийся перекусить после школы в ожидании мамы, мог так раздражить взрослого мужчину? Ну, видимо, смогла. Тогда же, в первый раз Женя услышала от папы слова, что если бы не она – у них с мамой были бы прекрасные отношения…
А тут – такая невозмутимость. За душу взяло.
Однако еще немного про 11 лет и папу. Женя очень ждала родительского развода. И какие бы епитимии она после на себя не накладывала – никак не могла в этом покаяться. Ну, не получается. Она мечтала, чтобы в их доме воцарилось спокойствие. Ну, хоть какое-то. Но папа после новости о разводе попал в больницу, в кардиологическое отделение. А через три недели там с ним случился инфаркт. И он опять долго лежал. А Женя ходила к нему, так как: первое, всех надо прощать, второе, папа, ведь – болеет, и третье, я, как дочь, должна. Мотивировав таким образом себе свои визиты, Жания ходила, как оказалось, чаще, чем вообще кто-либо еще, а тем более дети, а тем более одиннадцати лет, ходил туда к другим больным. Чем восхитила и тех, и всех, и папу растрогала. После больницы папа побывал в санатории, откуда вернулся довольный собой, и потом еще год не пил, и даже не курил. Так что их дом на какое-то время посетило-таки спокойствие. Это и был год ее двенадцатилетия, ее блаженных замираний за кухонным столом.
Так вот, Женя доросла до мушкетеров.
Сначала ее чувства смешались, она уже не знала, в кого на самом деле влюблена. Но не любить же, в самом деле, литературного или киногероя?! Женя была очень разумная девочка. В то же время, безнадежность реальной ситуации требовала трансформировать чувства во что-то. Ее чувства перешли к околоисторической литературе. Сначала взялась читать остального Дюма, но… ей не понравилось. По многу раз Женя перечитывала любовные сцены, а еще интереснее и более волновало – чувственные описания внешности героев, которыми были богаты именно исторические романы (или ей такие попадались?). Женя стала вырабатывать сама себе осанку и походку. Это уже позже в каждом женском издании, можно было обнаружить подробности походки манекенщиц, тогда же ей пришлось самой выискивать между строк в этих «исторических подробностях» красивые и при этом удобоисполнимые в наше время варианты. В общем, вполне себе логичное и понятное девичье состояние. И вот как-то возвращались они всей семьей с картофельного поля, после прополки, и Женя позади всех «репетировала». Папуля обернулся, и, дурачась, передразнил ее движения…
…Да-а. Это возымело во мне определенный отклик. Я как-то будто забылась, а тут вновь стала стесняться, что принадлежу к женскому полу, что я – женщина, девушка, девочка – не важно – вообще женщина. Я опять почувствовала, что я какая-то не такая, чтобы быть такой.
Это чувство было какое-то родное, знакомое, даже почти комфортное, я в него словно вернулась. Я с ним жила много лет, все детство. То же, что со мной происходило в 12 лет – это было новое, необычное и влекущее, странное, интересное. С одной стороны – ведь, очень естественно, что непривычное: уже не совсем детство, волнующее пробуждение женщины. С другой стороны, почему же чувство, что «я не такая» – почему оно оказалось таким привычным, словно возвращение в свою гавань? И папа мне о нем напомнил.
Странное ощущение погружения в уже знакомое чувство – говорило о том, что корни его лежали где-то дальше, глубже, раньше… И, может быть, даже не в детстве. И, может быть, даже не совсем во мне? Не в моих мыслях…
…И все же… Кукла в коробке. Кукла в сиренево-розовом… Коробка в шкафу. Ключ у бабушки. Шкаф в бабушкиной комнате. Комната за дверями. То-то я любила сказку «Огниво», где герой открывает все двери, несмотря на чудовищных собак.
Ну, что ж… Пора второй мне выходить из заточения. Замена главной героини.
Элька
Мой первый друг, мой друг бесценный.
А.С.Пушкин.
Еще весной, перед курсом мануалки пришло письмо от Эльки. Элька жила в Чехии, а была – подруга Жени с детства, с тех самых 12 лет. Одна в таком своем роде. Именно таких больше не произошло. Хотя, если разобраться, людей вообще на свете не так уж много. Каждого по одному.
Период Жениного очарованного погружения в свой внутренний мир длился с осени до весны. В начале весны – наверное, это был март, Женя подружилась с Элькой…
Такая дружба сродни любви: возникает не из-за чего, а просто так. И это «просто так» – суть совпадение и сплетение всяких внутренних и внешних разностей и самая необъяснимость этих многосложных совпадений. Одна дополняет то, что нужно другой, и схожа в том, в чем хочется сходства. И мелочи играют одну из главных ролей: например, обе любили шататься по улицам, общаясь, или общаться, шатаясь по улицам. Такого вообще не было, чтобы сидели дома. Это уже позже, лет в 15, стали заходить к кому-нибудь попить чайку – похлебать супчику – поесть картошечки. У Элькиной семьи была дача в деревне, там какая-то очень урожайная и особенная почва, и картошка выходила огромнейшая и изумительно вкусная.
Элька потом сказала, что она давно начала подбирать к Жене ходы, и этот день был итогом ее трудов. Но Женя об этом не знала, и для нее тот день был – сюрприз, счастливое стечение обстоятельств. Они втроем, – еще была Элькина подружка, – дежурили в школьном музее и чрезвычайно весело, хорошо и, как сейчас бы Женя сказала, душевно провели там часов несколько, болтая о чем, не вспомнить, но было удивительно интересно. За последний год Женя уже привыкла с прежними подружками отмалчиваться о том, что занимало мысли и чувства. А в этот день неожиданно-радостно открылась возможность делиться. Словно открылась дверь – в другой дом, где интересно ей и где интересна она. И когда они шли домой – была ранняя, зимняя еще, весна, – на газонах – насыпи белого снега, тающего днем и застывающего ночью, солнце, отраженное снегом, весело слепило глаза, и в окружении запахов, звуков рождающейся весны Женя поняла, что они – подруги. И для нее их дружба началась с этих сверкающих лучей на хрустальных кружевах льда…
***
…Прочитав к 14 годам всерьез и проникновенно, кроме «Мертвых душ», всю прозу Пушкина и Лермонтова, их же черновики – особенно, почему-то, полюбила черновики, недописанное или вовсе «неначатое», Тургенева, по половине – Чехова и Горького, «Войну и мир», один том Мериме – больше не было и, что характерно, это был том эссе о русской литературе – Женя взвыла. «Дайте какой-нибудь глупый французский роман!», – они с Элькой были записаны во все библиотеки района, но пошли в маленькую, недалеко от школы, где решились озвучить эту мысль. Их пустили по рядам – по полкам. Хотелось что-то… вроде Дюма, что ли? Но не его. В нем Женя к этому моменту порядком разочаровалась: однообразно и скучно, «Ради „Трех мушкетеров“ стоило, конечно, написать всю эту макулатуру, но я ж теперь не обязана всю ее читать». Тогда не было, уже тем паче, в библиотеках, такого изобилия «женских романов» – а хотелось что-то такого. Именно, что – такого. Без лишних мыслей. Пересмотрев все, в результате взяли: Женя – «Семья Тибо» дю Гара, Элька – «Очарованную душу» Роллана… И с французами не повезло…
Женя не умела рекламировать – не то, что читала, – а себя, прочитавшую. У Эльки классно выходило. Она понимала, что это «взрослая книга», не для всех и каждого даже взрослого. А чем она взрослее тех, которые «проходят» в школе 14-летние дети, «Войны и мира», к примеру? Элька настоятельно вручила подруге «Очарованную», за что Женя была ей чрезвычайно благодарна. Героиня напоминала Жене, чем дальше она читала, тем сильнее, ее собственную маму. Почему? Не по сюжетам жизни, конечно, но по сути, отраженной в названии. Каждый раз за книгой возникало устойчивое ощущение, будто Женя нашла потерянный мамин дневник и читает его без спросу.
Еще ее позабавила литературно-философская полемика Роллана с Толстым. Из чего она догадалась, что Лев Николаевич вызывает бесспорную любовь и очень спорные мыслечувства не только у нее и у Владимира Ильича…
И ведь ей была так близка и понятна эта женщина, эта очарованность, эта чувственность…
Они с Элькой, похоже, опять прогуливали школу. Как можно сидеть в форме, за партами в такой день?! Снег валил и валил. Мягко, пушисто, роскошно, крупными пышными хлопьями в пол-ладони, кремовым предвесенним влажным обилием расстилаясь вокруг. Солнце просачивалось сквозь высокое одеяло облаков. Они балдели, гуляя по скверу, протаптывая дорожки по липкому снегу.
О чем они говорили? И каким образом, зачем, почему – вопреки этому пышущему великолепию Женя вспомнила какие-то свои мысли, и – «А не стать ли мне девственницей – навсегда, пожизненно?» Женя шла, слушая Эльку, у которой никогда не возникло бы подобной идеи, и определенно чувствовала, как ее завораживает эта мысль.
Тогда она ничего не решила. Но с разными интерпретациями эта мысль посещала ее с тех пор часто и упорно. Точнее будет сказать, она просто поселилась в ней и выходила в свет в различных версиях, при самых разнообразных обстоятельствах. И что немаловажно, в совершенно различном ее настроении.
Мысль, ведь, когда появляется, кажется невинной. Просто мысль. Просто думаешь. А потом вдруг оказывается твоей судьбой. Но откуда могла знать?
…А, ведь, первым Женю назвал монахиней не кто иной, как родной папа! Примерно в то же время, лет в 15. Если точнее – еще хлеще – он то и дело стал называть ее «игуменьей»: трезвый – с уважением, где-то даже восхищением, пьяный – с раздражением. Правда, Женя никак не сводила этих определений со своими внутренними состояниями. Папа много чего говорил. Все шло само по себе и много позже стало зримо и явно об одном, то есть о ней…
***
…Пришло не письмо, а бандероль. В ней – журнал с Элькиными фотографией и текстом в редакторской колонке, и статьей.
Женя собиралась с мыслями. Сколько лет прошло?..
Они еще видались после детства на студенческих каникулах. И потом еще как-то. Но жизнь их почти сразу развела. Женю – на восток, Эльку на запад. Элька тогда училась поочередно в обеих столицах, меняя ВУЗы.
Мыслей, вообще-то было достаточно. Они общались всегда легко и глубоко одновременно. То есть легко устремлялись вглубь, минуя «погоду», и «как дела». И поэтому часто так и не знали этих друг друга дел. А вот о мужчинах Женя с Элькой не говорили никогда.
И столько лет прошло. Сейчас все мыслеобразы Жени прямо глубоко и непосредственно были связаны как раз с «как дела» и с мужчинами. Даже не понятно, с чего начинать…
«…Начну с того вопроса, который интересует обо мне всех встречных-поперечных, может, и тебе он интересен. Который и меня с некоторых пор стал интересовать: про мою личную жизнь. У меня ее нету. В том смысле, в каком обычно имеется в виду: нет мужчины – опять же, в том смысле, в каком обычно имеется в виду. И не было за все время нашего с тобой необщения.
Причем, я это не нарочно. Я ждала любви. И жду. Но со мной произошло странное явление. Как его описать изнутри – пока не знаю. Поэтому сообщу, как меня еще недавно называли друзья и не только они: «Монахиня».
То, что я увлеклась вопросами веры и Бытия и религиями – ты знаешь, еще присутствовала. А вот вопросы житья – ушли на какой-то дальний план… Постепенно. Во мне выросло что-то, и преобразило меня внутри и снаружи. И теперь – вот, результат. И это длилось несколько лет. Но я упорно не замечала. Что, впрочем, естественно – не видеть собственных ушей. Друзья-подруги били тревогу, всячески со мной беседовали, обозвали меня этим словом – пытались вразумить. Я не видела ничего необычного. Сознательно, ведь, я действительно ничего не делала. То есть, я не решала, что мне этого не надо. И я всем отвечала: все нормально, я жду любви. Меня уговаривали, что нужно быть открытой ей, а ты, мол – о! – еще для меня придуманный образ: а на тебе духовная паранджа.
Ну, и надо сказать, под эту паранджу никого не тянуло заглянуть. Хотя… откуда я знаю? Если меня не тянуло выглянуть – то это не значит ничего больше.
Но потом как-то я поняла. Обстоятельства и, все же, люди помогли увидеть, что я только считаю, что ничего не делаю против, и жду. А на деле – и не жду, и много чего делаю против, но как-то естественно для себя, как дышу. В этом и сложность, поэтому я ничего и не замечала.
И все-таки произошло это не нарочно. Я увлеклась одной стороной жизни, которой мало кто увлекается. Пока не заболела.
Вот уже второй год, как я большей частью лежу в родительском доме, в деревне. И ладно еще приспособилась лежа вязать. Беру заказы. Но для этого нужно в город ездить. Здесь заказывают мало, а платят еще смешнее. Заодно сообщу тебе, кем я работала до того: поваром, няней в семье, воспитательницей в детском саду, даже домработницей (приходящей, когда ездила к бабушке и застревала там). Немного – администратором в кафе, получилось забавно: пришла временно как кухонный рабочий, а администратору нужно было срочно в отпуск, ей сказали – найди себе замену, а было некого, вот, она меня и вычислила. И у меня неплохо получалось. И кафе было хорошее. Вкусное, и меня хотели там оставить. Но дальше я не стала: решила, что это способствует росту гордыни – управление людьми – а мне это ни к чему. И я себя вернула к физической деятельности. Но не она одна причина моей болезни, как я теперь понимаю. Вернее сказать, эта жажда физического труда – следствие того же моего увлечения духовной стороной бытия, а честнее сказать, какого-то религиозного экстаза, в который я постепенно вошла, пока меня оттуда не вышвырнула собственная плоть прямо на кровать. Но, Слава Богу, еще не на больничную!!
В общем, всего не опишешь, даже в длинном письме. А было хреново, правда. Я, например, проехав 40 минут в машине, вылезала оттуда буквой «Г» – потому что ноги выпрямляются, а спина – не выпрямлялась. И как была под 90 градусов к ногам, так и оставалась. И нужно было, чтоб кто-то помог распрямить. Я упиралась руками в машину, постепенно перемещая их кверху, а мне сзади давили на попу – аккуратно и потихоньку. Сейчас – получше, но сидеть долго не могу. И ты понимаешь, наверное, что в таком плачевном положении что-то совсем не до личной жизни, а меж тем именно в этом положении – так сказать лицом к земле – я о ней, наконец, вспомнила.
Так вот, теперь у меня есть много времени думать. Заболел – нижний отдел позвоночника. Понятно, были врожденные причины, может, ты помнишь, я в детстве всегда была освобождена от физры из-за них. Но, знаешь, Эль, мне эта болезнь много чего открыла, и еще, наверное, откроет, хотя куда уж. Я всякие книжки давай читать, может быть знаешь, психологов, о метафизической стороне болезней. Стала работать по всем методикам, всякие упражнения психологические делать. Но только они не совсем обо мне, что ли? Поэтому даже свои стала придумывать. Самая главная методика – быть честной с собой. Только не всегда разберешься – а где она, правда? Она такая сложноустроенная, у нее слои и грани, и ее много. И какая нужна в данный момент? В юности я снимала с себя маски – получилось быстрее. Сейчас уже второй год пытаюсь откопать себя.
А до этого, я как-то и не чувствовала однобокости своей жизни. Обнаружила неожиданно, хотя такое нечувствование было, видать, давно. Тело – чувствовало, а я – нет. Однажды я вернулась из поездки по святым местам – и поняла, вернее, еще там обнаружила, что не чувствую себя ниже пояса. Я просто чуть не закачалась, чуть не упала – во время заметила. Даже пояса не чувствовала. А только журчание религиозного умиления в грудной клетке.
Еще раньше как-то вспоминала технику аутотренинга – у меня началась бессонница – «Почувствуйте тепло в ногах…» Я – не почувствовала. Ни как. Ни ног, ни таза. Попыталась сосредоточиться на ощущениях, не дающих мне спать – опять-таки вся энергия, и вся моя личность где-то в груди и в голове. И все. Как будто ниже – меня нет.
Но ты не пугайся, это уже позади. Теперь мне есть, кому регулярно напоминать о нижних частях и органах тела: это – боль. И она – великий учитель.
Но, Элька, проблема, ведь, не в том, чтобы найти мужика для секса, чтобы заработала нижняя часть тела. А душе что делать? Мои нынешние друзья меня только ту и знают, которую они обозвали монахиней, и пытаются перевоспитать. А я же была и другой. Проблема в том, что вспоминая – конечно, я стала искать в себе себя – свое дорелигиозное прошлое, у меня же были очень странные – для меня, по крайней мере – отношения с мужчинами. Меня хотели те, кого я не хотела, но при этом они же меня и имели. И хотя их было побольше, только двоих из них я хотела сама. Нет, троих. Но этот третий оказался наутро женат. Правда, это было сложно заподозрить, он в нашей квартире околачивался неделю почти каждый день, он был друг моих соседок-заочниц, и я очень чувствовала, что из-за меня, и мы засиживались ночью вдвоем и очень интересно и глубоко общались…
Главной загадкой во всем этом для меня было и остается, почему и что во мне видели эти мужчины, чтобы быть абсолютно уверенными – в этом вся интрига – что я их хочу и какие-то знаки подаю, и это же не единичные какие-то случаи. А дальше уже от стечения внешних и внутренних обстоятельств, да от степени настойчивости зависело, будет что или нет.
В общем, мне это все еще тогда сильно надоело.
Тогда я решила, что это все моя внутренняя нечистота, и мне нужно очиститься духовно. И только тогда я встречу нормального, порядочного мужчину, единомышленника, человека с духовными интересами. И вот, я углубилась в самоочищение. В результате – вообще перестала чувствовать тело. Но почему-то не встретила из таких того, к которому возникли бы чувства.
И вот, что я поняла! Во мне одновременно уживаются две очень разные личности-потребности. А, вернее, в том-то и дело, что они не ужились…
И видимо, это мое раздвоенное состояние притягивает ко мне и втягивает меня только в два разных, даже противоположных типа отношений. В результате, ни одни из них не привели ни к попытке создать семью, ни хотя бы к каким-то длительным отношениям. Или я не хочу, или он не хочет, или у обоих нет даже мысли такой.
Происходит либо интеллектуально-духовное общение, интерес, взаимопонимание, общие взгляды, все здорово и можно дружить, но не более того, но я его не хочу, или я не в его вкусе. Другого я буду хотеть и он меня будет хотеть, но и все. И ему от меня больше ничего не надо, и он мне ничего не сможет дать, кроме навязчивого удовлетворения моего желания, пока оно не иссякнет, потому что не интересно. А так как на основании прошлого опыта мне это становится понятно сразу – то мне сразу и становится и скучно и грустно, и незачем руку подавать…
Я, ведь, смотрю на жизнь, на людей – есть хорошие семьи. У меня есть друзья, например, три семьи, за которых я счастлива, что это семья, союз, это целое, что-то красивое, гармоничное – соразмерное, что ли.
Я же попадаю постоянно то в одну, то в другую резко различную среду – при чем эта не среда моего общения вообще, в ней же и складываются пары, а именно среда как ситуация вокруг меня. И эти среды—ситуации между собой не совмещаются. Я же не могу завести двух мужчин, один будет соответствовать мне одной, второй – другой.
Не знаю, как для тебя сейчас – в этом месте мы изначально с тобой расходились, может тебе кажется, что в принципе, почему бы и нет, да? Но, заранее тебе и отвечу… Эту ситуацию, если даже и допустить – то она ничего не решает. Находясь с одним, второй части меня будет тошно, а значит, тошно будет мне всей. Я же одна.
То есть, как раз так уже и было в моей жизни. Поэтому мне важно свести себя в одно. Эти две меня, которые во мне есть – это же я из них состою, это и есть я. 1+1=1. Никто из них мне не чужая. Никакую из них нельзя изгонять, и я не собираюсь это делать. Я хочу, надеюсь, стараюсь и, мне кажется, уже могу свести их (себя) в согласие. Не просто к перемирию, нейтралитету – а в согласие».
***
И правда, она – не нарочно. С чего началась эта история раздачи вещей?
Она вспомнила про штаны – про джинсы.
И раньше, если Женю попросить, она отдавала, не задумываясь как, впрочем, вся ее семья. Но какой-то женский инстинкт в ней срабатывал – и уж такого все же не просили – сами женщины.
Вообще-то на эту побелку, которая ничем и не грозила ее любимым драгоценным и долгожданным штанам, ибо краска легко оттиралась – она пришла в них как раз не потому что ей было на них наплевать и она их превратила в спецовку. Напротив, она пришла именно в них – чтобы везде быть красивой.
Чтобы купить эти джинсы, она буквально и реально экономила на обедах, – то есть просто не ела нормально, пару кусков хлеба с чаем чтобы задавить голод —месяц на третьем курсе университета, при этом как всегда отсиживая после пар в библиотеках до закрытия. С джинсами удивительно повезло – как бы она сейчас это назвала – Мироздание услышало заказ – ровно за этот месяц случился какой-то очередной и резкий скачок цен, и когда она с подругой пришла на рынок – этих денег уже не хватало – и нужно было бы еще месяц учиться впроголодь или за прежние деньги покупать подделку – чего Женя никогда не любила – «я не настолько богатый человек, чтобы покупать дешевые вещи». И вдруг, они наткнулись на женщину, которая продавала по прежней цене эти единственные, удивительно идеально подошедшие Жене, настоящие джинсы…
Однако тумблер уже переключился и застрял в этом положении – на примате внутреннего над внешним, духа над материей, отдать над взять.
