banner banner banner
Тверской бульвар
Тверской бульвар
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Тверской бульвар

скачать книгу бесплатно

Тверской бульвар
Лев Ефимович Колодный

Эта книга написана известным журналистом и писателем Львом Колодным, автором многих сочинений о Москве. Она посвящена одному из десяти московских бульваров, зеленым полукольцом стянувших центр города между берегами Москвы-реки. Бульварам москвичи обязаны императрице Екатерине II, повелевшей на месте земляного вала, крепостной стены и ворот каменного Белого города, утратившего оборонное значение, посадить деревья. Тверской бульвар первый стал излюбленным местом прогулок и гуляний народа. Ему посвящены стихи и описания многих литераторов. Никуда не выезжая из Москвы, Лев Колодный два года ходил по маршруту длиной всего 872 метра, но здесь на каждом шагу встречал дома, связанные с именами великих писателей, архитекторов, артистов, замечательных жителей Тверского бульвара. Вечером на нем загораются фонари у подъездов МХАТа имени Горького и драматического театра имени Пушкина, бывшего легендарного Камерного театра Таирова, где играла гениальная актриса Алиса Коонен. О том, что автор увидел и узнал во время увлекательного путешествия, вы прочтете на страницах авторского путеводителя. С ним в руках все, кто любит Москву, могут пройти дорогами писателя, узнав о многих незабываемых людях и событиях.

Лев Колодный

Тверской бульвар

© Колодный Л.Е., 2014

© ООО «Издательский дом «Вече», 2014

Вступление

На планах Москвы Тверской бульвар появился сравнительно недавно – на рубеже ХVIII – ХIХ веков – и сразу пережил катастрофу в пламени пожара 1812 года. Но восстал из пепла и стал еще краше. На нем до 1917 года не построили ни одного храма, плотно заполнив новыми городскими усадьбами и возродив старые дворцы. О них интендант армии Наполеона Анри Бейль, известный в мире как писатель Стендаль, сообщал сестре из захваченной Москвы: «Этот город был не знаком Европе, в нем было от шестисот до восьмисот дворцов, подобных которым не было ни одного в Париже».

Бульвар после возрождения стал местом гуляний, описанным классиками русской литературы в прозе и стихах, одной из самых известных улиц Москвы. Сочиняя роман в стихах «Евгений Онегин», Пушкин в черновых набросках писал:

Он слышит на больших обедах
Рассказы отставных бояр,
Он видит Кремль, Тверской бульвар.

Как видим, ставит в один ряд с древним чудным Кремлем новую достопримечательность Москвы. В «Записках москвича» 1830 года журналист Яковлев отмечал: «Несмотря на моды, нововведения, новые сады, новые бульвары, Тверской бульвар главенствует перед всеми прочими гуляньями». Спустя год путеводитель Москвы констатировал: «Здесь ежедневно собирается множество прогуливающихся и иногда так много, что бывает тесно. В некоторых расстояниях поставлены скамейки для отдыхающих».

Спустя сорок лет Федор Тютчев, много лет живший в лучших городах Европы, признавался: «Есть что-то удивительно ободряющее меня и освежающее в этом городе… Тверской бульвар неизменно производит на меня свое действие».

По бульвару прогуливались Карамзин и Пушкин, Лермонтов и в детстве Лев Толстой. Здесь родился Герцен. На нем установили первый в России памятник Пушкину. «Артистический кружок» на бульваре посещали Чайковский и Островский.

В собственном доме жила великая актриса Мария Ермолова, а в советские годы в общежитии писателей обитали Андрей Платонов и Осип Мандельштам.

Два века на Тверском бульваре вершилась история Россия, в домах «Латинского квартала» вызревал заговор студентов, решивших убить царя Александра II. На нем строились баррикады в 1905 году, братались люди в феврале 1917 года, а в октябре шел «последний и решительный бой». В годы так называемой «реконструкции Москвы» бульвар лишился квартала, примыкавшего к Тверской улице, старинных домов у Никитских ворот. Об этом и много другом я рассказал в этой книге, где впервые названы имена замечательных людей, которые прежде замалчивались советской цензурой.

Бульвар Екатерины II. Его назвали Тверским

В мире много бульваров шире, протяженнее и роскошнее, чем Тверской бульвар. Одни Елисейские Поля в Париже чего стоят. Там праздник жизни, толпы иностранцев всех цветов кожи и разрезов глаз, дворцы, монументы и площади, там лес деревьев шириной 300—400 метров и проспект длиной без малого два километра, точнее – 1915 метров. Такой самой красивой улицей мира стали Елисейские Поля далеко не сразу и появились в конце ХVIII века, почти одновременно с нашим первым старейшим бульваром. Но французам там места осталось мало.

Тверской бульвар также давно промерен, его длина 872 метров, ширина колеблется от 60 до 80 метров. Москва его никому пока не отдала.

Побывавший в Париже в 1790 году Николай Карамзин на месте нынешнего великолепия увидел лесок «с маленькими цветущими лужками, с хижинками, в разных местах рассеянными, из которых в одной вы найдете кофейный дом, в другой – лавку. Тут по воскресеньям гуляет народ, играет музыка, пляшут веселые мещанки. Бедные люди, изнуренные шестидневною работою, отдыхают на свежей траве, пьют вино и поют водевили».

Автор «Бедной Лизы», житель Москвы, сравнивая ее с заграницей, сожалел, что у нас не было, как в городах Европы, «нарядных садов, где можно с удовольствием прогуливаться», и в своих корреспонденциях, публиковавшихся в Первопрестольной, убеждал: «В больших городах весьма нужны народные гульбища. Ремесленник, художник, ученый отдыхает на чистом воздухе по окончании своей работы, не имея нужды идти за город».

Тверского бульвара, когда наш великий историк путешествовал по Европе, все еще не существовало, хотя крепостную стену Белого города по повелению Екатерины II к тому времени разобрали. «По примеру чужестранных земель, – указывала императрица главноначальствующему в Москве, – иметь место в средине города для общественного удовольствия, где бы жители оного могли, не отдаляясь от своих домов, употребить прогуливание».

Выполнили царское повеление в 1796 году между Никитскими и Тверскими воротами Белого города. Все давние стоявшие на крепостном валу строения, лавки, кузницы волею фельдмаршала Ивана Салтыкова снесли. Землю срыли. Ров засыпали. Топкая местность, известная всему городу как Козье болото, где трудно было пройти и проехать, где веками грязь стояла по колено «и посреди самого сухого лета земля тряслась под ногами», как вспоминал в «Дамском журнале» анонимный «Любитель отечественной истории», преобразилась на глазах. Там где на горке играли дети, паслись козы, коровы и лошади из соседних домов, к всеобщему удивлению возник европейского вида бульвар, по имени ворот и улицы названный Тверским. Как и сегодня, всякому новому нашлись противники: «Экие времена! Все отняли, некуда выпустить и овечки. Люби Бог его сиятельство, а он нехорошо делает, что бедных людей вздумал обижать!»

Землю спланировали, утрамбовали и засыпали песком. Руководил невиданным делом губернский архитектор Семен Антонович Карин. В ХVIII веке казенным российским зодчим присваивались воинские чины. Из московской артиллерийской школы, где обучали Карина, его выпустили архитекторским учеником в унтер-офицера. Прежде чем стать архитектором, он годами работал архитекторским помощником в чине прапорщика, подпоручика, капитана. (В чине капитана при артиллерийском ведомстве начал в Москве служить Василий Баженов, вернувшийся после долгой стажировки за границей профессором Римской академии святого Луки и академиком Флорентийской и Болонской академий.)

В Киеве построил уроженец Москвы Карин губернаторский дом, в родном городе – трехъярусную колокольню церкви Троицы в Листах на Сретенке, не пережившую эпоху Хрущева. Сведений сохранилось о нем мало. Постройки его сгорели в 1812 году. Выстоял до наших дней Старый Гостиный двор, который возводил он, приспосабливая к нуждам московских купцов, по проекту Кваренги.

В эпоху Екатерины II Карин прослыл и чиновником, и зодчим. Устройство и украшение Тверского бульвара стали его лебединой песней. Высаженные в четыре ряда березы не прижились, засохли в городе. Их заменили липы. Увидеть, как они разрослись, Карину было не суждено.

Бульвар, задуманный в Зимнем дворце Санкт-Петербурга, не стал прихотью императрицы в Москве, всем пришелся по вкусу, не пустовал ни днем, ни вечером. Поэт Константин Батюшков в «Прогулке по Москве», совершенной перед нашествием французов, когда средневековый вал, полукольцом окружавший Москву, еще не был до конца срыт, писал: «Теперь мы выходим на Тверской бульвар, который составляет часть обширного вала. Вот жалкое гульбище для обширного и многолюдного города, какова Москва; но стечение народа, прекрасные утра апрельские и тихие вечера майские привлекают сюда толпы праздных жителей. Хороший тон, мода требуют пожертвований: и франт, и кокетка, и старая вестовщица (так называли в Москве городских сплетниц. – Ред.), и жирный откупщик скачут в первом часу утра с дальних концов Москвы на Тверской бульвар. Какие странные наряды, какие лица».

Поэт упомянул эти наряды: пестрый мундир офицера, голубые панталоны и безобразный фрак счастливца, прискакавшего на почтовых с берегов Секваны, епанчу (плащ широкого покроя. – Ред.) профессора Московского университета. Сохранил в нашей памяти офицера, прогуливающегося с бабушкой, придворной ветхой красавицей, и дедушкой-подагриком, провинциального щеголя, приехавшего перенимать моды, красавицу с толпой обожателей, поэта, читающего эпиграммы, и многих других исчезнувших типов.

При всей нескрываемой иронии Батюшкову нравилась воцарившаяся между липами атмосфера свободы общения, возможность «ходить взад и вперед с кем случится», видеть перед собой «великое стечение людей знакомых и незнакомых». На бульваре, к его радости, «люди становились людьми» и все казались счастливыми.

Никого из завсегдатаев Тверского бульвара поэт не назвал. За него это сделал анонимный автор «Стихов на Тверской бульвар», ходивших по рукам в многочисленных списках. Этот рифмоплет был вхож в высшее общество, знал героев своих эпиграмм не только по именам, но и по кличкам. Знал их происхождение, физические недостатки и человеческие слабости, делая их предметом своих обличений. Под его горячую руку попадали люди влиятельные и самые знатные в Москве.

Вот попович Малиновский
Выступает также тут.
За ним полненький Ватковский,
В коем весу тридцать пуд.

Попович – сын протоирея Алексей Федорович Малиновский, драматург, переводчик, историк, ведавший Московским архивом Коллегии иностранных дел, где под его началом начинали блистательные карьеры «архивны юноши», помянутые в хрестоматийных строчках:

Архивны юноши толпою
На Таню чопорно глядят.
И про нее между собою
Неблагосклонно говорят…

Точно так же молодые аристократы высказывались о своем директоре, называли его «иезуитской харей», что не мешало Пушкину бывать у сановника и на службе, и дома, поскольку Малиновские дружили с Гончаровыми, родителями его жены. Помянутый Ватковский был сыном командира Семеновского полка, который возвел на престол Екатерину II. Тучность не помешала ему прослыть в обществе «занимательным рассказчиком».

И Волконский с карусели
В шпорах звонко прикатил,
Весь растрепан, как с постели,
Парень этот, право, мил.

Этим «парнем» был князь Петр Михайлович Волконский, страстный любитель искусства, содержавший в Москве два крепостных театра. Один давал представления в барском доме, где играли дворовые люди и любители из дворян. После премьеры одной из пьес вышла в Москве книжка под названием: «Комедия в одном действии Н.Н. Представлена в первый раз благородным обществом в доме князя Петра Михайловича Волконского в 1776 г. Печатана в университетской типографии коштом книгопродавца Христиана Радигера».

В районе Самотеки существовал другой крупный театр Волконского на 300 мест, где ставились оперы и пьесы. Дворовые актеры князя перешли в казенную труппу, ставшую Малым театром. Их видели на бульваре во главе с управителем Аполлоном Майковым.

Не все эпиграммы отличались благодушием, были и оскорбительные, за которые могли вызвать на дуэль, чем, очевидно, объясняется желание автора скрыть свое имя. Так, гусар, муж красавицы, поражавшей прохожих «блеском каменьев дорогих», будущий герой Отечественной войны Шепелев удостоился такого портрета:

Усы мерой в пол-аршина
Отрастил всем на показ,
Пресмешная образина
Шепелев в глазах у нас.

Другой офицер, которого видели не только на бульваре, но и в лучших домах Москвы, упрекался за купеческое происхождение:

А Гусятников, купчишка,
В униформе золотой,
Крадется он исподтишка
В круг блестящий и большой.

На Тверском бульваре после полудня в любую погоду видели ехавшего верхом на лошади Николая Карамзина. Судя по «Прогулке» Батюшкова, он сам часто гулял в толпе среди помянутых персонажей.

Тверской бульвар на сотни лет моложе Тверской улицы, но быстро сравнялся с ней своими особняками. За какихто десять лет его застроили городскими усадьбами с главными домами и флигелями, показавшимся офицерам Наполеона и самому императору дворцами, не уступающими по роскоши парижским, с французской мебелью и книгами на французском языке.

В том из них, что сохранился под номером 25, родился у богатого помещика капитана Ивана Яковлева и его возлюбленной, привезенной им из Германии семнадцатилетней Луизы Гааг, незаконнорожденный сын Александр. Отец придумал ему фамилию – Герцен, образовав ее от немецкого слова «герц», что значит сердце. Это случилось за три месяца до нашествия в доме родного Ивана Яковлева брата-сенатора. На Тверском бульваре у сенатора был еще один большой дом, в советские годы перестроенный в многоэтажный банк под номером 17.

С грудным ребенком на руках семья капитана и сенатор не успели выехать из Москвы, захваченной неприятелем. В «Былом и думах» Герцен записал рассказ о том, как и почему это произошло. Братья долго собирались в дорогу, то тот был не готов, то другой. «Наконец мы уложились, и коляска была готова; господа сели завтракать, вдруг наш кухмист вошел в столовую такой бледный, да и докладывает: “Неприятель в Дорогомиловскую заставу вступил”. Так у нас всех сердце и опустилось, – сила, мол, крестная с нами! Все переполошилось; пока мы суетились да ахали, смотрим – а по улице скачут драгуны в таких касках с лошадиным хвостом сзади».

Тверской бульвар загорелся не сразу. А когда огонь подобрался к домам братьев, начались грабежи. Французский солдат вырвал новорожденного у кормилицы и развернул пеленки, выискивая бриллианты и ассигнации. Ничего не найдя, разорвал пеленки. К Тверским воротам Герцена понесли завернутого в кусок материи, содранной с бильярда. Ночевали на улице, молоко у кормилицы пропало, накормили кричавшего от голода младенца куском моченого хлеба, выпрошенного у солдат. Отца Герцена привели к маршалу Мортье, тот доложил о нем Наполеону. С его письмом Александру I, где предлагалось начать переговоры о мире, семью вывели из горящей Москвы.

Когда в город вошла армия Наполеона, деревья на Тверском бульваре выросли настолько, что на них и на фонарных столбах вешали поджигателей. Французские солдаты жили на бульваре, рубили липы на дрова, разводили огонь, чтобы сварить пищу и согреться осенней ночью. Подобным образом, спустя два года, поступали казаки, войдя в Париж, разбив лагерь на Елисейских Полях.

Понадобились годы, чтобы на бульваре затянулись раны войны, восстановились сгоревшие здания и появились новые особняки.

Н.М. Карамзин. Художник В.А. Тропинин

Первым о Тверском бульваре заговорил Николай Карамзин, когда это название к нему окончательно не пристало и само слово “бульвар” резало русское ухо. Карамзин и Батюшков установили традицию в русской литературе – писать о Тверском бульваре в прозе и стихах.

«Прогулка по Москве» сочинялась в том году, когда племянника Сашу дядя Василий Львович увозил из Москвы в Царское Село учиться в лицее. Наводнивший всю Россию «вольнолюбивыми стихами» Александр Пушкин вернулся в родной город после ссылки на юг России прославленным поэтом. К тому времени на Тверском бульваре кроме лип прижились вязы, клены, дубы, ель и туя, аллеи украшали цветы и фонтаны.

Шестнадцать лет не видел Москвы поэт, которую в «Евгении Онегине» описал глазами Татьяны Лариной, привезенной из деревни на выданье:

…Вот по Тверской
Возок несется чрез ухабы.
Мелькают мимо будки, бабы,
Мальчишки, лавки, фонари,
Дворцы, сады, монастыри,
Бухарцы, сани, огороды,
Купцы, лачужки, мужики,
Бульвары, башни, казаки,
Аптеки, магазины моды,
Балконы, львы на воротах
И стаи галок на крестах.

«Дворцы» – это Петровский дворец, возрожденный на наших глазах правительством мэра Москвы Юрия Лужкова города. «Монастыри» – Страстной монастырь, разрушенный до основания в 1937 году. «Бульвары» – Тверской бульвар. «Львы на воротах» – охраняют здание Музея современной истории. «Аптеку» снесли заодно с кварталом бульвара, приняв Генеральный план 1971 года, пообещав народу превратить Москву в образцовый коммунистический город.

Аптеку на углу Тверской многие помнят, ей было лет двести, ее разрушили, как и многие старинные дома ХVIII – ХIХ веков. Рука «отцов города» не дрогнула. В сводчатых подвалах дома под аптекой подавали пиво с раками, черными подсоленными сухарями. Сюда меня привел Вадим Кожинов, студент филфака Московского университета, опекавший по поручению комитета комсомола такелажника стройки МГУ на Ленинских горах, грезившего по простоте душевной учиться на отделении журналистики того же факультета. От этой затеи он меня не отговаривал, заражал энтузиазмом, стихами, которые читал за столиком в полутемном шумном зале, набитом исключительно мужчинами. Он знал, как мало кто тогда, старую Москву, в числе первых писал, что ее надо беречь и не разрушать. Смешно читать, что пишет дружная компания «Архнадзора»: мол, разрушают Москву по-прежнему, и даже с большим размахом. Видели бы ребята, как расправились с Тверским бульваром в 1972 году. Я видел и потому пишу, чтобы это никогда не повторилось

Иван Богослов улыбался. А студенты убили царя

На Тверском бульваре со дня его основания и до революции не построили ни одного храма. Тем не менее его украшали купола и колокольни двух старинных церквей. Одна из них – Дмитрия Солунского – триста лет манила прихожан на углу Тверской улицы.

Русские князья и цари от Ярослава Мудрого, включая Юрия Долгорукого, Александра Невского, Ивана Грозного, до Алексея Михайловича нарекали сыновей Дмитриями. Героем Куликовской битвы стал Дмитрий Донской. Этот князь в 1380 году, когда состоялось побоище, перенес в Успенский собор икону Дмитрия из Владимира. Туда она попала, как величайшая святыня, из Киева, а до этого обреталась в Салониках, написанная на гробовой доске великомученика, погибшего при гонителе христиан императоре Диоклетиане. На царевиче Дмитрии, сыне Ивана Грозного, убитом в Угличе, пресеклась мужская линия династии московских Рюриковичей.

Церковь Дмитрия Солунского стерли с лица земли в 1933 году, когда Тверскую решили расширить, придать ей вид столицы нового социалистического мира, застроить семиэтажными домами в стиле сталинского ампира. Историки архитектуры особо ценили колокольню-звонницу храма. В средневековой Москве колокола либо поднимались на круглые башни, столпы, либо помещались в приземленные четырехгранные звонницы.

Звонница церкви Дмитрия считалась «смешанного типа», она завершалась великолепным шатром, как колокольня, и в этом была ее уникальность. «В Москве уцелела лишь единственная колокольня при трехшатровой церкви Святого Дмитрия Солунского», – отмечается в «Путеводителе по Москве 1913 года». Построили ее в первой половине ХVII века, до того как церковь запретила венчать храмы шатрами.

На Тверском бульваре выстраивались кареты знатных персон, приезжавших в храм не только для молитв, но и чтобы послушать церковный хор, в ХIХ веке столь известный, как в наши дни – хор Сретенского монастыря.

Неповторимость и три века истории не остановили разрушителей. Дмитрия Солунского не стало. Тверскую расширили. Старинные дома взорвали.

Другой храм – Иоанна Богослова – чудом уцелел, и его можно увидеть с Тверского бульвара у Театра имени Пушкина, за которым проходит Большая Бронная. В названии улицы и соседних Палашевского и Гранатного переулков хранится память о броне – панцирях и кольчугах, палашах, гранатах, то есть артиллерийских снарядах, производимых в Бронной слободе, где жили оружейники. В этой слободе деревянную церковь со времен царя Федора Ивановича построили в «прославление» апостола и евангелиста Иоанна Богослова. Вступивший на престол молодой царь Михаил Романов подарил ей икону, написанную в Византии, с образом святого и дарственной надписью.

При его сыне царе Алексее Михайловиче «тщанием приходских людей» неизвестный зодчий воздвиг пятиглавую каменную церковь на месте деревянной. Позднее к ней пристроили увенчанный одной главкой Никольский придел. Его освятил Адриан, десятый и последний патриарх Московский и всея Руси. Его характеризуют крайним противником реформ Петра, приверженцем старинных обычаев, выступавшим против бритья бород, которые срезал боярам сам царь. Петр не поступил с Адрианом, как его отец с патриархом Никоном, не сослал в монастырь, не низложил, дал дожить патриархом. Но после смерти Адриана упразднил патриаршество.

Еще одна яркая фигура допетровской Руси – поэт и драматург, богослов, воспитатель царских детей Симеон Полоцкий – вошла в летопись храма.

Архитектуру Московской Руси Средних веков дополнила двухъярусная колокольня нового времени, построенная по европейским канонам, в классическом стиле. Она несла семь колоколов, один из которых отлил мастер Иван Маторин, тот самый, кто с братом Михаилом отлил Царь-колокол.

Колокольню воздвигли в 1740 году, когда умерла императрица Анна Иоанновна. Ее отца, Ивана, царствовавшего с Петром при правительнице сестре Софье, назвали именем, которое носил Иоанн Креститель и Иоанн Богослов, почитаемый христианами как апостол, один из двенадцати учеников Христа, и как один из четырех его биографов, написавший Евангелие от Иоанна. Имя это происходит от еврейского имени «Иоханан», что значит «Яхве милостив», Бог милостив. Таким именем иудейский рыбак Зеведей, что значит «дар мой», нарек одного из сыновей. Ученик Иоанна Крестителя, он, как гласит предание, слышал, как тот при явлении Христа сказал: «Вот Агнец божий». Уверовал в него и пошел за ним, стал «учеником, которого любил Христос». На Тайной вечере «припадал к груди Христа». Единственный, кто проявил твердость духа, когда другие апостолы растерялись после ареста. Единственный из них стоял на Голгофе у креста, и умирающий Христос завещал ему заботу о матери – Деве Марии. Иоанна подвергали гонениям, бичевали, сослали на полупустынный остров Патмос. Там ему пришло видение о будущем мира и церкви, что побудило написать вдохновенное поэтическое «Откровение», по-гречески – «Апокалипсис». Оно завершает Новый Завет, где в последних главах после второго пришествия воспевается сияющий, не знающий ночи Иерусалим. «И не войдет в него ничто нечистое, никто преданный мерзости и лжи, а только которые написанные у Агнца в книге жизни».

Вокруг Иоанна Богослова, как пишет Владимир Гиляровский в «Москве и москвичах», на не мощенных камнем улицах в деревянных строениях с мелкими квартирами снимали жилье студенты-разночинцы. Жили в нужде. Вместо чая и кофе заваривали цикорий, четверть фунта, сто грамм, за три копейки, хватало дней на десять на четверых. В каждой комнате обитало четверо, на всех, бывало, приходилось две пары сапог и две пары платьев. На лекции ходили поочередно, двое шли в университет, двое сидели дома. «Четыре убогие кровати, они же стулья, столик да полка книг».

(Ничем не лучше выглядели комнаты огромного, в четырех замкнутых корпусах студенческого общежития Московского университета у Яузы на Стромынке в 1951–1956 годах, когда я там жил. С той разницей, что убогих кроватей насчитывалось в два раза больше. Мебель состояла из прикроватных тумбочек, шкафа, стола и стульев. Украшали стены в рамках под стеклом отпечатанные портреты, по одному на комнату – вождей, членов Политбюро. На моих глазах комендант общежития обходил комнаты и снимал со стен портреты Берии, когда стало известно о его падении.)

При либеральном Александре II на Бронных улицах и переулках было некое подобие парижского Латинского квартала. Студенты всем своим видом и манерой поведения отличались от обывателей, ходили длинноволосые, в шляпах с широкими полями, щеголяли в пледах и очках. Подвыпив, распевали:

От зари до зари,
Лишь зажгут фонари,
Вереницей студенты шатаются,
А Иван Богослов,
На них глядя без слов,
С колокольни своей улыбается.

Как утверждает Гиляровский: «Здесь в конце шестидесятых годов была штаб-квартира, где жили студенты-нечаевцы, а еще раньше собирались каракозовцы, члены кружка “Ад”». Студентом Московского университет был Дмитрий Каракозов, вольнослушателем – его двоюродный брат Николай Ишутин. Студент Сергей Нечаев занимался в Петровской сельскохозяйственной академии. Каракозов стрелял в царя и был повешен. Его брату, организатору «Ада», казнь заменили бессрочной каторгой. Сергей Нечаев создал «Народную расправу». За убийство студента Ивана Иванова, заподозренного им в предательстве, Нечаева приговорили к 20 годам каторги. Все они помышляли о революции и справедливом строе, социализме. Другие студенты неоднократно покушались на Александра II и убили царя, готового подписать Конституцию, спустя пятнадцать лет после выстрела Каракозова.

Студент. Художник Н.А. Ярошенко

По Тверскому бульвару в Татьянин день студенты и профессора Московского университета шли к Трубной площади, роскошному ресторану «Эрмитаж». Там раз в год за простыми столами, уставленными бутылками водки, пива, дешевого вина и закусками, устраивали, по описанию Гиляровского, шумный и развеселый «народный праздник в буржуазном дворце обжорства».

В храме Иоанна Богослова кроме иконы, подаренной Михаилом Романовым, особо почитали чудотворную икону «Умиление» Божьей Матери и Смоленскую Богоматерь ХVII века в роскошном окладе. Его содрали, когда пришли на пятом году окрепшей советской власти большевики и под предлогом помощи голодающим конфисковали все церковное золото, серебро, драгоценные камни, украшавшие иконы.

Ограбление Иоанна Богослова происходило на глазах живших на Тверском бульваре Осипа Мандельштама и его жены. Надежда Яковлевна во «Второй книге», изданной в Париже, вспоминала: «Где-то в Богословском переулке – недалеко от нашего дома – стояла церквушка. Мне помнится, что именно там мы заметили кучку народа, остановились и узнали, что идет “изъятие”. Происходило оно совершенно открыто – не знаю, всюду ли это делалось так откровенно. Мы вошли в церковь, и нас никто не остановил. Священник, пожилой, встрепанный, весь дрожал, и по лицу у него катились крупные слезы, когда сдирали ризы и грохали иконы прямо на пол. Проводившие изъятие вели шумную антирелигиозную пропаганду под плач старух и улюлюканье толпы, развлекающейся невиданным зрелищем».

Мандельштам заметил, что дело не в ценностях: «Бывало, что снимали колокола и отливали из них пушки. Бывало, что церковное золото отдавалось на спасение страны. Одним ударом убивали двух зайцев: загребали золото и порочили церковь».

Спустя десять лет после ограбления в храм настоятелем назначили молодого иеромонаха Киприана, в миру Константина Алексеевича Нелидова. Его дворянский род происходил от «мужа знатна короны Польския», проявившего себя бойцом в Куликовской битве. После нее он навсегда остался жить в Москве, крестился, поменял имя Владислав на Владимир, а фамилию Каща-Неледзевский на Нелидов. Одному из его потомков великий князь Иван III дал прозвище Отрепьев, ставшее на двести лет фамилией рода. Это слово значило не только ветхую одежду, но и остатки льна, а в переносном смысле так называли последыша, последнего ребенка в многодетной семье.

Фамилию Нелидовым вернул царь Алексей Михайлович. При Екатерине II дочь поручика Екатерина Нелидова поступила в Смольный институт и обратила на себя внимание грацией и умением танцевать. Императрица велела художнику Дмитрию Левицкому написать портрет танцующей Нелидовой. Девушка не слыла красавицей, но поражала блестящими черными глазами, веселым нравом и остроумием. При дворе прижилась, стала близкой подругой Марии Федоровны, жены цесаревича, который и сам в ней души не чаял. Будущий император Павел I в отношениях с ней «дошел до рыцарского поклонения». Но не дальше. Никто из придворных не верил, что она фаворитка, не любовница Павла. Нелидова была бескорыстной, отказывалась от подарков императора, считала, что «сам Бог предназначил ее» охранять Павла. Вместе с его женой Екатерина гасила вспышки гнева неуравновешенного императора, влияла на важные решения при назначении сановников. Павел I говорил, что у него с Нелидовой «дружба священная и нежная, но невинная и чистая». Так продолжалось до тех пор, пока обеих не заменила одна Анна Лопухина. Спустя три года императора убили.

Николай I и его жена Александра Федоровна пережили нечто подобное с другой выпускницей Смольного института и племянницей Екатерины Нелидовой – Варварой. Очевидно, в роду Нелидовых женщинам передавались по наследству черты характера, которыми очаровывались Романовы, сначала Павел I, потом его сын Николай I.

Варенька, как ее звали при дворе, подобно Екатерине магнетизировала черными глазами, грацией, слыла рассказчицей смешных историй, искусной наездницей. На первом балу, танцуя в маске, рассказала императору ходившие о нем анекдоты, а когда открыла лицо – понравилась ему с первого взгляда. Судьба ее в тот миг решилась, она стала не только фрейлиной, но и ближайшей подругой Александры Федоровны, тайной любовью Николая I. Никаких выгод от близости с императором Нелидова не искала. В отличие от своей тети никак на его решения не влияла, любила бескорыстно, как мужчину. Статью, красотой и благородством природа его не обделила. Любить Николая Павловича было за что. В отличие от своего отца, старшего брата и сына Николай I не третировал на глазах придворных жену, мать семерых детей, которую любил. Но после последних тяжелых родов императрица по настоянию врачей прекратила с мужем интимные отношения. Став фавориткой, Варвара Нелидова никогда и нигде не давала повода заподозрить свою связь с царем, и он умело скрывал тайные свидания, без которых не мог жить. Связь длились семнадцать лет и оборвались со смертью императора. Завещанные царем 200 тысяч рублей она отправила в «Инвалидный капитал». Осталась подругой вдовы императора, близкой с его детьми, и пережила Николая I на сорок лет.

На поприще дипломатии отличился Александр Иванович Нелидов. После победоносной войны с Турцией ему поручили составить предварительные условия мира, его подпись стоит под Сан-Стефанским договором, положившим конец господству мусульман в славянских странах Восточной Европы.

Такой вот дворянский род, внесенный в родословные книги шести губерний России, был у отца Киприана, что сыграло роковую роль в его судьбе. Спустя год после назначения настоятелем храма Иоанна Богослова его арестовали и отправили в лагерь, где священник погиб в 33 года, как Христос. Он не видел, что случилось с его храмом и прихожанами. Когда по ходатайству соседнего театра общину упразднили и церковь закрыли – иконы пошли на дрова, иконостасы алтарей и росписи стен ХIХ века, не ценимые советскими искусствоведами, уничтожили, разрушили главы, снесли ограду. Обезображенное здание передали в аренду Камерному театру, устроившему в нем общежитие, затем столярный и слесарный цех.

Реставрация длилась мучительно долго. Живший поблизости идеолог партии Михаил Суслов обратил внимание на полуразрушенную церковь. Его звонок сдвинул дело с мертвой точки, реставрация оживилась и снова угасла. Так продолжалось все годы советской власти, пока храм не вернули верующим. «Инкомбанка» больше нет. А деньги, вложенные им в воссоздание храма, не пропали. Позолота и образа завораживают. Трижды побывал в церкви Алексий II, поразившийся мастерством современных иконописцев, создавших алтари, «пред которыми будут молиться новые поколения русских людей, и они сами когда-нибудь через века станут нашей святыней». Иными словами – памятниками искусства ХХI века.

«Повеса вечно праздный». На Тверском бульваре