скачать книгу бесплатно
Нахид
Шахрияр Замани
Иранский бестселлер
Нахид была подростком, когда погиб её отец. Мать, опасаясь преследований сильных мира сего, увезла девочку в Америку. Прошли годы. Иран охвачен пламенем революции. Видя, что власть шаха шатается, Нахид едет на родину, желая призвать к ответу убийцу отца.
Для широкого круга читателей.
Шахрияр Замани
Нахид
Издание подготовлено при поддержке Фонда исследований исламской культуры имени Ибн Сины
К 30-летию Ассоциации книгоиздателей России (АСКИ) (Russian Publishers Association)
© Фонд Ибн Сины, 2020
© ООО «Садра», 2020
Глава первая
Какая же я невезучая: все входы в Тегеранский университет заперты, и он оцеплен войсками. Кейхан говорит, что это именно армия, а не полиция, у тех форма тёмно-синего цвета. Демонстрация приближается по проспекту, на который выходит университет. Первый ряд, взявшись за руки, ступает решительно, и Кейхану явно хочется пойти с ними. Вон как они идут, сцепив согнутые в локтях руки и ритмично выкрикивая лозунги.
– Если ты не против, пройдём немного с ними, – предлагает Кейхан, и я отвечаю:
– Раз университет закрыт, идём.
И вот мы стиснуты толпой. Я отстаю, и Кейхан ждёт меня. Люди смотрят по-доброму, и никто не толкается. Женщин, кстати, тоже немало, даже кое-где видны мамочки с грудными детьми на руках. Слегка моросит дождь. Кейхан ведёт себя сдержанно. Его стеснительность опережает мои мысли. Возможно, ему со мной и не вполне удобно.
– Все эти люди, – говорю я, – каждый день они ходят на демонстрации, когда же они живут?
– Эта работа – тоже жизнь, в каком-то смысле.
– Я не расслышала, что ты сказал?
Стоит такой шум, что приходится кричать.
– Неужели смена политического режима так важна, что люди ради неё подвергают свою жизнь опасности?
– Народ требует большего, чем замена политических фигур, – отвечает Кейхан. – Они хотят созидать Иран своими руками и своим разумом. По-твоему, это неважно?
– Мне это тоже важно, но я думаю и о детях-инвалидах, о лишённых опеки женщинах, об униженных рабочих и о неграмотных девочках.
Лозунги распространяются по толпе со скоростью света. Я пока ещё их не запомнила и лишь двигаю губами. Носок моего сапога ударяется о ботинок «Кикере» идущего впереди. Паренёк оборачивается и просит у меня прощения. Мне становится стыдно, и я опускаю глаза. И замечаю его широченные брюки-клёш. Говорю Кейхану:
– У меня ноги устали. Давай сядем где-нибудь в сторонке.
Я сажусь на бетонное ограждение арыка, подобрав под себя полы плаща, чтобы не замочить их в воде. Кейхан вообще промок как мышь. И у меня с головы и шеи капает, хотя я не заметила, когда именно дождь усилился.
– Ты не фотографируешь? – спрашивает меня Кейхан.
– Я не фотожурналист. Умею снимать только крупные и неподвижные предметы.
Сидящая рядом со мной женщина средних лет достаёт пакет из-под чёрной накидки:
– Доченька, угощайся! – И она сама раскрывает мою левую ладонь и сыплет в неё из пакета инжир и сушёную тутовую ягоду. – У тебя, девочка, в лице ни кровинки!
Кейхан смотрит на меня тревожно, а моя левая рука с сухофруктами неподвижно лежит на коленке. Её содержимое увидела проходившая мимо молоденькая девушка, остановилась и угостилась инжиром. И продекламировала: «Очень давно есть захотелось».
Потом она водит ладошкой перед моими глазами.
– Ты в порядке? А я всю вкуснятину твою съела! Беру вот последнюю ягоду инжира на память о встрече.
– Мы с вами раньше встречались? – спрашиваю я.
– Ты, главное, завтра будь на этом же месте, – отвечает она, прожёвывая. – Всё очень вкусно.
Худой жёлтой рукой девушка поправляет свою голубую накидку, потом делает прощальный жест.
– Ты уходишь? – спрашиваю я.
– «И караван ушёл, а ты всё спишь, и лишь пустыня пред тобою…»[1 - Девушка цитирует стихотворение Хафиза. Хафиз Ширази (ок. 1325–1389/1390) – персидский поэт, один из величайших лириков мировой литературы. (Здесь и далее – прим. перев.)]
– Как тебя зовут, сказала бы хоть?
Но она, смеясь, убегает. Женщина и мужчина – светловолосые и голубоглазые – ищут, где бы присесть. С ними худой черноволосый паренёк. Они скидывают рюкзаки под дерево и садятся здесь же. Демонстранты скандируют:
– Предложенную конституцию… и политическую реформу… народ отвергает! Потому что – вождь отвергает! Исламская республика! Исламская республика!
– Кто придумывает эти лозунги, – спрашиваю я Кейхана, – глубокие и простые?
– Сам же народ.
Паренёк сидит на корточках напротив мужчины и женщины и переводит им лозунги на английский. Причём «исламскую республику» передаёт как «народно-демократическую». Я прислушиваюсь: остальное он тоже искажает. Говорю об этом Кейхану, и тот отвечает:
– Посиди на этом месте, я сейчас вернусь.
По проспекту, против движения демонстрации, бежит пожилой мужчина с американским пальто через руку и кричит:
– Гвардия наступает, шахская гвардия!
Ружейный залп взмётывает ворон, сидевших на деревьях. Во рту у меня делается горько, в горле горячо, и слеза застывает на щеке. Мужчина с пальто в руках спрашивает у всех спички. Женщина, одетая в синий плащ, похожий на мой, даёт ему золотистую зажигалку и тонет в толпе. Американское пальто загорается, потом ярко вспыхивает.
Толпой меня отнесло в сторону на несколько метров. Мужчина, поджёгший пальто, бросает мне зажигалку. Пока я поднимала её с асфальта, он уже исчез. Я рассматриваю золотистый корпус, на котором чётко выгравировано: «Добрая мысль, доброе слово и доброе дело». Вещь явно дорогая, но как я найду её владелицу в этом столпотворении? Чтобы не потерять зажигалку, кладу её в карман плаща.
Как я ни оглядываюсь, Кейхана нигде нет. Ремешок фотокамеры соскользнул с моего плеча, а сама камера вырвалась из рук. Но в сумочку я вцепилась намертво. Посреди проспекта несколько человек образовали круг. На асфальте лежит девушка, и, как у воробьишки на снегу, у неё судорожно вздымается и опадает грудь. Лицо её кажется знакомым. От крови её голубая накидка стала багровой. Кто-то говорит: «Она ранена ниже плеча».
Мой взгляд падает на её левую руку. Присев, я мягко разжимаю ей кулачок. Только бы я ошиблась! Рыдание сжимает мне горло: в её руке посиневший инжир. Её чёрные зрачки движутся, и я спрашиваю:
– Что с тобой? Куда тебя ранило?
Она закусывает нижнюю губу и корчится от боли. Я кладу руку на её лоб. Её кровь прочертила тонкую линию на асфальте. Мой разум парализован: девушка умирает прямо на моих глазах. Слышен визг тормозов скорой помощи – и мне подарили целый мир. Сажаем девушку на сделанные из рук носилки. Народ сбился в кучу, а я бегу к скорой, крича: «Здесь девушка, она жива!»
Я задыхаюсь. Руки и вся я в крови. На миг справившись с головокружением, понимаю, что попала в очень сложную ситуацию. Вон несколько человек убегают куда-то, и я устремляюсь следом. Заметив меня, они сбавляют темп, чтобы я их догнала. Но в моих сапогах бежать невозможно – я фактически мешаю этим людям. А ноги мои уже не слушаются. Один из них говорит: «Ханум, если остановишься, они тебя догонят – тот солдат за тобой бежит».
Я прислоняюсь к столбу электропередачи и отвечаю:
– Вы бегите, я не могу больше.
Слышу громкое дыхание. Солдат целится мне в висок и командует: «Руки вверх!»
Я поднимаю руки. Где же моя сумочка?! Что мне делать – в ней ведь было письмо от профессора Бэрка! Солдат приказывает:
– Пока твои товарищи не размозжили нам головы – шагай вперёд.
– Товарищи?! Я их не знаю. Я шла домой…
– А что за кровь у тебя на одежде? Быстро шагай! Старшина смотрит на нас!
Подъезжает небольшой джип. Взявшись за его запасное колесо, залезаю в кузов. Сидящие в нём встречают меня тоскливыми взглядами. А мне стыдно: я не должна была говорить солдату ту фразу. Такого великодушия, какое проявили ко мне они, не от всякого «товарища» дождёшься. Те ребята даже готовы были пострадать за меня. Напротив меня сидит старик, он бормочет молитву, дует направо и налево, опять молится. Всё ещё слышны выстрелы. Водитель командует: «Головы опустить, глаза закрыть и пасти заткнуть».
Старик говорит негромко:
– Ребята, кто бы из вас ни стал сокамерником этой сестры, берегите её пуще глаза.
Солдат, стоящий на заднем бампере, наклоняется к нам: «Молчать!»
Я осторожно осматриваюсь. Из всех арестованных я – единственная женщина. Неужели меня посадят в тюрьму?! От резкого торможения ударяюсь головой о стенку кабины джипа. Боль пронзает мозг. Приоткрываю левый глаз… Внимание привлекает высокая мачта и флаг, упавший с неё на мокрый асфальт; впрочем, он ещё на чём-то держится. «Шевелись, вылезай!» – слышится команда.
Я ступаю на асфальт и получаю подзатыльник. Отвесившая его рука тяжела, как топор! Спокойный голос говорит: «Девчонку в подвал, в первый блок».
«Что ещё за блок в кромешном аду?» – спрашиваю сама себя.
– Глаза не жмурь, ступай за сержантом, – говорит тот же голос.
Я потираю шею и спускаюсь по узкой и влажной лестнице. Боже мой, я даже не знаю разницы между солдатом, сержантом и старшиной! Три-четыре дня назад я жила другой, собственной жизнью. И сейчас предпочла бы сломать ногу, только бы не вернуться в страну! В нос ударяют запахи сырости, пота и табачного дыма. Меня чуть не стошнило: всё внутри меня поднялось аж до горла.
Открывается железная дверь, и меня вталкивают внутрь. На четвереньках я добираюсь до кирпичной стены – руки стали мокрыми и липкими. Здесь сидит женщина, обхватив колени руками, и я задаю ей вопрос:
– Этот зловонный запах – откуда он?
Женщина поворачивает к себе мой подбородок и спрашивает:
– Ты первый раз в тюрьме? Какое преступление?
– Меня по ошибке схватили. Я не вхожу ни в одну группу или шайку.
– Где тебя взяли?
– На демонстрации.
Она отпускает мой подбородок и говорит:
– Меня зовут Хатун. В этом блоке есть ещё несколько политических. Он только называется блоком, а камер здесь нет.
Я мало что могу разглядеть, но уши мои слышат многое – и страдают. Разговоры здесь ведутся очень громкие и грязные. Длинные волосы Хатун слиплись и висят сосульками. Мне совсем плохо, и я встаю, сжимаю кулаки и стучу в железную дверь.
– Меня арестовали по ошибке! Откройте дверь!
На меня падает тень. Крупнотелая заключённая упёрлась руками в оба косяка двери и таким образом поймала меня.
– Личико твоё красивое, как и голос, – говорит она. – Бьюсь об заклад, в блоке ещё не бывало такой прелестной девочки!
Я смотрю на неё, а она приближает ко мне свой подбородок. Принюхивается и заявляет:
– Эта красотка – только моя, все расслышали?
Я в полной растерянности, и язык отнялся. Женщина трогает моё лицо толстым мужским пальцем – от её руки пахнет табаком. Волоски на моём теле встали дыбом – и я обеими руками бью её в грудь:
– Оставь меня в покое!
Между нами впрыгивает Хатун с ремнём в руках:
– Шахназ-пантера, к этой не подходи!
Несколько заключённых окружают Шахназ. Своей татуированной лапой она чешет голову с короткими волосами. Её широкий халат подпоясан толстым ремнём, она затягивает его туже и объявляет:
– Ай, как мне нравится видеть, как политические друг за дружку стоят. Ай, прямо кайф ловлю! Но вы должны знать, что Шахназ зря не болтает. Ночь длинна, а дервиш не спит.
Я сажусь и обхватываю коленки руками. Между мною и Хатун присаживается худая женщина, замечает:
– Хорошо ты её отбрила.
Потом поворачивается ко мне:
– Благополучная девушка – и такие, значит, уже ходят на демонстрации?
– Я не собиралась на демонстрацию – так получилось.
Женщина ухмыляется:
– Мы с Хатун тоже просто несли мясной суп – за этим нас и взяли.
Бедняга решила, что я заметаю следы. Она не знает, из какого незнающего мира я приехала на родину всего несколько дней назад.
– Фатима, – спрашивает Хатун, – а что сказала Шахназ своим подружкам?
– Что эта девочка сводит её с ума. Она, пока не впрыснет свой яд, не отстанет.
