скачать книгу бесплатно
Поиски в темноте
Чарлз Тодд
Инспектор Иен Ратлидж
Проезжая мимо небольшого городка в Дорсетшире, бывший солдат Берт Моубрей увидел на платформе свою жену и детей, погибших во время бомбежки. Решив, что они живы и жена его обманула, солдат разыскивает их, угрожая убить. Спустя несколько дней в окрестностях находят труп женщины с изуродованным лицом. Все улики указывают на помешавшегося от горя солдата. Инспектор местной полиции Хильдебранд убежден в том, что потерпевшая – жена Моубрея. В его виновность не верит только инспектор Скотленд-Ярда Иен Ратлидж. Преодолевая сопротивление и неприязнь Хильдебранда, Ратлидж упорно ищет настоящего виновника преступления…
Чарлз Тодд
Поиски в темноте
Посвящается Дж., а также местам на карте и связанным с ними воспоминаниям
Search the Dark Copyright © 1999 by Charles Todd
© ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2014
Глава 1
Все указывало на то, что преступление совершено на почве страсти. Убийца оставил столько следов, что найти его не составило бы труда и слепому.
Скотленд-Ярд привлекли к расследованию не из-за личности убийцы, а из-за личности жертвы.
Никто не мог сказать, кто она такая. Точнее, никто не знал, под каким именем она жила после 1916 года. Кроме того, непонятно было, что стало с мужчиной и двумя детьми, стоявшими вместе с ней на железнодорожной станции. Лежат ли где-то их трупы или они – лишь плод воспаленного воображения убийцы?
Полиция Дорсета с радостью передала дело Скотленд-Ярду. А в руководстве Скотленд-Ярда его решили поручить инспектору Иену Ратлиджу.
* * *
Все началось достаточно просто. На станции в маленьком дорсетском городке под названием Синглтон-Магна остановился лондонский поезд. Остановки в Синглтон-Магна были короткими. На платформу сошли с полдюжины пассажиров, а их место заняли отпускники, ехавшие на юг, на побережье. Носильщики благополучно выгрузили коробки и мешки. Поезд укатил, когда еще не успел развеяться едкий дым, заполнивший станцию по его прибытии.
Наступил конец августа, и день для конца лета был довольно жаркий. У опущенного окна в вагоне второго класса стоял мужчина, надеявшийся вдохнуть хоть немного свежего воздуха. Рубашка липла к спине под поношенным костюмом; темные волосы неряшливо падали на лоб. Лицо у него было осунувшееся, в углах рта наметились глубокие складки, под усталыми глазами темнели круги. Хотя лет ему было не так много, он считал себя стариком.
Высунувшись в окно, он наблюдал за тем, как дородный начальник станции помогал сойти со станции какой-то бледной, сутулой женщине. До его слуха долетел ее жалобный голос:
– …такие лишения…
«Что ей известно о лишениях?» – устало подумал мужчина. Сутулая пассажирка путешествовала первым классом, а кожаный дорожный несессер, который она прижимала к себе, стоил больше, чем получали в месяц многие из тех, кому повезло найти работу.
В Лондоне с работой было туго. Но он узнал, что одна строительная фирма в городке Лайм-Риджис вроде бы набирает рабочих. Путешествие по железной дороге было роскошью, которую Берт Моубрей не мог себе позволить. С другой стороны, он понимал, что работа ждать не будет; пришлось напрячься. Он не хотел даже думать о том, что будет, если его неверно информировали и, когда он прибудет на место, его не ждет ничего, кроме мрачного кивка и слов: «Нет, работы нет. Извините».
Моубрей смотрел, как носильщик катит по платформе нагруженную тележку. За ней шли две пожилые женщины. Вагоны поезда были набиты отпускниками, ехавшими на море. В Синглтон-Магна к ним присоединились еще две семьи. Неожиданно его внимание привлекла женщина, стоявшая рядом с соседним вагоном. Опустившись на корточки, она утешала плачущую девочку. Мальчик, намного младше девочки, на вид ему можно было дать не больше двух лет, прижимался к штанине мужчины, который с покровительственным видом склонился над ними. Он что-то сказал женщине, а потом девочке.
Моубрей не сводил потрясенного взгляда с женщины. Он похолодел от ужаса. «Нет, не может быть, чтобы это была Мэри…»
– Боже мой! – выдохнул он. – Господи!
Он бросился к двери, едва не сбив широкополую шляпу с головы какой-то удивленной фермерши, не успевшей посторониться. Моубрей споткнулся о ее корзинку и, пока размахивал руками, стараясь не упасть, потерял несколько драгоценных секунд. Спутница фермерши, помоложе и покрепче с виду, встала и, подбоченившись и раскрасневшись от злости, спросила, что он о себе вообразил. Поезд дернулся; Моубрей сообразил, что они поехали. Все дальше от станции…
– Нет… нет! Погодите! – закричал он, но было уже поздно, поезд набирал ход. Платформа, а потом и весь городок остались вдали. За окнами замелькали поля.
Моубрей был вне себя от досады и горечи. Он громко звал проводника, требуя немедленно, сейчас же остановить поезд. Проводник, флегматичный человек, привыкший за годы войны иметь дело с пьяными солдатами и моряками, которые подолгу не бывали на берегу, попытался его утешить:
– Проспал свою остановку, приятель? Ничего страшного, сойдешь на следующей, она совсем скоро.
Но ему пришлось держать Моубрея, пока они не прибыли на следующую станцию. Проводник решил, что Моубрей выжил из ума; он пытался выброситься из поезда. Два дюжих кочегара, ехавшие в Веймут, помогли проводнику усадить буяна на сиденье. Сидевшая в том же купе старая дева, несмотря на жару, с траченным молью лисьим воротником на плечах, поджав губы, угрожала закатить серьезную истерику.
К тому времени, как поезд подъехал к следующему городку, Моубрей перешел от дикой ругани и угроз к беспомощным, злым слезам. Его потертый чемодан бесцеремонно выкинули на платформу; он растерянно и ошеломленно озирался по сторонам.
Не говоря ни слова удивленному начальнику станции, он отдал ему свой билет до Лайм-Риджис и быстро зашагал по ближайшей дороге в обратную сторону.
Придя в Синглтон-Магна, он не нашел на станции ни женщины, ни мужчины, ни детей. Никто не мог сказать ему, где их искать. Моубрей отправился в единственную в городке, небольшую, каменную гостиницу, которая называлась «Лебедь» (похоже, художник, рисовавший вывеску, отличался буйной фантазией). Он спросил у портье, не поселялась ли у них семья из четырех человек, которая прибыла двенадцатичасовым поездом. Он заходил в продуктовые лавки, заглянул в две чайные рядом со станцией. Везде он описывал приметы женщины, детей и мужчины и ужасно напугал одну продавщицу, уверяя, что она непременно, непременно должна была видеть их.
Моубрей остановил автомобиль, служивший городским такси, и злобно обозвал водителя лжецом, потому что тот уверял, что не видел ни такой женщины, ни такого мужчины, тем более детей.
– Смотрите сами, у меня их нет, – сухо заявил пожилой шофер, тыча пальцем себе за спину. – Видите? Я ждал долго, но со станции не выходили люди, похожие на тех, о ком вы говорите. Если вы должны были здесь с ними встретиться, значит, вы просто разминулись. Может, вы время перепутали?
– Но не могли же они сквозь землю провалиться! – вскричал Моубрей. – Я непременно должен их разыскать! Ах она, дрянь… Ведь дети-то мои! А она – моя жена! Что-то не так… Если она меня обманула, если изменила мне, клянусь, я ее убью! Говорите, куда она ушла, не то я и вас придушу!
– Да ну? – возмутился водитель, выпячивая подбородок и багровея от злости.
Весь день Моубрей рыскал по Синглтон-Магна; констеблю пришлось дважды пригрозить, что он арестует его за нарушение общественного порядка. Злость постепенно сменилась суровой решимостью. Он замкнулся в мрачном, зловещем молчании. В тот вечер он обошел все дома на окраинах городка и спрашивал о женщине и детях. Не проходили ли они мимо по дороге? Может быть, их кто-нибудь видел? Кто-нибудь знает, откуда они пришли и куда направлялись?
Но жители городка дружно качали головами и захлопывали двери перед носом странного чужака с бешеными глазами, в потертом костюме.
Ночь Моубрей провел под деревом у станции; он дожидался двенадцатичасового поезда. Он ничего не ел и не спал. Его душила такая ярость, что обо всем остальном он просто забыл.
Весь следующий день он тоже провел в Синглтон-Магна. Он бродил по улицам городка, словно проклятая душа, которая никак не может найти дорогу в ад и не понимает, куда теперь деваться. Прохожие шарахались от него. Сам Моубрей тоже сторонился людей. Он выискивал взглядом женщину в розовом платье в цветочек, с волосами цвета темного меда, с ниткой жемчуга на шее. Вечером он куда-то ушел. Его отсутствие осталось почти незамеченным.
Тем же вечером фермер увидел на краю своего поля труп женщины. Кровь из ее ран впиталась в землю, словно женщина была жертвой, принесенной богу плодородия. Фермер вызвал полицию; стражи порядка проявили достойную восхищения расторопность. Едва они увидели распростертое на земле тело, как тут же арестовали мужчину, разыскивавшего свою жену. Хотя личность жертвы не была установлена, ясно было одно: она не местная. Судя по изуродованному, обезображенному лицу, преступником владел нестерпимый, отчаянный гнев. Значит, он все-таки нашел сбежавшую жену… Оставалось одно: получить признание убийцы.
Тем же вечером Моубрея нашли. Он крепко спал возле станции, под тем же деревом, что и накануне. Его разбудили и надели на него наручники. Он не сопротивлялся и вскоре очутился в тюремной камере при местном полицейском участке.
Инспектор, арестовавший Моубрея, поздравил себя с быстрым раскрытием преступления, которое совершилось практически у него под носом.
– Чистая работа! – говорил он ошеломленному фермеру, сидевшему в его кабинете. – Все сделано как по нотам. Совершено убийство, убийца пойман. Покончить с преступностью раз навсегда пока невозможно, зато мы умеем ловить преступников… На том стоим!
– Это тот самый тип, что рыскал по всему городу и искал пропавших жену и детей?
– Да. Вот дурень-то! Разве что не объявлял заранее, что он с ними сделает, когда найдет.
– А где тогда мужчина и дети? Уж не у меня ли на поле? Учтите, я не допущу, чтобы ваши люди топтали мой хлеб! Вот уберу урожай, тогда пожалуйста. Мою жену удар хватит… она и так расстроилась! Пришлось два раза вызывать к ней доктора…
Инспектор Хильдебранд помрачнел. Ему нравилось обсуждать свои успехи, а не упущения.
– Где они, мы не знаем. На всякий случай я разослал людей по окрестностям. Скорее всего, убийца и их прикончил, только не сознается. Сидит как окаменелый… Он словно не слышит ни слова из того, что ему говорят. Не волнуйтесь, мы их найдем. Скорее всего, они тоже окажутся мертвыми. Может быть, женщину он приберегал напоследок, она сбежала от него, а ему пришлось за ней гоняться. Вопрос времени, только и всего. Рано или поздно мы их найдем.
Однако найти мужчину и детей так и не удалось. В конце концов, распутывать клубок пришлось Скотленд-Ярду и инспектору Ратлиджу, в то время как Хильдебранд успел окончательно закрепиться на занятой позиции и покидать ее не собирался.
Глава 2
Иен Ратлидж ехал по сельской местности, слушая ворчанье Хэмиша. Настроение у Хэмиша то и дело менялось. Было тепло; в машине запахло свежескошенным сеном.
Запах фосгена…
Ратлидж не знал, избавится ли он когда-нибудь от таких воспоминаний. Забудет ли он о безмолвных убийцах, косивших солдат на полях сражений? На фронте быстро приучаешься различать их – иприт, или горчичный газ, фосген, хлорпикрин… Но знания о газах лишь отягчали положение. Когда понимаешь, к каким последствиям они приводят, боишься гораздо больше…
«А я вот, чувствуя этот запах, вспоминаю вовсе не газ, – хрипло проговорил Хэмиш, – а сенокос. В августе четырнадцатого. Тогда я еще понятия не имел, что где-то далеко убили какого-то эрцгерцога. Я помню, как мы косили… Фиона стояла на подводе, вся пропахшая свежескошенным сеном, а лошади взмокли от пота. Какой тогда был сенокос! Макдоналды ругались напропалую – они все не могли угнаться за одним Маклаудом…»
– Да, ты мне все рассказывал в ту ночь… – вслух начал Ратлидж, но тут же опомнился. Капрал Хэмиш Маклауд действительно рассказывал ему о сенокосе в ночь своей смерти. Это было во Франции. Странно… Запах свежескошенного сена навеял столько воспоминаний!
Ратлидж давно привык беседовать с Хэмишем, который существовал лишь в его подсознании. Все началось во время битвы на Сомме. Кровавая баня продолжалась несколько месяцев. Число жертв росло с астрономической скоростью. Солдаты так устали, что просто переставали соображать. Они шли в одну бессмысленную атаку за другой, гибли десятками и сотнями, но так и не могли отбить высоту у немцев.
Казалось бы, что такое одна человеческая жизнь по сравнению с общими ужасающими потерями? И все же гибель молодого капрала-шотландца оставила след в душе Ратлиджа.
Хэмиш Маклауд погиб не от рук врагов. Его расстреляли свои за неподчинение приказу. Это случилось перед рассветом, когда немцы начали артподготовку, Ратлидж сам добил его из пистолета…
Он вынужден был действовать по закону военного времени. Смерть Хэмиша послужила горьким уроком для остальных. Ради нескольких тысяч солдат, которые готовились к очередной атаке, пришлось примерно наказать одного. Глядя смерти в лицо, необходимо знать, что ты можешь положиться на того, кто стоит рядом с тобой – как и он может положиться на тебя.
Тогда тоже было жарко… Ратлидж до сих пор вспоминал грохот пушек, пулеметные очереди, крики раненых. Его ноздри улавливали запах страха и гнилостную вонь разлагающихся трупов. Он видел перед собой затравленный взгляд капрала, которому легче было погибнуть самому, чем снова вести солдат в пекло, под пулеметный огонь.
И все оказалось напрасно!
Еще через миг их окоп разворотило снарядом. В густой вонючей жиже они очутились вперемешку – живые и мертвые, офицеры и солдаты. Почти все погибли на месте; многие раненые задохнулись. Собаки разыскали их через несколько часов. По иронии судьбы, следующий снаряд угодил в пулеметный расчет, который они безнадежно пытались обезвредить всю ту долгую страшную ночь.
Ратлидж выжил чудом. Оглохший, ослепший, контуженный, он очутился в небольшом воздушном кармане. Его закрыл чей-то труп, и он дышал. Потом, на пункте первой помощи, он узнал, что сверху на него упало тело Хэмиша. Его гимнастерка была в крови Хэмиша, он дышал, уткнувшись в грудь Хэмишу. Выглядело так, что Хэмиш спас ему жизнь. После того как он выбрался из ямы, где его похоронили заживо, у него развилась клаустрофобия. Он получил тяжелую психическую травму, был весь в кровоподтеках, не понимал, где находится. Ему позволили несколько часов поспать и тут же послали обратно, на передовую. Вместе с ним туда вернулся Хэмиш. Он обрел вторую жизнь в сознании Ратлиджа. Теперь Ратлидж почти все время слышал голос капрала с мягким шотландским выговором. Хэмиш был сильной личностью при жизни; таким же он остался и после смерти.
Ратлидж никому не рассказывал о Хэмише. Он терпел, стиснув зубы, потому что не сомневался, что конец близок. Его ждет смерть – или безумие. В этом он был уверен так же, как в том, что дышит. Только мысли о близкой смерти позволяли ему не сойти с ума окончательно.
Хэмиш последовал за ним в тыл. Он не был призраком, которого можно изгнать. Он навсегда поселился в потайных отделах сознания Ратлиджа, его голос не звучал только во сне.
Ратлидж привык делиться своими мыслями с мертвецом. Гораздо легче было отвечать Хэмишу, чем ожидать, что призрачная рука похлопает по его плечу, чтобы привлечь его внимание, или увидеть краем глаза белое, пустое лицо призрака, который упорно добивается от него ответа. Пока ничего подобного не происходило… пока… но Хэмиш был таким настоящим, что Ратлидж постоянно смертельно боялся, что когда-нибудь слишком быстро обернется через плечо и мельком увидит призрачную фигуру у себя за спиной. Так близко, что до него можно дотронуться. Так близко, что он почувствует, как дыхание Хэмиша ерошит ему волосы, касается щеки.
– Тогда мы устроили пикник… в августе, – продолжал Ратлидж, меняя тему. – Пошли по Темзе, вверх по течению, и остановились в буковой роще, такой густой, что солнце проникало сквозь листья лишь багровыми пятнами…
Воспоминание о пикнике было связано с Джин, которая сейчас была для него такой же мертвой, как Хэмиш. Неделю назад он прочел в «Таймс» объявление о ее помолвке. Джин собиралась замуж за человека, который почти всю войну прослужил дипломатом в Южной Америке. Вдали от стрельбы, резни и страшных снов.
– Говорят, скоро он получит место в Оттаве, – сказала Франс, приехавшая утешить Ратлиджа. Сестра была знакома со всеми нужными людьми и всегда одной из первых узнавала свежие сплетни. – Подальше от всего этого. – Она неопределенно махнула рукой, но Ратлидж отлично понял, что она имеет в виду.
Подальше от Великобритании, где еще не зажили шрамы от смерти, боли и страданий. И подальше от него, Ратлиджа… Джин стала его бояться.
– У Джин настоящий дар. Она умеет отделываться от неприятностей, – сухо продолжала Франс. – Пожалуйста, не думай о ней… не допускай, чтобы тебя тревожили воспоминания! Не мучай себя тем, что она быстро нашла тебе замену! Дорогой мой, по-моему, тебе крупно повезло, что ты на ней не женился, пусть даже сейчас ты думаешь по-другому! Из таких поверхностных женщин, как она, получаются ужасно скучные и требовательные жены. Хотя, не скрою, сначала мне показалось, что она не такая… Наверное, я, как и ты, принимала желаемое за действительное! Ничего, скоро ты обязательно встретишь женщину, достойную тебя!
Почему его сознание так ловко находит источник мучений? У него есть воспоминания о Джин… и о Хэмише. Они заполняют все его мысли.
Ратлидж вздохнул. Выбор у него невелик. Женщина, которая обещала выйти за него замуж, и мужчина, которого он лишил жизни. Ни один врач не способен исцелить разбитое сердце и поврежденный разум.
Врачи лишь пожимали плечами и говорили Ратлиджу:
– У вас психическая травма, полученная на войне… она проходит у всех по-разному. Когда вы сможете лучше спать… когда ослабеет стресс от войны… от вашей работы… от ваших воспоминаний… ослабеет и ваша связь с Хэмишем Маклаудом.
Но стресс был сущностью войны. Стресс был сущностью его службы в Скотленд-Ярде. Ратлидж почти каждый день имел дело со смертью, кровью и страхом. Он расследовал убийства. Возможно, такая работа не очень подходила тому, кто недавно вернулся с фронта, но он не умел делать ничего другого. Да и сил на то, чтобы приобрести другую профессию, у него не было. Кроме того, работодатели наверняка будут подробно изучать его историю болезни – подробнее, чем ее изучали в Скотленд-Ярде, когда он после войны вернулся туда… Лучше не открывать ящик Пандоры.
Ратлидж не сомневался, что суперинтенденту Боулсу известно о его военном прошлом больше, чем остальным. Боулса выдавал взгляд – цепкий и настороженный. Иногда он многозначительно ухмылялся, глядя на Ратлиджа, но ничего не говорил. Только поручал Ратлиджу задания, за которые другие по той или иной причине не хотели браться. Как, например, то, из-за которого он сейчас ехал в Дорсет.
– У жены инспектора Бартона осложненная беременность. Она боится остаться одна. Траск – типичный лондонец. Он не умеет ориентироваться в сельской местности. Если он поедет в Дорсет, боюсь, он скоро заблудится, и его придется искать. Ну а Джек Бингем через два дня идет в отпуск. – Примерно так Боулс обосновывал свой выбор.
Правда, Ратлидж и сам радовался возможности ненадолго уехать из Лондона. У одиночества есть свои преимущества, хотя по-настоящему один он никогда не оставался. С ним был Хэмиш.
У следующего указателя Ратлидж свернул с шоссе и покатил на юго-запад, в сердце Дорсета. Запах сена стал слабеть. Ратлидж заставил себя забыть о войне и сосредоточиться на настоящем.
Он вспомнил, что Дорсет – родина Томаса Харди. Писатель так или иначе воспел родной край во всех своих произведениях… Ратлидж прекрасно помнил ярких, мятежных героев Харди. Он обратил внимание и на особый здешний свет. Казалось, что воздух в Дорсете золотисто-коричневый; такой оттенок придавали ему земля и листва на деревьях. Не размытая пастель, как в Норфолке, не буйная зелень, как в Кенте, не влажная серость, как в Ланкастере. В Дорсете издавна разводили скот и торговали шерстью, добывали камень, строили дома и сеяли хлеб. По обочинам старых дорог, проложенных саксами задолго до завоевания Англии норманнами, лепились маленькие городки. За домами виднелись луга, на которых пасся скот.
Ратлидж поймал себя на мысли: вот бы спросить каких-нибудь художников, например Кэтрин Таррант, видят ли они такой же оттенок в здешнем воздухе или особые цвета Дорсета – плод его буйной фантазии?
До городка Синглтон-Магна он добрался очень быстро. Только что мимо мелькали поля – и вот он уже катил по улице среди домов. Переход был очень резким, как будто кто-то провел по земле черту. С одной стороны появились рельсы; они привели его на станцию.
Повернув на главную улицу и сбавив скорость, Ратлидж поехал мимо лавок, где велась оживленная торговля, и крестьянских подвод, стоявших вдоль обочин. Он отыскивал взглядом полицейский участок.
Участок оказался настоящим закутком; он помещался во флигеле большого дома рядом с единственным в городке банком. Ратлидж отметил, что раньше во флигеле находилась лавка. Витрину замазали белой краской, а сверху черными буквами вывели: «ПОЛИЦИЯ». Металлическая ручка на зеленой двери с многочисленными вмятинами потускнела от старости. Соседний банк выглядел куда величественнее. Судя по красивому портику, там тоже раньше было что-то другое, скорее всего, торговый дом или церковь.
Найдя место для парковки и распахнув дверцу, Ратлидж увидел, как распахнулась зеленая дверь флигеля и вышел высокий сутулый человек среднего возраста. Окинув Иена мрачным взглядом, человек спустился с крыльца.
– Вы, случайно, не инспектор Ратлидж?
– Да, я Ратлидж.
Незнакомец протянул длиннопалую руку:
– Маркус Джонстон. Мне поручили защищать беднягу Моубрея. Неприятное дело… Просто отвратительное! К тому же он ни слова не говорит, даже мне. Одному Богу известно, как мне его защищать! Пока я советую ему положиться на милосердие судьи.
Вспомнив своего отца-юриста, Ратлидж ответил:
– Я почти ничего не знаю ни о нем, ни о том, что он сделал. В Скотленд-Ярд прислали лишь самые общие сведения. Насколько я понимаю, он искал здесь, в городке, свою жену? А потом кто-то обнаружил ее труп… Детей и мужчину так и не нашли.
– Совершенно верно. Наши стражи порядка делают все, что в их силах. Обыскивают всю округу в радиусе нескольких миль. Пока не нашли ни трупов, ни свежих могил. Очень странно, что женщины никто не хватился. Нет ни безутешного вдовца, ни плачущих детей… – Адвокат вздохнул. – Скорее всего, они тоже погибли. А Моубрей твердит одно и то же: зачем ему убивать собственных детей?
Мимо прошла женщина; Джонстон коснулся шляпы. Она кивнула, покосившись на Ратлиджа.
– Перед отъездом из Лондона я навел кое-какие справки. Мне сказали, что в шестнадцатом году, когда разбомбили дом Моубрея, он находился во Франции. Ему дали отпуск по семейным обстоятельствам; он приехал на похороны жены и детей. После того как тела извлекли из-под развалин дома, их опознал констебль. И жена, и оба ребенка погибли. Сам Моубрей их мертвыми не видел; ему сказали, что будет лучше, если он запомнит их живыми.
– Инспектор Хильдебранд считает, что произошла какая-то ошибка. Хотя констебль не сомневался, что видел трупы жены и детей Моубрея, под развалинами могла оказаться совсем другая семья. Насколько я понял, бомба попала в их дом, но рухнули еще два соседних. Погибло пятьдесят с лишним человек. Констебль вполне мог ошибиться, тем более что дело было ночью, кругом полыхали пожары и было много раненых. – Джонстон поморщился. – Бомбы и груды камня… Наверное, там почти не на что было смотреть.
– Если во время бомбежки погибли не Моубреи, а другая семья, почему их никто не искал – ни родители, ни родственники, ни муж, приехавший в отпуск? Странно, что никто не объявлял их в розыск и не обнаружил путаницы.
– Кто же его знает почему, – устало ответил Джонстон. – Судя по всему, у погибшей женщины не было близких родственников. Возможно, жена Моубрея решила воспользоваться удобным случаем и начать новую жизнь. Вполне правдоподобно, если предположить, что она устала ждать мужа с фронта. Решила радоваться жизни, пока она еще молода… Вот и сбежала, чтобы не пришлось потом разводиться…
С полдюжины солдат, служивших под началом Ратлиджа, в разное время ездили в отпуск по семейным обстоятельствам. Почти все они получили от жен письма с просьбой о разводе. Один пришел в настоящую ярость…
«Рядовой Уилсон, – напомнил ему Хэмиш. – Он говорил, что непременно вернет ее или выяснит, почему она решила от него уйти. Его арестовали в Слау за нападение и приговорили к шести месяцам тюрьмы».
