скачать книгу бесплатно
Человек без кожи
Елена Гавар
Знаки и символы на теле человека зачастую влияют на его судьбу. Мастер тату, который набил молодому художнику Эдику Никодимову татуировку со словами "Memento mori" ("Помни о смерти") в области сердца, даже не представлял, что вскоре того ждёт страшная и мучительная смерть…
Елена Гавар
Человек без кожи
Молодой человек открыл дверь, галантно пропустил вперёд девушку, смущённо произнёс:
– Здесь прохладно, но это легко исправить…
Он быстро разжёг огонь в «буржуйке», пламя осветило его лицо с тонкими чертами лица. Гостья огляделась. На стенах висели картины, на мольберте стояла незавершённая работа. Царил «творческий беспорядок», как обычно выражаются люди искусства – обычное дело для мастерской художника. Длинноволосая красавица расстегнула пуговицу на пальто, перехватила взгляд парня:
– Эй… Что за «раздевающий» взгляд?
– Это профессиональный интерес художника к модели… И, потом, мы же договорились на «ню»… Мне нужна обнажённая натура…
Художник достал несколько купюр и протянул их девушке со словами:
– Деньги вперёд, как договорились, и никаких приставаний… А жаль… Ты очень красивая, у тебя внешность с «изюминкой», что я очень ценю в женщинах…
Девушка непринуждённо сняла одежду и с лёгкой усмешкой уточнила:
– Этот подиум для натурщиц?
Молодой человек кивнул:
– Да… Встань и покрутись…
Девушка покорно продемонстрировала великолепную фигуру, повернувшись боком, потом спиной. Снова встала лицом к парню, он глянул с прищуром, было видно, что вдохновился моделью:
– Расслабь кисти рук и постой так…
Девушка замерла, художник взял сангину, быстро сделал набросок и коротко скомандовал:
– Спиной…
Он вновь росчерком запечатлел девушку, застывшую в красивой позе. Через час работы хозяин мастерской удовлетворённо отложил в сторону стопку набросков и скомандовал:
– Молодец, и не скажешь, что совсем недавно работаешь натурщицей. Одевайся, будем чаёвничать…
Тем временем раскалённая до красна печка нагнала жару, обнажённая девушка раскраснелась, а сам художник снял рубаху, обнажив великолепный торс, покрытый татуировками. Девушка восхищённо присвистнула:
– Ого… Да Вы ходячий шедевр, Эдуард…
– Для тебя Эдик… И «на ты».. Хорошо? Мне бы хотелось, чтобы ты ещё не раз мне позировала. Тебе ведь нужны деньги?
Девушка кивнула:
– Да, на «стипешку» не проживёшь, не на трассе же стоять, чтобы копейку заработать…
Она не могла отвести взгляд от чёрно-белых рисунков на теле художника:
– Завораживающее зрелище… Кто тебе татухи сделал? Гениально…
Эдик протянул кружку с горячим чаем и пояснил:
– Одноклассник воплотил мой замысел… Я сделал эскизы, он набил тату….
Натурщица кончиками пальцев коснулась татуировки на груди Эдика в области сердца:
– Это латынь? «Memento mori»…
– На русском звучит «мементо море» – «помни о смерти»….
В печке треснули раскалённые угли, девушка невольно вздрогнула:
– Я бы никогда не стала на своё тело наносить надпись «смерть»…
Она с расширенными зрачками произнесла:
– Мне кажется, так можно накликать беду….
Порыв ветра распахнул форточку, стекло от удара раскололось вдребезги. Девушка взвизгнула. Один из осколков оставил на её руке порез, из которого сочилась кровь. А на плече у художника зияла рана. С Эдиком произошло нечто мистическое. Его взгляд стал отстранённым, он поднёс руку к стекающей струйке крови, а потом точным движением прямо на стене обозначил линией женский силуэт, используя перепачканные кровью пальцы вместо кисти…
Этот класс все учителя запомнили как особенный. За долгие годы работы в гимназии Вера Ивановна была классной руководительницей нескольких выпусков. Помнила каждого ученика, и могла с полной ответственностью заявить, что «Ашки», которые выпустились в 2009 как 11 «А», поголовно были гениями. Гимназия не слыла престижной, но все знали, что директриса собрала крепкий коллектив, и особенно тщательно выбирала педагогов для класса с художественным уклоном.
Вера Ивановна смотрела на собравшихся за столом бывших учеников. Илья Авдеев к своим неполным тридцати годам стал матёрым живописцем, членом Союза художников. Ему палец в рот не клади, он точно вскоре станет Академиком живописи. Антон Голицин стал владельцем частной галереи искусств. Проводит модные выставки, перформансы. Отхватил старинный особнячок в центре города, теперь там собирается богема. Денис Буров, кажется, успешный книжный иллюстратор. У него потрясающая графика. Пожилая женщина отвлеклась от своих мыслей, так как главный заводила «Ашек» дурашливый Константин Злобин – «Костян», как звали его одноклассники, начал разливать шампанское по бокалам. Напиток красиво искрился и пузырился в фужерах изящной формы. Константин поднял бокал стоя:
– Дорогая наша Вераванна! Вы даже не представляете, как много вы сделали для нас! Годы обучения мы вспоминаем как самые счастливые, правда, ребята?
Присутствующие загудели, подтверждая, что всё так и было. Вера Ивановна смущённо залепетала:
– Брось, Костик, к чему весь этот пафос? Моей заслуги нет в том, что вы тогда все были как на подбор. Не зря же про вас даже сняли документальный фильм «Дети индиго»… Вы, правда, какие-то неземные все и очень одарённые…
Молодёжь дружно начала чокаться бокалами между собой и с бывшей классной, которую они раньше между собой называли Верунчиком. Со всех сторон раздавалось «За Вас, Вераванна!». Учительница уже столько лет на пенсии, а драгоценные «Ашки» полным составом навещают её каждый год в день рождения. Вот и сегодня повсюду охапки её любимых пионов, и родные лица.
Веселье было несколько наигранным, для этого была веская причина. Праздник омрачало одно обстоятельство. Среди присутствующих нет Эдика – её мальчика, который был для Веры Ивановны смыслом жизни. Присутствующие уловили настроение учительницы, она часто-часто заморгала, пытаясь скрыть набежавшую слезу. Все знали, что Эдика зверски убили полгода назад. Его нашли в мастерской, где он обычно творил в уединении. Мастерская находилась в «заброшке» – доме под снос, где обитали маргиналы. Парня зарезали бомжи. Когда полиция обнаружила труп, рядом спала пьяная компания, уже успевшая сварганить из мягких тканей тела погибшего закуску и употребить в пищу. Эта история повергла в шок даже видавших виды следаков. На допросе бомжи блевали непереваренным содержимым желудков – человеческим мясом, а старейший следователь Семёныч, находясь рядом с ним, подавлял рвотный рефлекс. В тот день он поклялся завязать с проклятой работой, закончил расследование, отправил дело в архив и ушёл на пенсию. Бомжи – каннибалы угодили за решётку. Они даже не пытались что-то сказать в своё оправдание, да и какие смягчающие вину обстоятельства могут быть у опустившихся нелюдей, с затуманенным суррогатным алкоголем мозгом? Они просто отведали деликатес из человеческого мяса, разделав, словно свиную тушу, тело художника…
Веру Ивановну мягко обняла Яна. Единственная из всего класса выпускница, которая была очень одарённой, но профукала свой талант. Уж больно красивую внешность ей выдали свыше. На неё заглядывались в школе все пацаны, да что греха таить, и преподаватели – мужчины тоже. Живопись она забросила, погрязла в многочисленных романах, родила сына три года назад. Но не озвучила имя отца ребёнка, так как на тот момент встречалась с богатым мужиком из мира криминала. Вера Ивановна знала, что Эдик тоже заглядывался на Яну. Раскрепощённая девица не раз позировала ему обнажённой, скорее всего, у них был секс, но Вера Ивановна деликатно не лезла в личную жизнь мальчика, которого вырастила с пелёнок и считала родным сыном.
Дверь в квартиру была не заперта. Зашла «на огонёк» соседка – молоденькая блондинка, работавшая медсестрой в поликлинике. Звали её Лиза Струйская. Она давно стала для Веры Ивановны главной помощницей. «Ашки», конечно, всегда были готовы навестить и поддержать пожилую учительницу, но все живут далеко, у каждого свои заботы. А Лиза, что называется «под боком», живёт этажом ниже. Одноклассники привыкли считать девушку частью своей дружеской компании. Антон поухаживал за девушкой. Галантно преподнёс ей бокал с пузырящимся напитком и пододвинул стул.
Захмелевшие однокашники подняли тост, не чокаясь, за Эдика. И коснулись темы, которая будоражит умы всех творчески одарённых людей.
– Эдик был настоящим художником! Да что там, он был самым крутым в плане профессии из нас!
– Костян, ты прав, как никогда! И у него был какой-то особенный взгляд на вещи, он тонко чувствовал мир… Рефлексирующий, ранимый… Не зря его последняя серия работ называлась «Человек без кожи»,,,
Вера Ивановна вспомнила, какой ценой был оплачен этот триптих Эдика. Она тогда получила инфаркт, после которого теперь не обходилась без таблеток ни дня. Пожилая женщина мысленно погрузилась в события того осеннего дня. На улице было студёно. Листья всех оттенков жёлтого и красного покрылись инеем. Полупрозрачные ранетки пропускали лучи солнца, которое теперь светило, но не давало тепла. Женщина потёрла озябшие ладони, согрела их дыханием. Вот ведь память начала подводить! Опять ушла из дома без перчаток. Вера Ивановна подняла голову, посмотрела на окна мастерской Эдика. Полуразрушенный дом давно стоял в аварийном состоянии. Жильцов коммуналок расселили. Дом собирались снести и построить многоэтажный новомодный жилой комплекс. А пока Эдик творил в своей мастерской в тиши. По полутёмной обшарпанной лестнице Вера Ивановна поднялась на верхний этаж. Остановилась у облезлой двери, обитой рваным дерматином. Мастерская не была закрыта на замок. Сквозь щель в дверном проёме слабо пробивался тусклый свет. Учительница поправила седую прядь, прилипшую к лицу, сухонькими пальцами деликатно постучала. Звонок давно не работал, обрезанные провода безжизненно свисали вдоль стен с осыпавшейся штукатуркой. В квартире раздавались приглушённые звуки, но никто не отвечал.
Это привычное состояние для Эдика – погрузиться в свои мысли, не замечая ничего и никого вокруг себя. Вера Ивановна тихонько прошла в мастерскую. Половицы чуть скрипнули под ногами, но Эдик не отреагировал. Он сидел спиной к вошедшей женщине. Его длинные светлые волосы, собранные в хвост и перехваченные завязкой из кожаного шнура, были влажными. На Спине блестели капли пота. В квартире и впрямь было душно. Отопление давно не работало, художник грелся, используя чугунную буржуйку. Та быстро теряла тепло, но в первые час-два кочегарила в полную силу, раскаляясь до красна. Обнажённый торс Эдика, покрытый затейливыми татуировками, перекрывал источник света – керосиновую лампу. Женщина невольно полюбовалась фигурой приёмного сына – красив как бог. Она обошла Эдика сбоку и крик ужаса застыл у неё в горле. На запястьях у парня были видны свежие порезы, на полу валялась окровавленная бритва в багровой луже. Из вены на локтевом сгибу у Эдика торчала толстенная игла с идущим от неё катетером. На коленях стояла эмалированная белая миска, куда кровь стекала тонкой струйкой. Вера Ивановна закатила глаза и рухнула на пол, сбив на пол сосуд с кровью. Красная липкая жидкость заляпала всё вокруг. Эдик взвизгнул:
– Чёрт, мать, что ты здесь делаешь?
Он одной рукой начал торопливо перетягивать жгутом руку чуть выше локтя. Кое-как справившись с этой задачей, Эдик похлопал по щекам ставшую мертвенно бледной мать. Перепуганный, весь перепачканный кровью, парень дрожащими руками начал набирать на мобильном номер «скорой». Не сразу сообразил, что аппарат давно разрядился, его экран мёртв. Он бросился на улицу. Минут через десять вернулся, а за окном взвыла сирена, на потолке нервно заплясали синие сполохи от мигалок прибывшей кареты скорой помощи.
Очнулась Вера Ивановна в палате. На стуле сидел Эдик в растянутом свитере, с виноватым лицом он выдохнул:
– Слава Богу, мама… Пришла в себя… Как тебя угораздило без предупреждения прийти?
Женщина слабо улыбнулась. В тот день мобильный вместе с перчатками остался на тумбочке у зеркала в прихожей. Да и толку от него не было. Мобильный сына вечно был разряжен, когда он сутками не отходил от мольберта. А рядом с мастерской она оказалась случайно. Ну как «случайно»? Нет, конечно, она не просто так устремилась к дому, где Эдик уже неделю творил, изредка торопливо отвечая на звонки. А потом и вовсе перестал выходить на связь. Мать собрала нехитрые гостинцы: котлетки да борщ в охотничьем термосе, и отправилась навещать сына. А то ведь живёт во время творческого запоя на крепком чае и сигаретах. Ну, и алкоголь или что-то другое, без чего не обходится ни один художник. Эдик наклонился поближе к уху матери, погладил её по седым волосам и полушёпотом начал сбивчиво объяснять так, чтобы его не слышали другие пациенты и медперсонал, находящиеся в палате.
– Мам, ну ты помнишь, я же тебе говорил, что экспериментирую с разными материалами… Да?
Женщина слегка прикрыла веки, давая понять, что понимает, о чём речь. Она увидела боковым зрением иглу, закреплённую пластырем у неё на локтевом сгибе. Прозрачная трубочка тянулась вверх к мягкому резервуару с лекарством. Больная невольно поморщилась – торчащая из вены игла напомнила о сцене в мастерской. Только там игла пронзала вздувшуюся вену сына. Эдик продолжил:
– Сейчас не самый подходящий момент, чтобы вдаваться в подробности, просто поверь на слово, что я не хотел тебя шокировать… Это не было попыткой суицида. Мне нужна была моя кровь, чтобы использовать её в качестве краски…
Этот разговор мать и сын продолжили уже дома, когда осунувшаяся и резко постаревшая Вера Ивановна выписалась из больницы. Она лежала на диване на высокой подушке, а Эдик расхаживал по комнате, периодически останавливаясь у замёрзшего окна в ледяных узорах, и излагал свою теорию. В качестве иллюстративного материала он использовал морозные завитушки на оконном стекле.
– Понимаешь, ма, очень важен материал – то, чем выполнена картина. И это не обязательно краски… Вот здесь замёрзшая вода… Лёд. Это ведь тянет на искусствоведческий трактат… Вода в одном из четырёх её состояний как бы осуществляет творческий акт, оставляя на стекле разводы, которые человеческий глаз распознаёт как растительные узоры…
Вера Ивановна следила за руками Эдика, он выхватывал на морозном окне фрагменты ледяного рисунка, указывал на них, пояснял:
– Вот похоже на полынь… Резкие, дробные линии… А эти плавные изгибы – что?
Мать поняла, что Эдик вовлекает её в творческий процесс, чтобы поднять настроение, она приняла условия игры в «угадайку», ответила с улыбкой:
– Райские кущи… Я так вижу… А если «без высоких материй», то Хохлома…
Сын с одобрением улыбается, утвердительно кивает головой:
– Пусть будет Хохлома, или Гжель, я не знаю.
Мать оживает, беседа с сыном идёт ей на пользу. И потихоньку, вкрадчиво он снова выводит её на тему своих необычных экспериментов с материалами:
– Понимаешь, кровь же несёт в себе ДНК её обладателя. И определённую энергию. И вот я решил сделать серию работ, где не только визуальный ряд будет создан мной, но на холсте будет живой материал с моей ДНК… И зритель сможет это почувствовать… Не каждый, конечно, но МОЙ зритель…
Потом Эдик ещё долго что-то говорил, это была его собственная теория с элементами эзотерики, мистики, но Вера Ивановна уже его не слышала, погрузилась в сон.
А потом мать увидела готовые работы Эдика. Выполненные в той самой экспериментальной технике. Как выглядит засохшая кровь на грунтованном холсте? У бывшей преподавательницы истории искусств это вызвало ассоциации с акварельной техникой. Гризайль. Легко угадывался стиль Эдика. Нечто сюрреалистичное, наполненное символами, пентаграммами. Ох, знает она, откуда это увлечение сына подобным искусством. Это она пошла на смелый эксперимент, когда её «Ашки» ещё были шестиклассниками.
Если помните, это же был класс гениев, дети индиго, им давно приелись лекции по истории искусств, рассчитанные на обычных ровесников. И Вера Ивановна начала выдавать ребятам знания, которые так ценила сама, и которыми была так рада поделиться с воспитанниками. В тот день в зашторенном наглухо классе слайд проектор разрезал пространство лучом света, на экране, закреплённом на школьной доске, сменяли друг друга проекции с иллюстрациями гравюр художников эпохи Возрождения, в том числе Дюрера и Daniel Hopfer – Даниэля Хопфера. Ребятня, как заворожённая, не сводила глаз с экрана. А работа Хопфера «Мементо море» стала наиболее цитируемой у одарённых юных художников. Они рисовали фрагменты гравюры в тетрадях, на партах, за что получали нагоняй от «Верунчика» и драили класс с порошком. Что-то произошло тогда отчасти мистическое, что положило начало в формировании Эдика как художника. Все эти игры со знаками, символами, смыслами потом всегда присутствовали в работах набирающего мастерство художника.
К тридцати годам он уже был признанным художником. В «раскрутке» ему грамотно помог однокашник, ставший галеристом – Антон. Он привлекал хороших искусствоведов, которые писали отзывы о творчестве Эдика, размещал их на специально созданном сайте. Проводил выставки работ Эдика в своей модной галерее, открытие вернисажа всегда было эпатажным, зрелищным, здесь собирался весь бомонд: модная молодёжь, маститые художники тоже не пропускали эти мероприятия. В организации открытия выставки «Человек без кожи» Антон превзошёл себя. Зал, где были выставлены работы Эдика, превратился в мультимедийное пространство. Вера Ивановна тогда поймала себя на мысли, что её лекции по истории искусств при свете слайд проектора в зашторенном классе, засели в умах многих учеников.
Пространство галереи утопало в полумраке. Стены и окна были плотно задрапированы тёмной тканью. Триптих из нарисованных кровью работ был подсвечен специальной подсветкой, позволяющей разглядеть мельчайшие детали на полотнах. А театрализованное действо обыгрывало все возможные ассоциации с кровью. На многочисленных экранах чередовались изображения фрагментов работ Эдика, живые съёмки льющейся крови, пентаграммы и мистические символы на тему жизни и смерти. По залу сновали актёры, изображающие смерть с косой, обнажённые юноши и девушки, перепачканные искусственной кровью, сотрясались в диких плясках. Присутствующие были одеты, согласно специальному дресс-коду: в чёрное и все оттенки багряного. Звуковое сопровождение вызывало мурашки по коже и пробирало до глубины души. Напитки были соответствующие: красное вино и коктейли с пузырями рубинового цвета. Это производило определённый эффект, когда дамы с алой помадой на губах тянули через прозрачные соломинки кроваво-красную жидкость. Вера Ивановна мысленно похвалила Антона за то, что его безупречный вкус не позволил вечеринке превратиться в китчевое зрелище. Всё было изысканно, услада для глаз и душ эстетов самой высокой пробы. Всё прошло «на ура», выставка имела оглушительный успех, воодушевлённый Эдик собирался продолжить свои эксперименты и создать новую серию работ «на крови», но не успел…
Вера Ивановна помнит, как свет померк после того, как на пороге её квартиры появился Леонид Семёнович Дрёмин – старейший следователь, отец одного из её выпускников, они были знакомы ещё с тех времён, когда она только начинала работу в школе. Он сообщил о гибели Эдика. Потом была истерика, нашатырь, сердечные капли, невозможность поверить в смерть родного до боли сына.
Похороны… Все «Ашки» собрались. Как могли, поддерживали бедную женщину, обезумевшую от горя. Груды венков и цветов, покрывшихся ледяной глазурью в морозную ночь после того, как комья мёрзлой глины гулко пробарабанили прощальную дробь по крышке гроба из морёного дерева. Вера Ивановна осиротела, сама себе удивлялась, что не умерла прямо сразу, узнав о смерти сына… С её-то неровно и вяло бьющимся сердцем…Она даже пришла на суд, где огласили приговор убийцам её сына, ведомая под локоть Денисом и Костей. Зачем она туда пошла? Что собиралась прочесть в глазах опустившихся спившихся людей, сшибающих копейку у продуктового с утра до ночи? Она и сама не знала.
Одна из троицы, убившей Эдика, когда-то жила по соседству, была обычной миловидной девчушкой. Как все: с бантиками, куклами, трогательно сползшими белыми кружевными гольфиками на линейке 1 сентября. Как превратилась она в людоедшу? Как стали каннибалами её сообщники? У Веры Ивановны не было ответа. Да и никаких чувств не было. Она слегла, целыми днями смотрела на морозные узоры на окне, перед которым ещё недавно Эдик расхаживал и они играли в «угадайку»:
– На что похоже? На полынь! Резкие, рваные линии…
Сейчас бы она продолжила:
– На рваные раны похоже, на боль, на горе, на всё то, что сейчас рвало на части сердце матери.
Строго говоря, они ведь не были кровными родственниками. Кровь, которой нарисовал Эдик свои последние работы, и которые теперь висели в гостиной Веры Ивановны, не связывало родство с женщиной. Экспертиза ДНК не признала бы их родственниками. Вера Ивановна, несмотря на это, считала Эдика «своей кровиночкой». Он появился в её жизни случайно. На первый взгляд, на самом деле, целая цепочка судьбоносных совпадений предшествовала тому периоду в её жизни, когда она обрушила на мальчика всю свою нерастраченную любовь, реализовала долго дремавший материнский инстинкт. Биологические родители Эдика были коллегами Веры Ивановны. Отец вёл уроки физкультуры. Спортивный подтянутый, красивый блондин. Эдик унаследовал его гены, вырос красавцем. Отца звали Павел Фёдорович, он женился, когда ему уже было под сорок, на лаборантке Светочке. Молодая хохотушка ходила по гимназии в облегающем белом халатике. Помогала химичке с реактивами. Это была спецодежда. Она умело превратила унылое детище отечественной текстильной промышленности в орудие соблазнения. Уже через полгода после трудоустройства в гимназию, Светочка была законной женой физрука, а ещё через 9 месяцев коллектив дружно скидывался на коляску для новорождённого Эдика. А потом всё было как в страшном сне. У Светочки случилась послеродовая депрессия, с которой справиться хохотушке никто не помог. Думали, что оптимистичная женщина сама выкарабкается. А она не смогла. О том, каким способом она покончила с собой, не распространялись. Павел Фёдорович овдовел, его сын осиротел.
Вера Ивановна не сразу стала считывать знаки внимания, которые ей начал оказывать физрук. Она его ровесница – около сорока. На него заглядываются коллеги помоложе, и чего уж там скрывать, попривлекательнее. Тем не менее, физрук зачастил в кабинет Верунчика под разными предлогами, а потом расставил все точки над i.
– Вера Ивановна, а можно, я не буду вокруг вас круги нарезать, пытаясь дать понять, что у меня к вам есть интерес? Я – человек прямой, простой….
– Павел Фёдорович, у меня такое чувство, что вы не женщину для себя ищете… Я ваши вкусы успела изучить за 20 лет работы в одном коллективе… Скажите честно, вы теперь всех представительниц слабого пола сквозь сито просеиваете, чтобы у Эдика появилась мать? Ну, не мать, это я погорячилась, но человек, который попробует её заменить… Если получится…
–Зрите в корень, Вера Ивановна, мне от этого немного неловко. Но есть и плюс – обещаю сделать всё, чтобы вы себя рядом со мной почувствовали женщиной… Не сразу, буду честен, пока слишком болит… Но в вас я почему-то вижу того, с кем можно попробовать начать жизнь заново…
И Вера Ивановна ни разу не пожалела о принятом решении. Она удивлялась, как ладно складывались её отношения с мужем и сыном. Поражалась невероятной одарённости Эдика. Оказалось, что его дед был вполне серьёзным живописцем, на Павле природа отдохнула, он был прирождённым спортсменом. А вот Эдик взял всё лучшее от одарённого предка, сформировался настоящим большим художником.
Физрук скончался внезапно, когда Эдику было семь. Вера Ивановна тащила на себе двойные смены в гимназии, чтобы сын ни в чём не нуждался. Потом парень поступил в институт, стал получать стипендию. И Вера Ивановна смогла, наконец, позволить себе роскошь оставить педагогическую деятельность, выйти на пенсию, целиком посвятить себя домашним хлопотам. Это были самые счастливые годы жизни. Эдик набирал обороты как мастер живописи. Мать тихо радовалась его успехам. Утончённая натура, красавец, он нравился женщинам, у пожилой женщины не было ни тени сомнения, что её мальчика ждёт успешная карьера и рано или поздно появится семья. Но всё рухнуло в тот роковой день, когда отморозки погубили молодого художника, а заодно и прихватили жизнь Веры Ивановны. Точнее, физически она ещё существовала, но жизнь её лишилась смысла. Осталось жалкое существование на скромную пенсию, львиную долю которой сжирали расходы на лекарства.
Вера Ивановна лежала на диване. По квартире сновала соседка Лиза. Она привычным жестом открыла шкафчик на кухне, где у пожилой учительницы хранилась аптечка. Достала ампулы с раствором, шприцы. Ласково потрепала Веру Ивановну по плечу:
– Вот увидите, десятидневный курс внутривенно вас на ноги поставит!
Девушка быстро набрала лекарство, умело ввела раствор в тонкие вены учительницы. Приложила ватку со спиртом:
– Ну, вот… Полежите немного, а то может слегка закружиться голова. А я побегу… Бабульке с пятого этажа взялась по хозяйству помогать. Ей социальный помощник положен, как одинокой пенсионерке старше восьмидесяти лет, а она не хочет незнакомых людей в дом пускать. Не доверяет.
Медсестра добродушно засмеялась, поправила подушку учительнице, весело протараторила:
– А я-то выросла здесь, с ней сто лет знакомы. Не смогла отказать. Она, конечно, предлагала деньги, да что там брать? Пенсия копеечная… Я «за так» то пол помою, то за продуктами сгоняю, ну и медицинские процедуры, если надо, сделаю…
Вера Ивановна очень тепло относилась к молодой соседке. Душевная, расторопная девушка была ей очень симпатична. Она даже пыталась сводничать, устраивала чаепития, чтобы таким образом ненавязчиво свести Эдика и Лизу. Но ничего из этого не вышло, хотя вроде и была у молодых симпатия. Потом Эдика не стало. А девушка забегала частенько, и вот сейчас очень пригодилось её умение делать инъекции. Пожилой женщине было нелегко каждый день мотаться в поликлинику в процедурный кабинет. А у Лизы рука лёгкая, и живёт рядышком. Лиза уже помахала ручкой и на прощание напомнила:
– Если буду нужна – звоните на мобильный. А то я ещё подработку взяла – массаж одинокому инвалиду со второго этажа делаю. Не могу отказать тем, кому помощь нужна…
Вера Ивановна сердобольно вздохнула:
– Лизонька, тебе бы в твоём возрасте по свиданиям бегать! А ты свою молодость на нас – старпёров тратишь! Не в этом мире справедливости…
Лиза отмахнулась, мол, да ладно вам, и выпорхнула в коридор. Щёлкнул замок. И повисла тишина.
После ухода Лизы Вера Ивановна смотрела вечерние новости, попутно раскладывая пилюли по ячейкам таблетницы. На экране мелькали мигалки, бойкая журналистка сообщала о чрезвычайном происшествии. В садовом кооперативе было обнаружено обезображенное тело человека. Труп не показывали. Только сигнальная лента трепыхалась на ветру за спиной телевизионщицы. Суетились оперативники в перчатках, жестами показывали оператору, что нежелательно вести съёмку. Сердце Веры Ивановны сжалось. Стало как-то нехорошо, тревожно. Она невольно сунула под язык пилюлю, которую собиралась упрятать в таблетницу. С экрана доносился резкий голос журналистки:
