скачать книгу бесплатно
Товарищи
Константин Михайлович Станюкович
«Морские рассказы»
Константин Михайлович Станюкович
Товарищи
I
В этот жаркий ноябрьский день на «Кречете», стоявшем на рейде Гонконга, было особенное возбуждение.
Ждали прихода в Гонконг нового начальника эскадры, контр-адмирала Северцова.
Матросы, взволнованные и серьезные, таинственно шушукались на баке, разбившись кучками.
Переходя от одной к другой, пожилой и степенный фор-марсовой Аким Васьков уверенным и ободряющим голосом, пониженным до шепота, говорил:
– Он, братцы, произведет разборку! Он дознается! Только не трусь, ребята! Поддержи по совести, как я всю правду обскажу: «Так, мол, и так, ваше превосходительство!»
Только что окончена была генеральная чистка и «приборка». Клипер «Кречет» так и сверкал на солнце блеском меди орудий, поручней, люков и компаса. Труба была белоснежна. Борты заново выкрашены. Рангоут выправлен на славу. Палуба безукоризненна. О том, что на смотру не подгадят работами, нечего и говорить.
А между тем капитан, старший офицер, ревизор, старший механик и два вахтенные начальника, видимо, были встревожены. Испуганно притихшие, они сегодня не били матросов и не ругались с обычною виртуозностью.
Адмирал шел на корвете «Проворном», вызванном телеграммой в Сингапур неделю тому назад. Только из этой телеграммы на «Кречете» узнали о новом начальнике эскадры и его неожиданно скором приезде из России.
«Нового» не знали.
Никто раньше с ним не служил. После службы в черноморском флоте и оставления Севастополя Северцов несколько лет был морским агентом за границей и тридцати семи лет, только что произведенный в контр-адмиралы, был назначен начальником эскадры.
Быстро делавший карьеру, обогнавший многих старших по службе, Северцов, по кронштадтским слухам, был хладнокровный, сдержанный, молчаливый и строгий человек, особенно преследующий злоупотребления, и хороший моряк. Передавали, что он не «разносит» офицеров, но придирчиво требователен и служить с ним нелегко. Говорили, что он имеет состояние и потому относительно независим и служит из честолюбия. В последнее время на эскадру дошли слухи, будто бы Северцов подавал высшему морскому начальству докладную записку о необходимости реформ во флоте.
Знал Северцова только капитан «Кречета» Пересветов. Они были товарищи. Но Пересветов знал товарища только в корпусе. После выхода в офицеры служба их разлучила, и они не встречались.
Пересветов хоть и помнил, что Северцов в корпусе был хорошим товарищем, тем не менее очень волновался приездом товарища-адмирала, слухи о котором были не особенно утешительны для капитана, который более чем фамильярно относился к счетам по поставкам угля и провизии. Положим, он пользовался скидками на счетах единственно потому, что был образцовый муж и отец и желал кое-что припасти для семьи; сам он отличался скромностью своих потребностей и был расчетлив до скупости, – но все-таки едва ли будут приятны объяснения с товарищем-адмиралом, если бы обнаружились как-нибудь его семейные заботы.
«Уж слишком высоки были цены по счетам», – думал теперь Егор Егорович, почесывая свою лысину, и о чем-то конфиденциально шептался с ревизором, лейтенантом Нерпиным.
– Не беспокойтесь, Егор Егорыч… Все по форме… Не к чему придраться. Консулы удостоверяли цены. Чем же мы виноваты, если цены высоки! – успокаивал капитана молодой лейтенант, прокучивавший в портах шальные деньги. – И, наконец, откуда может узнать начальник эскадры? Разве мы, Егор Егорыч, делаем злоупотребления? Мы пользуемся не от казны, а от поставщиков… И многие капитаны и ревизоры так делают… Точно уже оно такой секрет… Никто за такие безгрешные доходы не попадал под суд, Егор Егорыч. Может, и новый адмирал, когда был капитаном, знал, где раки зимуют. Он богач, – ему не нужны деньги, а ревизору у него, вероятно, были нужны, Егор Егорыч!
И лейтенант так добродушно рассмеялся, и в его веселых серых глазах сверкала такая беззаботная уверенность, что капитан несколько успокаивался, и в его голове проносилась мысль: «Все-таки Северцов – товарищ и не станет придираться».
– А вы, Александр Иваныч, впредь будьте осторожнее.
– Есть, Егор Егорыч!
Но ни одни только счеты пугали трусливого капитана. Тревожило его и «несколько строгое» обращение с матросами, как деликатно называл Пересветов нещадную порку людей, и, главное, это недавнее наказание матроса Никифорова, которого пришлось отправить на берег в госпиталь после трехсот линьков.
Капитан очень дорожил старшим офицером, который был настоящим помощником и действительно «собакой» и который так вышколил команду, что «Кречет» был образцовым судном и работали на нем превосходно; но теперь капитан вдруг стал находить, что Леонтий Петрович чересчур увлекается… Вот этот случай с «подлецом» Никифоровым… Что, если адмирал узнает? Может выйти целая история…
И капитан, толстый, с изрядным брюшком, небольшого роста, лысый и «мордастый», с маленькими бегающими глазками, с большими усами полного, рыхлого и бритого, несколько бабьего лица, еще более струсил при мысли о приходе этого молчаливого товарища-адмирала («Черт знает, каким он стал теперь!») и о матросе Никифорове, который так некстати опасно заболел после недавней порки.
Ввиду неизвестности, что будет, капитан, казалось, еще более затосковал о жене и своих трех детях. По крайней мере, он несколько раз взглядывал на фотографии, висевшие в его каюте, вздыхал, торопливо крестился и снова ходил мелкими неспокойными шагами по клеенке.
– Леонтья Петровича позови! – крикнул он вестовому.
– Что прикажете, Егор Егорыч? – с почтительною официальностью, довольно сухо спросил старший офицер.
Он был еще более хмур, желт и раздражен, чем обыкновенно, этот худощавый, высокий блондин с светло-русыми баками и усами, мученик службы и дисциплины, беспрекословный исполнитель и один из тех «собак» – старших офицеров, который, не зная отдыха, заботился о безукоризненном порядке и умопомрачающей чистоте «Кречета», вечно «собачился» и, самолюбивый службист, наводил страх на матросов беспощадною строгостью, чтобы судно было в порядке и чтобы капитан не мог быть недовольным лихими работами команды.
– Присядьте, Леонтий Петрович. Как Никифоров? Посылали сегодня в госпиталь справиться? – тревожно спросил капитан.
– Плохо-с, Егор Егорыч. Доктор ездил! – угрюмо ответил старший офицер, присаживаясь в кресло.
– Что с ним?
– Скоротечная чахотка.
– Быть может, прежде был болен?
– Что уж тут обманывать себя: просто заболел от наказания. Запороли, Егор Егорыч!
– Эх, Леонтий Петрович!.. Не похвалят нас, если адмирал узнает.
– Очень даже… Можно и под суд попасть! – с мрачною правдивостью промолвил старший офицер.
– И как это вы так наказали матроса, Леонтий Петрович? – проговорил капитан с видом сокрушения и досады.
Баклагин взглянул в глаза капитана, и во взгляде старшего офицера промелькнуло изумление и презрительное негодование.
И Леонтий Петрович сказал:
– Доктор говорил, что трехсот линьков нельзя, и я доложил вам, а вы приказали исполнить ваше распоряжение, наказать Никифорова.
– Я, кажется, не приказывал запороть человека, Леонтий Петрович!..
– Конечно, я виноват-с, что буквально исполнил приказание капитана… Я и не стану отпираться.
– Но, бог даст, вам не придется, Леонтий Петрович. Можно попросить доктора… Он доложит, что… что Никифоров заболел не от наказания… Скажите доктору…
– Уж говорите об этом доктору сами!.. – негодующе вымолвил старший офицер.
– И, наконец, адмирал может и не узнать… Не правда ли, Леонтий Петрович?
– Узнает.
– Почему?
– Команда заявит претензию…
– Верно, скотина Васьков мутит?
– И он, да и все недовольны…
– Так как же вы довели до этого команду?
– Вы думаете, один я?.. Ведь пищей недовольны, Егор Егорыч… Я думаю, будут претензии на вас и на ревизора… По слухам, новый адмирал… справедливый человек… И песня моя спета! – неожиданно прибавил Баклагин с каким-то равнодушием отчаяния…
– Не отчаивайтесь, Леонтий Петрович… Северцов все-таки – мой товарищ… Я доложу, какой вы отличный старший офицер…
– Очень вам благодарен, Егор Егорыч. Не беспокойтесь… Я все-таки буду проситься в Россию и… выйду в отставку, не ожидая, что выгонят… за то, что я безусловный исполнитель… Больше я не нужен, Егор Егорыч?
– Да что с вами, Леонтий Петрович?.. Я думал, вы меня успокоите, а вы…
– Валите теперь все на меня, Егор Егорыч?.. Быть может, ваш товарищ и удовлетворится вашими объяснениями о матросе Никифорове… Да, кажется, он скоро и помрет и не пожалуется…
С этими словами старший офицер ушел и, казалось, только теперь понял, что Пересветов не только плохой моряк и отчаянный казнокрад, но и трус, готовый ради спасения шкуры свалить свою ответственность на своего подчиненного, которого так лицемерно уверял в благодарных чувствах.
Баклагин, этот рыцарь исполнительности и строгости, не ожидал такого предательства от капитана, обязанного отвечать за все на вверенном ему судне.
И Никифоров, умирающий в Гонконге, и подлец капитан, чуть ли не отрекавшийся от своего беспощадного приказания, не выходили из головы старшего офицера. И он с угрюмой тоской думал о позоре суда.
Ведь он видел, что последние удары линьков ложились на синюю спину уже бесчувственного, притихшего человека. Он мог остановить истязание!
До такой исполнительности он еще не доходил в течение своей морской службы!
II
В пятом часу дня корвет «Проворный» под адмиральским флагом на крюйс-брам-стеньге вошел, попыхивая дымком, на гонконгский рейд и стал на якорь вблизи от «Кречета».
Капитан в полной парадной форме только что хотел идти на вельбот, чтобы ехать к адмиралу с рапортом, как сигнальщик доложил вахтенному офицеру, что адмирал отвалил от борта.
– К нам? – спросил капитан, возвращаясь от парадного трапа.
– К нам! – ответил молодой вахтенный офицер, взглянув на адмиральский вельбот.
Капитан рассчитывал поговорить наедине с адмиралом и «подготовить» его на всякий случай по-товарищески к строгости с командой старшего офицера. И, почти растерянный, он снова вернулся к трапу и приказал выстроить команду во фронт, вызвать караул и господ офицеров для встречи адмирала.
Через несколько минут, среди мертвой тишины, на палубу клипера вошел адмирал с новым флаг-офицером и приостановился, чтобы выслушать обычный рапорт вахтенного офицера.
– На клипере все благополучно! Воды в трюме – один дюйм. Больных нет.
Вслед за вахтенным офицером Пересветов с особенной служебной аффектацией подчиненного проговорил несколько взволнованным голосом, причем приложенные к треуголке короткие, толстые пальцы слегка вздрагивали:
– Честь имею донести вашему превосходительству, что на вверенном мне клипере все обстоит благополучно.
– Здравствуй, Егор Егорыч. Давно не видались! – проговорил адмирал, пожимая руку капитана.
С этими словами он направился к офицерам, выстроенным на правой стороне шканцев.
Невысокий, худощавый, без импонирующего адмиральского вида завзятого моряка, а напротив, скромный и простой, не производивший впечатления строгого начальника своим серьезным, моложавым и довольно красивым лицом с темно-русыми бакенбардами и усами, он несколько застенчиво, краснея, подавал каждому офицеру свою маленькую руку в белой перчатке.
Не промолвив никому ни одного из тех любезных или внушительных слов, которыми считают нужным начальники при первой встрече «ободрить» подчиненных, Северцов пошел к выстроенной по обеим сторонам шкафута команде.
Без той молодцеватости в посадке и без зычности в голосе, какими обыкновенно приветствуют матросов адмиралы, – «новый» без всякой внушительности и далеко не громко произнес обычные слова:
– Здорово, ребята!
– Здравия желаем, ваше превосходительство! – ответили матросы.
Но в этом ответе не было того громкого и веселого возгласа полутораста голосов, какой бывает обыкновенно на судах.
Адмирал заметил это. Заметил и напряженно-взволнованные лица людей.
По-прежнему молча спустился адмирал в палубу, молча и внимательно осматривал кубрик, шкиперскую и баталерную каюты, камбуз, заглядывал в некоторые офицерские каюты и только спросил врача, заглянув в пустой лазарет:
– И на берегу нет больных?
– Есть, ваше превосходительство. Матрос Никифоров в госпитале.
– Что с ним?
– Скоротечная чахотка.
– Опасен?
– Очень.
Адмирал пошел дальше, направляясь в машинное отделение.
От сердца капитана отлегло. Северцов, по-видимому, удовлетворился ответом.
И, сопровождая адмирала, Пересветов подумал: «Северцов не такой, как о нем слухи. Не будет придираться. И не к чему! Клипер – игрушка. И, если будет претензия, – он не поднимет истории. Все-таки товарищ, и крепко пожал руку, и не задается… Простой… И из-за чего ему так фартит!» – пробежала завистливая мысль.
Снова ни слова не говоря, адмирал осмотрел машинное отделение, залезал в коридор винтового вала, в трюм и, наконец, поднялся наверх и взошел на мостик.
Кажется, все в порядке, а он молчит, и неизвестно, доволен ли он или нет.
Это молчание беспокоило и капитана, и старшего офицера, и механика, и ревизора.
Адмирал сделал несколько учений. Смотрел и перемену марселей, и пожарную тревогу, и десант, и многое другое.
И ни слова.
Только во время артиллерийского учения подходил к офицерам, заведующим батареей, и интересовался:
– Как угол обстрела вашего орудия? Какова дальность полетов снаряда?
Моряки не умели ответить и конфузились. Никто об этом не спрашивал.
