banner banner banner
Двуллер-3. Ацетоновые детки
Двуллер-3. Ацетоновые детки
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Двуллер-3. Ацетоновые детки

скачать книгу бесплатно

Двуллер-3. Ацетоновые детки
Сергей Александрович Тепляков

Двуллер
16-летний подросток расстрелял целую семью – отца, мать и двоих маленьких детей – ради автомобиля и ради того, чтобы пару-тройку дней «пожить как человек». Дочь «заказала» своих родителей потому, что они просто «достали придирками». Ученик зарезал учительницу прямо на уроке – просто так, чтобы «посмотреть, как получится». Что с нами происходит? Или уже произошло? Как разбудить в человеке Человека? Да и спит ли он – а то, может, уже и умер? На эти вопросы ищут ответы герои новой книги Сергея Теплякова, входящей в трилогию «Двуллер».

Сергей Тепляков

Ацетоновые детки

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

Утро в газете «Правда края» началось как всегда с планерки. У планерки в свою очередь были также традиции: в начале главный редактор зачитывал несколько анекдотов с последней страницы свежей «Комсомолки». Чаще всего анекдоты были с подтекстом, касавшимся редакторской семейной жизни, которая, судя по выбору анекдотов, была безрадостна. Вчера, например, он со значением прочитал «на супружеский долг опять набежала пеня!» и так посмотрел на всех, будто хотел, чтобы ему посочувствовали, ну или хотя бы задали вопрос, позволивший бы излить душу. Но редакционный народ уже давно привык к этому утреннему редакторскому легкому душевному стриптизу, да к тому же все знали, что рассказы редактора о его жизни короткими не бывают, а планерку хотелось бы уложить в полчаса.

Нынче редактор, видать, ничего не нашел в «Комсомолке» про семейную жизнь и поэтому прочитал:

– «Опилки и макулатуру в колбасу не кладут… – признался представитель колбасной промышленности. – Это слишком дорогое сырье!»

Все захохотали. Смеялись без верноподданности, по-разному – кто в голос, кто лишь усмехнулся, кто тут же шепотом завел с соседом разговор про легендарную советскую «колбасу за два двадцать».

– Ну ладно… – оборвал сам себя и других редактор. – Кто у нас дежурил?

Алексей Петрушкин поднял руку:

– Я!

– Два слова! Буквально два слова! – сказал редактор. Петрушкин заговорил – во сколько подписали номер, что в нем было хорошо, а что не очень (по обычной газетной традиции друг друга никто особо не ругал, ибо сегодня обругаешь ты, а завтра обругают тебя. Из-за этого как-то так выходило, что газета день ото дня получается одна краше другой).

– Номер крепкий, я бы даже сказал – ударный! – начал Петрушкин.

Бесчетнов усмехнулся на своем месте. Он сидел отдельно от остальных, на отшибе – когда-то давно, в первые дни работы в этой газете, ему не хватило места за общим столом, и он один сел у стены. Потом у него появились соседи – два-три человека обязательно отделялись от коллектива и усаживались рядом с Бесчетновым, даже если за столом были места – это был такой недорогой способ быть не как все. Вот и сейчас рядом с Бесчетновым сидел Валерий Ушаков, корреспондент отдела экономики. – один номер ударнее другого, а тиражи падают… – вполголоса сказал Бесчетнов Ушакову. Тот, усмехнувшись, кивнул. Оба они были старыми журналистами, помнившими еще те времена, когда выпуск газеты был совершенно завораживающим зрелищем сам по себе: в цехе стояли громадные линотипы, в которые с одной стороны в котел медленно опускались свинцовые «чушки», таявшие внутри от страшной, непредставимой, температуры, и каплями выливавшиеся на другую сторону, где из этого свинца получались горячие газетные строчки. В том же цеху стоял талер – станок, на котором верстались газетные полосы и делались первые оттиски газетных страниц. На талере всем распоряжался метранпаж, шилом выковыривавший из тесных колонок одни строчки и кулаком вколачивавший в колонку другие – не так уж и давно тот же Петрушкин, хорошо знавший французский язык, пояснил Бесчетнову, что это слово французское и означает примерно «хозяин страниц» или «распорядитель страниц» – мэтр-ан-паж. К талеру в молодые бесчетновские годы посылали новичков, так и говорили: «Сходи в типографию к Никодиму Иванычу Талеру, возьми у него ведро краски». Типография участвовала в заговоре – новичку говорили, что Талер «вот только что здесь был», «вот туда ушел», «велел подождать себя десять минут».

Теперь и талер, и метранпаж, и линотипы, и громадные ротационные машины высотой в два этажа – все осталось в прошлом. Хотя на компьютерах ошибки правились быстрее и фотографии получались куда лучше, чем когда-то из цинковых клише, но для Бесчетнова все производство газет как-то скукожилось, сжалось, не впечатляло, как прежде, двадцать лет назад. «и дело газетное измельчало, и газеты… – вдруг грустно подумал Бесчетнов. – Какие статьи мы зафигачивали в девяностые годы»…

– А чем порадует нас отдел новостей? – спросил редактор.

Бесчетнов (он был редактор отдела новостей) вскинул на него глаза и ответил, пожав плечами:

– Новостями. Сейчас позвоню ментам – наверняка ведь кто-нибудь кого-нибудь уже убил, чтобы нам было что поставить на первую полосу…

Все засмеялись, но как-то так, без огня – хуже, чем над редакторским анекдотом: подобные шутки нравились не каждому.

– Одними убийствами газету не спасешь… – сказал редактор. – Должны же быть и хорошие новости.

– И хорошие будут… – кивнул Бесчетнов.

После этого редактор принялся распределять свои поручения, одним из которых была поездка с губернатором на открытие какого-то завода. Услышав это, Валерий Ушаков попытался – Бесчетнов почувствовал это – как-то сжаться и стать незаметным. И это ему удалось.

– Петрушкин! – проговорил редактор. – вы не против прокатиться с губернатором?

– Езжай, Леха, там банкет будет! – под коллективный смех закричал кто-то из общего ряда, сидевшего у окна.

– Вот еще, икры я что ли не видел? – хмыкнул Петрушкин. – Извиняйте, Александр Федорович, но я с завтрашнего дня в отпуске, так что губернатор откроет завод как-нибудь без меня…

– Точно! – хлопнул себя редактор по лбу. – Вы же в отпуске! Кому же ехать?!

Он обвел планерку глазами.

– Ушаков! А слона-то я и не заметил! – воскликнул он.

Планерка захохотала – Ушаков имел рост под два метра и комплекцию такую, что термин «слон» был не так уж и неуместен.

– Вот блин… – досадливо пробормотал Ушаков и заговорил: – Но тогда, Александр Федорович, я не успею сдать материю про Горьковский рудник.

Торговаться – это была обычная манера Ушакова. Не то чтобы он был ленив – просто Ушаков по натуре своей был историк, краевед, и материалы по истории привлекали его куда больше. В отдел экономики много лет назад записали его потому, что только там была вакансия – да и экономики в те времена еще не было, так что не все ли равно. Но с тех пор экономика, какая-никакая, а появилась. Ушаков от экономических тем маялся и относился к ним как, должно быть, крепостной крестьянин относился к барщине.

Покончив с распределением заданий, редактор на миг задумался, нахмурился, словно вспоминая, не забыл ли чего, потом, видать, решил, что не забыл, и сказал:

– Ну все! Разбежались!

Планерка почти одновременно встала. Загрохотали стулья. Люди начали выбираться к выходу.

– Леха, а ты куда едешь-то? – кричал кто-то. – В Индию?

– Какая индия, ты что? – отвечал неведомо кому Петрушкин, пробираясь в толчее. – С нашими-то деньгами. Бюджетный отдых в пределах региона: машина, палатка, спальные мешки. Поедем в горы…

– В горы? Так ты же недавно там был, доехал до самой Монголии… – удивился Бесчетнов.

– Я-то был, а семья нет… – отвечал Петрушкин. – А у меня же мужики растут, пусть привыкают и отдыхать как мужики – дрова собирать, костер разводить, рыбу ловить. Да и Сибирь пусть посмотрят – какая она огромная и красивая…

«Мужики» – это были двое петрушкинских сыновей. Один нынче закончил первый класс, второму, помнил Бесчетнов, было чуть больше трех лет. На словах Петрушкин был циник и всякие «чуйства» отрицал. Но Бесчетнов давно раскусил товарища и знал, что своих сыновей и свою жену Петрушкин любит как квочка – до самозабвения.

– Завидую вам… – уже в коридоре сказала Петрушкину Наташа Зощенко, корреспондент. – Отпуск, путешествие…

Наташа, несмотря на все события своей жизни, была романтик. Бесчетнов глянул на нее и сердце его сжалось от любви, которая каждый раз удивляла его. «Проняло же меня на старости лет…» – подумал Бесчетнов, кокетничая сам с собой: ему было всего лишь за сорок. Глаза у Наташи при словах о путешествии стали мечтательные – будто она уже видела дальние страны. Петрушкин хмыкнул – ему было приятно. Он и сам в душе радовался – предвкушение дальней дороги всегда приводило его в легкое возбуждение.

– Леха, с тебя дембельский аккорд! Напиши две новости и можешь уматывать! – распорядился Бесчетнов.

Петрушкин хмыкнул.

– Да легко! – сказал он. – Я тебе и три напишу!

Глава 2

Было около двух часов дня, когда Петрушкин вырвался из редакции. Как обычно, дела заедали – к двум новостям прибавилась какая-то текучка, кто-то то и дело звонил по телефону и набивался встретиться, требуя провести журналистское расследование и суля историю, которая взорвет мир (правда, при расспросе такие истории оказывались чаще всего или о ямах на дороге или о какой-нибудь нелегальной свалке).

Выйдя из дома печати, Петрушкин уселся в машину. Это была темно-синяя «японка», большая, семейная, имевшая неплохой вид. Знатоки, правда, с первого взгляда определили бы, что машине уже немало лет, а по газовому баллону под днищем поняли бы, что машина переделана на газ, а это уже – последний этап автомобильной судьбы. Но Петрушкину машина нравилась: в ней помещалась со всем скарбом вся его семья, и даже еще оставалось место – над этим они с женой неопределенно пошучивали.

Алексею Петрушкину было тридцать пять лет. У него было вытянутое книзу лицо без особой красоты, с внимательными глазами. Смотрел Петрушкин обычно вприщур, словно примеривался, прицеливался, это был уже почти рефлекс, отчасти исходивший из петрушкинского спортивного прошлого – Алексей много занимался всяким спортом, особенно карате, к которому его приохотил отец, занимавшийся этим видом единоборств еще с тех пор, когда за карате сажали в тюрьму. Худощавость Петрушкина была обманчива и немало разных хулиганов попались на эту обманку. Под одеждой Петрушкин был мускулист. В бою он реагировал мгновенно, бил тяжело, чтобы один раз. От Петрушкина исходила особая уверенность – при первом знакомстве она настораживала мужчин и завораживала женщин.

Петрушкин ехал в цветочный магазин – сегодня было 1 августа, день, когда уже не так уж мало лет назад он познакомился со своей будущей женой. Петрушкин с улыбкой вспомнил, как он шел по проспекту, как его взгляд остановился на девушке, проходящей мимо с лицом совершенно счастливого человека. Петрушкин по инерции прошел дальше, потом спохватился, и, поспешно сделав по другой дорожке круг, снова пошел этой девушке навстречу, с некоторой досадой подумав, что – вот черт!

– Оделся в джинсы и какую-то дурацкую майку!

– Отчего человек может быть так счастлив? – спросил он ее.

Она остановилась и посмотрела на него снизу вверх своими огромными карими глазами.

– Я поступила! – восторженно ответила она. – Я поступила!

Оказалось, в этот день ее зачислили на первый курс местного иняза. Петрушкина удивило, что она поступила на не очень-то модный французский – он тоже учил французский и в школе, и потом в университете. Это был какой-то знак. Да в общем-то все было знак – и то, что он встретил ее, и то что сделал круг, и то, что она совершенно не обратила внимания на его майку, остановилась и заговорила с ним, будто с одноклассником.

Ей было семнадцать лет. Ее звали Алина. Родители Петрушкина встретились много лет назад и жили без скандалов – он был воспитан, что вот такой и бывает семья. Судьба пускала в него свои костяные стрелы, но они отскакивали от брони, которой защитила Петрушкина жизнь, прожитая в родительской любви. Петрушкин в общем-то считал, что иначе не бывает, истории про несчастливые семьи слушал с удивлением. «Зачем люди живут вместе без любви?» – думал он, зная, что сам на такое не способен.

То лето они провели вместе, а потом Петрушкин уехал в Москву – он учился на журфаке МГУ Может, какие-то журналистские дали и расстилались перед ним, но Петрушкин знал, что журавль уже у него в руке, и по окончании университета, удивив многих, приехал в родной город и поступил на работу в «Правду края».

Бесчетнов, узнав, что этот парень – выпускник главного журфака страны, спросил его однажды, чего же не остался в столице. «Жена доучивается здесь, и пусть заканчивает со своими… – ответил тогда Петрушкин. – А мое дело работать, семью кормить. А захотим – уехать еще не поздно».

К тому времени у них с Алиной уже был Данил, которому нынче было семь лет и который сейчас закончил первый класс. Второму сыну Петрушкиных было три с половиной. Хоть и детсадовец, а уже ходил с отцом и старшим братом в спортзал, имел свое маленькое кимоно и делал те движения, на какие хватало его детских силенок. Дома братья бились друг с другом на пластмассовых мечах, недавно подаренных отцом. Бились азартно, но без злобы – Петрушкин и сам был воспитан так, что других надо защищать, и детям это, сам не понимая и не замечая, как передал.

Петрушкин, особенно с тех пор, как родился младший, Аким, все думал – что же такое воспитание, что это – воспитывать? Вспоминая, он понимал, что отец с матерью не говорили ему речей, и специальных разговоров на тему, что такое хорошо, а что такое плохо, не было или почти не было. «А поди ж ты – вроде нормальный получился из меня человек…» – чуть насмешливо думал Петрушкин сам о себе. Отец когда-то давно, при самом начале петрушкинского интереса к журналистике, сказал ему, что главное назначение журналиста в России – заступаться за людей. Эта мысль захватила Петрушкина, в этом было что-то и от трех богатырей, и от героев-панфиловцев. Отец прожил жизнь так, что его знал весь край и даже в самых дальних селах то и дело кто-то здоровался с ним. Уже много лет отец был в крае собкором главного информационного агентства страны – а это был немалый чин. В советские времена к этому чину прилагалась машина, квартира с кабинетом и много чего еще, но уже давно льготы сошли на нет, остались одни обязанности.

Отец не сожалел об этом, и это тоже был урок.

Петрушкин по долгим размышлениям понял, что главное воспитание – жить правильно. Родительская жизнь – главный урок и главное домашнее задание. Поняв это, он старался, чтобы дети в доме ничего, кроме любви, не видели. Намеченное путешествие было частью правильной жизни: дети должны знать, что есть мир и за пределами квартиры, должны с малых лет приучиться к простору настоящей жизни.

Глава 3

Еще услышав звук ключа в замке, пацаны бросились встречать отца и, едва открыв дверь, он был уже облеплен ими.

– Папа! Папа! – восторженно кричали они, будто не видели его как минимум месяц, повисли у него на ногах и он, улыбаясь, так пошел с ними, хохочущими, вперед, навстречу жене. Они поцеловались. Он отдал ей цветы.

– Это тебе от всего нашего мужского коллектива! Спасибо, что ты есть! – торжественно, но с улыбкой, сказал Петрушкин. – Ура, пацаны!

– Ура! – завопили сыновья, не очень при этом понимавшие, что за праздник у родителей, но радуясь любому поводу покричать «ура!».

Алина смотрела на Петрушкина повлажневшими глазами.

– Надо же… не забыл… – сказала она, хоть и понимала, что он не мог такое забыть.

– Вот еще… – ответил он.

– Смотри, Нина нам смс прислала… – показала Алина ему свой телефон: – «Поздравляю со знакомством! Спасибо, что вы есть!». Это ты у нее текст переписал?

Нина была ее подруга еще с институтских времен.

– Нет, это она у меня… – отшутился Петрушкин. – Ишь, и она помнит…

– Ну, а почему бы нет? – ответила жена. – Все же лучшая подруга. Она про нас все знает.

– Прямо все? – хитро спросил Петрушкин. – И про двадцатое августа тоже?

Алина, уходившая уже было на кухню, лукаво оглянулась на него.

– Нуууу… – протянула она.

– Ого! – со значением сказал Петрушкин. Двадцатого августа у них все произошло в первый раз. – То есть, ты сразу же выступила перед ней с отчетом?!

– Ну, а куда было деваться? Да мне к тому же и хотелось с кем-то об этом поговорить… – засмеялась жена. – Не с мамой же говорить о том, что я стала женщиной…

У нее покраснели скулы. Петрушкин почувствовал в груди жар. Они посмотрели друг другу в глаза, и жена вздохнула, указывая глазами на детей. Петрушкин, улыбаясь, пожал плечами: «ну да, ждем вечера»…

Алина ушла. Петрушкин посмотрел ей вслед. Она как-то сказала ему, что одно из значений ее имени – благородная. Петрушкин давно считал, что еще и имя воспитывает человека. С Алиной так и было – она ходила так, как сейчас ходят редкие женщины: без суеты, спокойно и гордо. Удивительное достоинство было в ее жестах. Петрушкин еще раз позавидовал сам себе.

– Папа! Папа! – снова завопили пацаны, кое-как пережидавшие родительские телячьи нежности.

– Сейчас, ребята. Продукты на кухню отнесу и весь ваш… – ответил Петрушкин.

Не то чтобы Петрушкины планировали большую семью – сама жизнь будто подталкивала их к этому. Когда родился Данил, та же Нина послала на радио поздравление, только имя новорожденного указала Аким. Она это, конечно, не сама придумала – Петрушкины обсуждали для первенца несколько имен, пока не остановились на Даниле. Но когда их поздравили с Акимом, решено было, что это – знак, что это Нина не ошиблась, а просто поторопилась.

Аким родился на седьмом году их совместной жизни. «другие в это время разводятся, а мы детей рожаем!» – гордо говорил об этом Петрушкин. Он признавался сам себе, что к рождению Акима был готов больше. С Данилом он был еще пацан – терялся, делал не то и не так. За Акима он взялся с рождения, да так, что первым словом мальчишки было «папа». Аким рос ласковым, таким, что захватывало дух. Вот и сейчас он прижался к отцу головой. Петрушкин наклонился, и Аким поцеловал его.

– Ты – рожица, а я – мордашка! – восторженно проговорил Аким. Петрушкин усмехнулся – это была любимая Акимова дразнилка. – Нет, я – рожица, а ты – мордашка!

С этим словами Аким отлепился от отцовской ноги, сорвался с места и бросился в детскую комнату, крича:

– А я первый! Я первый!

Данил тут же рванул следом.

Петрушкин пошел на кухню.

– Что купил? – спросила Алина.

– Все по вашему списку, мадам… – ответил Петрушкин. – Ну и кое-что сверху…

При этих словах он достал из пакета бутылку красного вина.

– Хм… – хитро посмотрела на него Алина.

– А чего ж… – сказал он. – У нас сегодня дата. Можем себе позволить.

– Решил подпоить слабую женщину? – поддразнила его жена.

– Вот еще… Когда это я тебя подпаивал? – ответил Петрушкин. – Все было на трезвую голову!

– На трезвую – это да… – ответила, улыбаясь, Алина. – Но туману в моей голове было… Ты же какие песни пел, а?