«Регулярная академия учреждена будет…». Образовательные проекты в России в первой половине XVIII века

скачать книгу бесплатно

«Регулярная академия учреждена будет…». Образовательные проекты в России в первой половине XVIII века
Майя Борисовна Лавринович

Игорь Федюкин

Новые материалы и исследования по истории русской культуры #11
Сборник статей и архивных материалов «Регулярная академия учреждена будет…» открывает новые стороны становления системы образования в России в первой половине XVIII века – одного из ключевых процессов в истории петровской модернизации. Публикуемые в книге ранее неизвестные или малодоступные источники различного происхождения – личные, делопроизводственные, законодательные – содержат проекты создания или реформирования образовательных институций, учебные и методические программы, предлагавшиеся академиками, чиновниками, преподавателями и даже авантюристами. Опираясь на эти источники, авторы вошедших в сборник статей показывают, что становление школы западного образца в России в петровскую и послепетровскую эпоху было делом рук не столько государства, сколько административных предпринимателей – «прожектеров», использовавших государственные ресурсы для достижения собственных целей.

«Регулярная академия учреждена будет…»: Образовательные проекты в России в первой половине XVIII века

Составители Игорь Федюкин, Майя Лавринович

Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации Школа актуальных гуманитарных исследований

Сборник научных статей и архивных документов подготовлен в рамках научно-исследовательской программы Школы актуальных гуманитарных исследований Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации

Издание осуществлено при финансовой поддержке Германского исторического института в Москве

Научные редакторы и составители Игорь Федюкин, Майя Лавринович

Рецензенты:

доктор исторических наук,

профессор Игорь Владимирович Курукин,

доктор исторических наук, профессор Николай Николаевич Петрухинцев

В оформлении обложки использована гравюра Алексея Ростовцева «Дом светлейшего князя Меньшикова» (1716; ГМИИ им. А.С. Пушкина)

Введение

Игорь Федюкин

Возникновение и развитие новых форм образования, как секулярного, так и духовного, новых образовательных институций различных типов составляло один из важнейших элементов российской модернизации в XVIII веке. С одной стороны, трансформация образовательных моделей в значительной мере определяла сам характер коренной социальной и культурной перестройки, произошедшей в стране в результате петровских реформ, ее содержание. С другой, устойчивость и необратимость этой трансформации были не в последнюю очередь обусловлены именно тем, что общество в достаточной степени усвоило новые культурные навыки, поведенческие нормы и модели социальных отношений, распространявшиеся во многом именно через образовательные каналы. Это, как кажется, верно и для других модернизационных эпизодов, в том числе и за пределами России: усилия по радикальной перестройке по «западному» образцу, предпринимавшиеся в XVIII–XIX веках в целом ряде стран, от Египта и Оттоманской империи до Китая и Японии, неизбежно сопровождались попытками создать новую школу и на ее основе – новую национальную элиту

.Петровские преобразования задали архетип таких реформ, а опыт России прямо изучался реформаторами как свидетельство способности незападной страны быстро освоить западные технологии и общественные институты

.

В этом смысле история становления образовательной системы в России раннего Нового времени заслуживает пристального внимания не только со стороны историков, специально изучающих образование в послепетровской России и российскую историю XVIII века в целом, но и со стороны более широкого круга исследователей, интересующихся механикой реформ и модернизационных процессов. Традиционно история становления школы в России на рубеже Нового времени пишется как история реформ «сверху», как история правительственных планов и руководящих импульсов со стороны просвещенных монархов-реформаторов. Данная картина едва ли может считаться удовлетворительной.

Во-первых, за ее рамками остаются всевозможные формы неинституционализированного и негосударственного обучения, где роль правительства была минимальной или даже отсутствовала вовсе, включая как домашнее образование в разных его вариантах и частные школы, так и другие каналы получения знаний, в том числе через социальные сети. Изучение этих форм образования только начинается: отчасти оно сдерживается и сравнительной скудостью источников (разумеется, институционализированное обучение, особенно деятельность государственных школ, значительно лучше документировано), но во многом и общей недооценкой в отечественной исторической литературе неформальных каналов распространения информации. Практически не изучены и формы организуемого государством в XVIII веке прикладного обучения на службе, через наставничество (служба в гвардии как форма подготовки офицеров, обучение так называемых юнкеров в Сенате и коллегиях и др.). Во-вторых, не получает должного внимания со стороны исследователей и история наиболее массовых государственных школ послепетровской эпохи, включая разветвленную сеть гарнизонных (и слившихся с ними впоследствии цифирных и адмиралтейских) школ. Охват этих форм обучения был на порядок больше, чем у тех столичных учебных заведений, которые обычно фигурируют в работах по истории русского образования XVIII века: фактически в них мы имеем своего рода первую общеимперскую сеть школ, просуществовавшую несколько десятилетий.

В-третьих, устоявшаяся парадигма оставляет мало места для инициатив «снизу» и вообще для деятельности каких бы то ни было акторов. Между тем при более внимательном рассмотрении целого ряда государственных новаций, образовательных и не только, выясняется, что своим появлением и обликом они обязаны не «государству» и «государственной политике», а как раз усилиям вполне конкретных «дельцов», развивавших соответствующие инициативы в своих собственных целях (пусть даже и пользуясь для этого своим официальным положением государственного чиновника и государственными ресурсами). Цели эти могли быть разными: от религиозно– или культурно-миссионерских до карьерных и придворно-конъюнктурных, – а чаще всего, разумеется, имело место сочетание разных целей. Однако объединяло все эти случаи то обстоятельство, что «государственная политика» в данной области (если она вообще существовала) была, как кажется, не столько самостоятельным источником и движителем проектов, сколько лишь общей рамкой для реализации индивидуальных – и зачастую, весьма разнонаправленных – амбиций.

В данном сборнике мы сосредоточимся именно на вкладе в образовательные новации петровской и послепетровской поры индивидуальных акторов: на их мотивациях и методах деятельности, на их влиянии на формирование государственной политики и институционального ландшафта в сфере образования. В самом деле не секрет, что за период от начала реформ Петра до воцарения Екатерины II ландшафт этот изменился довольно радикально. Первые петровские школы были, по сути своей, домодерными учреждениями, обучение в них носило «цеховой», ремесленный характер. «Школа» мыслилась как совокупность учеников, собирающихся вокруг «мастера»-ремесленника и его подмастерьев: неслучайно в документах того времени Навигацкая школа обычно именуется во множественном числе – «школы», по числу учителей. К моменту же воцарения Екатерины II Россия обладала уже целым рядом узнаваемо современных училищ, мало отличавшихся по своей структуре от классических школ XIX века. Деятельность этих учреждений определялась регламентами и инструкциями, предполагавшими в том числе иерархическую организацию персонала, четкое разделение функций, регламентацию и учебного процесса, и повседневного поведения учеников и учителей, более формализованные процедуры оценки знаний и поведения учащихся; училища эти нацелены не просто на обучение, но на «воспитание» ученика, на интериоризацию им предписанных норм поведения и мышления, достигаемую подробным моделированием его поступков и особой организацией школьного пространства, предполагающей изоляцию от внешнего мира и постоянное «надзирание». Построение таких образовательных институций в России первой половины XVIII века – как и вообще любые новации, как просвещение и любой прогресс в целом – традиционно воспринимается как результат усилий государства и государя. Между тем очевидно, что в России первой половины XVIII века не было бюрократического органа, который мог бы вести такую работу и которому можно было бы приписать авторство образовательных инициатив. Если говорить о государе, то напомним, что сам Петр I, насколько на сегодня известно, не написал ни одного хоть сколько-нибудь развернутого документа, посвященного образованию (в отличие от ряда других отраслей); его непосредственных преемников и преемниц тем более сложно заподозрить в личном авторстве каких-то развернутых образовательных проектов. На практике разработка и реализация этих инициатив были делом рук отдельных административных предпринимателей, или «прожектеров», как их тогда называли, что не мешало, конечно, этим инициативам представляться в качестве мер государственной политики и даже составлять самое ее содержание.

Соответственно, представленные в данном сборнике работы ставят своей целью, во-первых, ввести в научный оборот ряд ранее не публиковавшихся или малодоступных исследователям текстов (меморандумов-доношений, регламентов и инструкций, проектов нормативных актов и связанных с ними протокольных решений, писем и др.) первой половины XVIII века, в рамках которых формулировались и предлагались подобные новации, а во-вторых, на примере этих документов показать роль, игравшуюся индивидуальными акторами в их создании и реализации, показать разные типы и формы «прожектерства», понимаемого в максимально широком смысле: не обязательно как создание текстов в особом, легко узнаваемом жанре обращений к монарху или крупному вельможе, но как все многообразие документов и действий, связанных с целенаправленным конструированием новых институтов и организационных форм. Соответственно, действующими лицами в публикуемых исследованиях становятся как прожектеры в устоявшемся смысле слова, вроде барона де Сент-Илера, так и государственные деятели и министры, чиновники, педагоги, архиереи. Наша задача состоит именно в том, чтобы в самом первом приближении раскрыть общие механизмы реформ, показать роль «административного предпринимательства» в определении облика формирующихся институтов в России раннего Нового времени, в данном случае – образовательных институтов.

Русский текст публикуемых документов воспроизведен в соответствии с «Правилами издания исторических документов в СССР» (М., 1990). Орфография оригиналов сохранена за исключением мягкого и твердого знака, а также буквы й. В немецкоязычных текстах прописные и строчные буквы употребляются в соответствии с современной орфографией. Пометы канцеляристов приводятся в хронологической последовательности их написания. Пунктуационные знаки расставлены в соответствии с современными правилами, за исключением тех случаев, когда в оригинале употреблен другой знак.

примечания

Сравнительная история таких реформ изучена недостаточно. Наиболее общий сравнительный обзор см.: Ralston D. Importing the European Army: The Introduction of European Military Techniques and Institutions into the Extra-European World, 1600–1914. Chicago, 1990. См. также: Медушевский А.Н. Утверждение абсолютизма в России. М., 1994. C. 47–77.

См., например: Ekhtiar M. An Encounter with the Russian Czar: The Image of Peter the Great in Early Qajar Historical Writings // Iranian Studies. 1996.Vol. 29. P. 57–70, здесь p. 1–2; Dale S.F. The Muslim Empires of the Ottomans, Safavids, and Mughals. Cambridge, 2011. P. 277; Hillsborough R. Samurai Revolution: The Dawn of Modern Japan Seen Through the Eyes of the Shogun’s Last Samurai. Tokyo; Rutland (Vermont); Singapore, 2014. P. 37.

«Прожектеры» как административные предприниматели: cтановление раннемодерных государственных институтов и индивидуальная инициатива

Игорь Федюкин

Фигура «прожектера» и феномен «прожектерства» знакомы любому, кто интересовался историей петровских реформ – и за понятиями этими в историографии и научно-популярной литературе устойчиво закрепились вполне негативные коннотации. Такое отношение хорошо считывается, в частности, в известном замечании М.М. Богословского о Петре I,вокруг которого «жужжала целая толпа политических прожектеров, представлявших ему различные „пропозиции“,„изъявления“,„доношения“,„мемориалы“, содержавшие самые разнообразные реформационные планы»

. «Прожектер» в таком устоявшемся понимании – заведомо авантюрист, в лучшем случае фантазер-энтузиаст, а то и прямо самозванец-мошенник, злоупотребляющий искренним интересом царя и его сподвижников ко всему новому, иностранному, «регулярному». «Прожектер» предлагает наивные, заведомо нереалистичные, а то и прямо вредные «прожекты», руководствуясь собственными корыстными интересами, – и в этом отношении противопоставляется «настоящему» государственному деятелю, формулирующему не «прожекты», но «проекты» реформ, исходя из подлинных государственных нужд.

Хотя в российской историографии прожектерство как явление прочно ассоциируется именно с петровскими преобразованиями, с эпохой увлечения Западом и появлением новых возможностей для амбициозных выскочек, в действительности «долгий» XVIII век, и в особенности десятилетия на рубеже XVII–XVIII веков, был «эпохой прожектерства» по всей Европе, не только в России

: современникам казалось, что их захлестывает вал предложений, обещающих (при помощи свежеизобретенных технических и организационных новшеств) моментальное решение той иной стоящей перед человечеством проблемы и, разумеется, сулящих обогащение авторам-прожектерам. Собственно, термин Projecting Age, «век прожектерства», для обозначения той эпохи ввел не кто иной, как Даниэль Дефо. В эссе 1697 года, своем первом значимом прозаическом произведении, писатель предложил реформы, касавшиеся самых разнообразных сюжетов: от улучшения дорог и исправления законодательства о банкротстве до создания благотворительных обществ и просвещения женщин и солдат

.Эссе проникнуто духом оптимизма тем более примечательного, что за плечами у его автора к тому времени уже были закончившиеся провалом предприятия по разведению виверр и подъему затонувших сокровищ с помощью водолазного колокола. Дефо оставался прожектером всю свою жизнь, обнародовав незадолго до смерти «эффективную схему для немедленного прекращения уличных грабежей», но собственное увлеченное прожектерство не мешало ему печатно же обличать прожектеров как «хищников», противопоставляя их добропорядочным предпринимателям

. Дефо, однако, интересен тем, что стоит на переломе эпох: наряду со скептицизмом века предыдущего, его сочинения отражают и дух зарождающейся новой эпохи с ее первыми научными и технологическими прорывами, новообретаемую европейцами веру в то, что человеческая мысль и целенаправленные человеческие действия могут и должны преобразовывать общество. Именно этот нарастающий пафос сознательного преобразования, пафос рационального обновления и преднамеренного новаторства мы видим и в меняющемся на протяжении XVII века отношении к государственной деятельности вообще – в отходе от ее представления и легитимации как реставрации старого, как возврата к исконным порядкам и устранения накопившихся искажений и переходе к государственной деятельности как к «реформам», к изобретению нового (рационального) порядка, к открытому обновлению

.Одним из важнейших символов такой возможности целенаправленного преобразования, способности правителя побороть и природу, и человека (своих подданных), побороть, по словам Вольтера, «с тем, чтобы ее украсить», для многих европейцев становится Петр I.Сэмюэль Джонсон в своей апологии прожектерства прямо относит Петра к числу «венценосных прожектеров» (royal projectors) наряду с Цезарем, Александром Македонским и иными

.

Как представляется, подобное обостренное внимание к прожектёрству со стороны современников неслучайно: рефлексия по поводу прожектерства со стороны европейских интеллектуалов отражает ключевую роль, которую прожектерство в широком понимании играло в построении институтов раннемодерного государства. В данной статье мы предлагаем предварительные соображения о механике прожектерства как формы государственной деятельности и его соотношении с феноменом реформ вообще, о том, почему именно в Петровскую и послепетровскую эпоху прожектерство оказалось особенно востребованным и особенно заметным для современников. Публикуемые в сборнике образовательные проекты первой половины XVIII века представляют в этом отношении весьма наглядный иллюстративный материал.

Хотя термин «проэкт» впервые фиксируется в русских источниках в 1705 году (и в варианте «прожект» в 1724 году), само понятие «прожектер» в России XVIII века, насколько можно судить, не употребляется

. Не подвергался феномен прожектерства в России и сколько-нибудь системному изучению: фактически единственным специальным исследованием прожектеров Петровской эпохи остается работа Н.П. Павлова-Сильванского, имеющая скорее обзорный характер и вышедшая уже более ста лет назад

. Опубликовав целый ряд важнейших проектов той эпохи и дав очерки деятельности некоторых наиболее заметных прожектеров, Павлов-Сильванский, однако, рассматривал их значение достаточно узко. Появление прожектов-«доношений» для него важно постольку, поскольку указывает, что Петр «не был так одинок» в своем реформаторстве, что он «опирался на сочувствие общества, на готовность большинства к сближению с западом», а сами прожектеры – это носители «прогрессивных стремлений», движимые «крайним увлечением западной культурой»

. Проекты, рассмотренные Павловым-Сильванским, представляли интерес для него лишь потому, что предвосхищали или повторяли реализованные Петром реформы; расхождения же между предложениями прожекторов и последующими действиями царя зачастую трактуются ученым как проявления наивности, непрактичности излишне увлекающихся авторов. В то же время из работы Павлова-Сильванского видно, что невозможно провести четкую грань между «прожектерством» и серьезной государственной деятельностью. Для самого Петра не существовало принципиальной разницы между меморандумами того же Федора Салтыкова (более всего из рассмотренных Павловым-Сильванским персонажей приближавшегося к чистому типу прожектера), написанными с очевидной целью привлечь внимание государя и вернуть себе его расположение, и документами, которые готовились ключевыми сотрудниками царя, в том числе по его прямому указанию: и те, и другие подлежали анализу и рассмотрению, прорабатывались профильными ведомствами, сопоставлялись с альтернативными проектами.

Обзорный характер носит и посвященный «прибыльщикам и доносителям» небольшой очерк М.В. Клочкова. Среди его наблюдений представляет ценность указание на обращения «снизу» как на один из устойчивых источников законодательной инициативы, берущий свое начало в давней традиции обращений к государю от частных лиц или групп населения (например, челобитная белозерцев 1539 года с просьбой об установлении земских учреждений). Исходя из этого, Клочков подчеркивает существование весьма широкого круга доносителей и прожектеров, в который он включает в том числе и князя Михаила Григорьевича Ромодановского, но одновременно противопоставляет «прожектеров» и «правительство», настаивая, что «правительство Петра Великого… было довольно самостоятельным» в отношении получаемых им проектов

.

Наиболее наглядно искусственность границы между прожектерами и «настоящими» государственными деятелями видна в недавних работах С.В. Андриайнена, подробно изучившего прожектерскую деятельность Петра Ивановича Шувалова в ее и интеллектуальном, и придворно-политическом контексте

, и Я.И. Лариной, посвященной деятельности Генриха Фика, составлявшего многочисленные проекты в силу своих прямых должностных обязанностей

. С.В. Андриайнен (следуя здесь В.Н. Строеву), придерживается определения проекта как особого вида публицистического произведения XVIII века, содержащего план преобразований, «адресованный императрице и/или высшим руководителям государства. Проекты писались особым языком, со своим комплексом риторических приемов, применявшихся для достижения поставленной цели»

.Исследователь видит несколько причин, обусловивших всплеск прожектерства в России в эпоху Петра: это активная реформаторская деятельность самого царя, дававшая подданным возможность реализовывать свой творческий потенциал; карьерные соображения – стремление привлечь внимание монарха, получить награду или повышение; наконец, социально-экономический кризис – денежные затруднения короны и обнищание подданных, побуждавших современников к поиску рецептов финансового и фискального оздоровления. Андриайнен выделяет два типа проектов: проекты универсальные и проекты узкоспециальные («о развитии какой-либо одной идеи, способной принести государству пользу»); дает обзор прожектерства первой половины XVIII столетия; рассматривает особенности проектов как жанра, выявляя характерную структуру текстов и используемые авторами риторические приемы

.

Этим, однако, перечень работ, в которых предпринимается попытка комплексного изучения феномена прожектерства как формы государственной деятельности в России, по сути, и исчерпывается. Как можно видеть, в них прожектерство до некоторой степени описывается, но не объясняется: не ясны ни его механика, ни факторы, делающие тот или иной «прожект» возможным и успешным или, наоборот, провальным. Соответственно, не раскрывается и место прожектерства в осуществлении реформ, в построении раннемодерного государства в целом: в работах, посвященных преобразованиям той эпохи, доминирует макроподход, где предметом рассмотрения являются скорее широкие волны реформаторства и «контрреформаторства», но механизмы, определяющие содержание этих волн, конкретное наполнение институциональных преобразований, системно не рассматриваются. Не объясняются и движущие силы этих процессов: реформы во многом просто «происходят»

.Ярким исключением в этом смысле является недавно вышедший сборник, посвященный именно детальному изучению конкретных примеров реформаторства в Европе XVI–XVIII веков, многие из которых весьма близки к прожектерству в чистом виде

.Однако общей рамкой для рассматриваемых кейсов выступает именно культурный сдвиг, легитимация сознательного обновления: вопрос о том, почему реализуются именно те или иные анализируемые в сборнике проекты (а не какие-то иные), авторами не ставится.

Как представляется, если рассматривать прожектерство именно в контексте политической механики раннемодерных преобразований вообще и петровских в частности, то прожектеры оказываются частным случаем агентов изменений, определяющих динамику институционального строительства. При таком подходе изучение прожектеров и прожектерства может задать структурную рамку для рассмотрения механизмов и движущих сил преобразований. Если, выражаясь словами Дугласа Норта, «институты… создаются скорее для того, чтобы служить интересам тех, кто занимает позиции, позволяющие влиять на формирование новых правил»

,то при изучении факторов, определяющих конфигурацию и траекторию реформ, причин успехов или неудач тех или иных преобразований, имеет смысл отойти от обсуждения «реформ» вообще как абстрактных конструкций и рассматривать в качестве базовой единицы анализа конкретные институциональные изменения. В самом деле, у каждого из таких «квантов» изменений неизбежно есть свой автор, есть противники, в результате каждого из таких изменений появляются свои бенефициары и свои проигравшие – и, соответственно, реализация каждого из этих изменений требует вложения определенных усилий и ресурсов. Очевидно, что для того, чтобы изменение состоялось, его сторонники (потенциальные бенефициары) должны вложить достаточно ресурсов и усилий, чтобы преодолеть сопротивление тех, кто в результате такого изменения проиграет. Во главу угла, таким образом, становится изучение самих агентов изменений, обстоятельств возникновения коалиций, необходимых для осуществления изменений, и способов привлечения ими необходимых и достаточных ресурсов.

Подобная проблематика все активнее рассматривается исследователями в области экономики и прикладной политологии, интересующимися движущими силами изменений и новаций в бюрократических системах. На первый взгляд такие системы по самой своей природе, описанной еще Максом Вебером, должны были бы ориентировать чиновника на действия исключительно в рамках существующих правил и регламентов, на выполнение рутинных функций – как же тогда они могут порождать новации, изменения? В поисках ответа на этот вопрос исследователи прибегают к аналогиям с процессами изменения и обновления в экономике. И если в экономике движущей силой изменений и новаций полагается предприниматель, которого толкает к постоянному поиску нового рыночная конкуренция, то в бюрократических системах выделяется фигура «институциональных/административных/бюрократических предпринимателей» – акторов, которые заинтересованы в тех или иных институциональных условиях и которые мобилизуют ресурсы (организационные, политические, финансовые и иные) для создания новых институций или трансформации существующих

. Формы такого предпринимательства, факторы, объясняющие возникновение таких предпринимателей и успех (или неудачу) их проектов, рассматриваются в последнее время в целом ряде специальных работ

.

Удачным примером осмысления modus operandi таких агентов на конкретно-историческом материале Нового времени может служить модель институциональных новаций в науке, предлагаемая Сергеем Козловым в его работах, посвященных становлению Практической школы высших исследований (ПШВИ) в Париже

.Задаваясь вопросом о том, как вообще возможны были научные новации во Франции Нового и Новейшего времени, в условиях мощнейших институциональных блокировок, осуществляемых монополистом в лице университетской корпорации, автор приходит к выводу о ключевой роли операций по «институциональному шунтированию» – построению боковых каналов, позволяющих обходить эту институциональную блокировку. ПШВИ оказывается одним из примеров такого шунтирования, и именно с ней связаны едва ли не все ключевые прорывы во французских гуманитарных и социальных науках с середины XIX по середину XX века. Как полагает С.Л. Козлов, построение таких институций – в обход университетов-монополистов – становится возможным именно как результат «интеллектуального предпринимательства». Опираясь на давнюю работу Джозефа Бен-Дэвида «Роль ученого в обществе»

, автор описывает такое предпринимательство, как «„вертикальное“ сложение усилий отдельных научных „антрепренеров“ или научных клик (обычно соотносимых с теми или иными политическими тенденциями) с одного конца вертикали и усилий отдельно взятых администраторов и политиков с другого ее конца». Автор предлагает схему распределения ролей в рамках таких клик, в общем виде включающих «администратора», собственно реализующего проект; «прикрывающего» («политическая фигура или политическая сила, обеспечивающая проекту политическое прикрытие»), и «исполнителей»-экспертов, на мнение которых опирается администратор. Возникновение такого «вертикального сговора» основывается на «слабо институционализированных социальных взаимодействиях», где «формальная коммуникация между институтами» заменяется «неформальной коммуникацией между отдельными реформаторами-индивидами». Как поясняет Козлов, «для формирования подобного рода констелляций решающее значение приобретают факторы, так сказать, микроисторические: стечение обстоятельств, личные связи, личностные особенности». Ключевую роль здесь играют «выскочки» – акторы, которые не вписаны в существующие корпорации и потому не могут самореализоваться в их рамках и которые одновременно не связаны устоявшимися в корпорациях системами отношений. Способность таких акторов – как полагает С.Л. Козлов, именно в силу случайного сложения обстоятельств – выстроить коалицию с теми или иными лицами, принимающими решения, и является ключом к успеху; как видно из его изложения, это происходит в том числе, если «выскочка» обещает «патрону» возможность осуществить некоторую идею, проект, которые идут вразрез с интересами доминирующих корпораций. И хотя сам Бен-Дэвид полагал такой способ новаций уникальным именно для французской модели организации науки, как справедливо отмечает С.Л.Козлов, он выглядит до боли знакомым и специалистам по российской истории: вероятно, речь тут может идти о более широко применимой модели.

Подобная оптика, как кажется, была бы уместна и при изучении реформ в России раннего Нового времени, где ключевую роль в планировании и реализации институциональных изменений и играли именно такие «административные предприниматели». При этом рассматривая прожектерство и вообще реформаторство Петровской эпохи как административное предпринимательство, можно говорить о двух его измерениях: об общей логике поведения административных предпринимателей, действующей, видимо, в рамках любых модерных институтов, и о специфических особенностях именно Петровской эпохи, создававших особенно благоприятные условия для административного предпринимательства.

административное предпринимательство как модель

Административный предприниматель действует в рамках государственного аппарата или с опорой на него и с использованием государственных ресурсов – административных, символических, кадровых, финансовых и так далее – для достижения собственных целей (то есть целей, которые не вытекают напрямую из его должностных обязанностей или указаний его начальников), заключающихся в создании или трансформации административных структур или правил их функционирования. При таком подходе любое институциональное изменение, любой эпизод преобразований представляет собой перераспределение ресурсов, в том числе изменение правил их распределения или изъятия, правил доступа в те или иные корпорации, к той или иной информации и тем или иным центрам принятия решений, изменение иерархической соотнесенности индивидуумов и целых организаций и так далее; с этой точки зрения нет никакой разницы между «реформами» и «контрреформами», и точно так же нет разницы между «реформированием» или созданием новых институтов, поскольку введение модерного регулирования той или иной традиционной сферы также предполагает перераспределение ресурсов (в известном смысле экспроприацию их агентами модерного государства). Соответственно, у любой реформы неизбежно есть свои проигравшие и выигравшие, а любое институциональное изменение следует рассматривать как конкурентный процесс, в рамках которого участники-«предприниматели» инвестируют доступные ему ресурсы для достижения благоприятного для них результата. В этом смысле не могут признаваться удовлетворительными, конечно, «стерильные» описания петровских реформ, где текстуальный анализ различных версий реформаторских документов не сопровождается и анализом той политической борьбы, которая велась вокруг различных версий каждого закона и регламента, выявлением выигравших или проигравших. Невозможно представить себе, что петровские деятели не осознавали, как то или иное нововведение, та или иная правка предлагаемых регуляций увеличит или сократит имеющиеся у них полномочия, финансовые ресурсы, возможность доступа к государю.

При таком подходе можно говорить о том, что именно прожектерство, административное предпринимательство, и формировало в значительной степени и микродинамику институциональных изменений в России того времени. И действительно, при более внимательном изучении за тем или иным институциональным изменением нередко просматривается заинтересованный «предприниматель», который надеется в результате этих изменений получить полномочия, ресурсы, доступ к монарху или возможность заслужить его благосклонность. При таком подходе изучение реформ и преобразований невозможно без изучения административных предпринимателей и их усилий. С одной стороны, нас должен интересовать набор ресурсов, которые были доступны тому или иному конкретному предпринимателю и которые, по всей видимости, определяли его предпринимательскую стратегию и тактику. Речь может идти о наличии связей (особенно важен прямой канал коммуникации с монархом или хотя бы возможность периодически напрямую выходить на монарха), наличии команды соратников, экспертной репутации (придающей легитимность проекту), возможности мобилизовать финансовые или административные ресурсы для поддержки проекта. С другой стороны, нас должна интересовать существующая конкурентная среда, а именно потенциальное влияние данного проекта на интересы (ресурсы, полномочия) других игроков и доступные этим игрокам способы защиты своих интересов, а также наличие других предпринимателей, выступающих на этом же поле с альтернативными проектами. Очевидно, что при таком подходе между прожектерами и «настоящими» государственными деятелями, а также между сановниками и рядовыми чиновниками или экспертами не может быть принципиальной разницы: и те, и другие действуют в качестве административных предпринимателей. Различия между ними могут быть лишь в тактике предпринимательства – в наборе доступных им ресурсов, методах конкурентной борьбы с другими предпринимателями, их непосредственных целях.

Устойчивость же конкретного изменения в этом случае зависит от способности этого предпринимателя привлечь необходимые ресурсы разного рода для его реализации, в том числе сформировать коалицию заинтересованных игроков, готовых поддержать новый статус-кво и активно использовать внедренную институциональную норму в своих целях и имеющих для ее использования необходимые ресурсы. В отсутствие же таких «пользователей», нуждающихся в данной норме для регулярного отстаивания и продвижения своих интересов, фиксации своих отношений с другим акторами, норма оказывается неработающей, даже если она была утверждена на высочайшем уровне; примеры таких норм мы находим в том числе и в публикуемых ниже материалах.

А что же в этом случае государь? Как кажется, в такой модели по отношению к реформам, новациям и изменениям он может выступать в двух ипостасях. Во-первых, – и это особенно хорошо видно именно в случае Петра – государь в некоторых (но далеко не во всех) случаях и сам выступает «первым прожектером государства», лично инвестируя время, средства, кадры в тот или иной проект, реализует его собственными руками. Во-вторых, он определяет общий вектор предпринимательства-прожектерства и границы возможного. Задача предпринимателя в таком случае – сформулировать невысказанную и, возможно, еще не осознанную даже государем интенцию, в конкуренции с другими предпринимателями наиболее удачно попасть в тон размышлениям государя. Как указывает Михаил Долбилов, «единоличная воля монарха уже на ранней стадии „конфигурировалась“ ожиданиями и запросами узкого, но активного круга элиты», а обсуждение государственной политики выливалось в борьбу в среде высшей бюрократии за истолкование этой самой высочайшей воли

. Как мы уже подчеркивали, это, конечно, делало возможность прямого доступа или хотя бы личного письменного обращения к государю ключевым ресурсом. Формирование же государственной политики в той или иной области неизбежно становились площадкой для реализации административных и придворных амбиций и связанного с этим соперничества, в том числе борьбы за административные полномочия, символические и материальные ресурсы

.

Следует подчеркнуть, что изучение индивидуальных реформ как предпринимательских проектов ни в коем случае не противопоставляется изучению их идеологической, содержательной составляющей: одно совершенно не противоречит другому и не исключает его. Реализация даже самой «прогрессивной» и благонамеренной реформы все равно предполагает перераспределение ресурсов и полномочий, формирование коалиций заинтересованных игроков, а идеологические, концептуальные конструкции структурируют процесс предпринимательства, дают материал для формирования проектов. Более того, «идеологическая» компонента реформ на практике также является важным ресурсом: она может быть использована для обоснования и легитимации проекта, может открывать доступ к сетям единомышленников и сотрудников (в том числе международным), а также к влиятельным патронам. При таком подходе снимается сама оппозиция между, с одной стороны, риторикой «общего блага» и регулярного государства, и с другой, карьерными амбициями сподвижников Петра и их склонностью действовать в рамках неформальных моделей отношений, где грань между «традиционной» поддержкой клиентов и прямой коррупцией трудноразличима. Наконец, особый интерес представляют те нередкие случаи, когда «идейная» сторона прожектерства вступает в прямое противоречие с окружающей политической конъюнктурой, с задаваемой монархом общей рамкой государственной политики. В одних случаях подобные противоречия означают, что проект терпит крах или остается на бумаге; но в других мы видим, как административные предприниматели – даже в условиях петровской и послепетровской монархии – изыскивают организационные и финансовые ресурсы для реализации проектов, весьма мало смыкающихся с предпочтениями или интересами монарха.

административное предпринимательство и становление раннемодерного государства

В той или иной степени модель «административного предпринимательства» может быть применима для изучения механизма реформ и шире – строительства государственных институций в любую эпоху, но как представляется, особенно актуальна она при осмыслении именно раннемодерного периода. В самом деле, институциональные реформы проходили здесь в условиях крайней слабости административной инфраструктуры. С одной стороны, для государства раннего Нового времени было характерно бурное расширение сферы его деятельности: если раньше государство и государственный аппарат занимались едва ли не исключительно войной, сбором налогов и отправлением правосудия, то в рассматриваемую нами эпоху в поле его зрения попадают практически все области человеческой деятельности. Образование и здравоохранение, науки и искусства, промышленность и транспортная инфраструктура, сельское хозяйство и религия, призрение бедных и воспитание сирот – все эти сферы на протяжении XVIII века оказываются предметом приложения государственных усилий, объектом регламентации, администрирования и «развития». С другой стороны, государство раннего Нового времени – даже самое передовое – обладало довольно рудиментарным государственным аппаратом. В этих условиях приращение государства не могло не происходить как результат индивидуальной инициативы, то есть усилий предприимчивых индивидуумов или корпораций, которые обосновывали необходимость такого приращения, а затем брались обеспечить выполнение вновь появляющейся государственной функции и создать для этого необходимую организационную структуру. Далеко не всегда инициативы эти формулировались в ответ на прямой запрос со стороны «государства»: зачастую новые функции нужно было сначала изобрести. И если сегодня существуют целые «министерства реформ», специализированные бюрократические подразделения по выработке планов преобразований (в рамках которых обычно и трудятся административные предприниматели), то у Петра и его современников в Западной Европе таких подразделений не было. Удачный пример здесь – как раз образовательная сфера: понятно, что никакого «министерства просвещения», которое могло бы выработать план создания новых школ и реализовать его, могло бы генерировать идеи и предложения «по должности», не существовало: соответствующую функцию государства – как и многие другие – предстояло в буквальном смысле придумать и обосновать, создать с нуля.

Неудивительно, что на первый план здесь выходят именно административные предприниматели в наиболее чистом виде – прожектеры, являющиеся характерной приметой той эпохи. В последнее время в целом ряде работ исследователи обращают наше внимание именно на различные социальные структуры, которые сыграли ключевую роль при переходе к раннемодерному государству, подменяя собой несуществующие или неокрепшие пока бюрократические институты, и поглощались этими институтами по мере того, как централизованное государство оформлялось и набирало силу. Гай Роулендс и Сара Чапмен указывают на роль династических интересов и аристократических кланов в формировании раннемодерного государства и управлении им во Франции эпохи Людовика XIV на той стадии, когда только возникающие централизованные административные структуры еще не были способны справиться с мобилизацией финансовых и политических ресурсов, с поддержанием политического баланса, необходимых для ведения войн нового типа и нового масштаба. Пол Бушкович использует близкий подход для анализа петровского царствования, указывая, что первый император правил, фактически опираясь на соперничающие аристократические кланы, а Павел Седов использует близкий по смыслу подход при анализе позднемосковского периода. Джулия Адамс указывает на роль верхушки нидерландского купечества, взаимопереплетенных семей торгового патрициата, в поддержании институциональной и политической стабильности нидерландской колониальной империи и в управлении ею. Дэвид Пэрротт наконец демонстрирует, что «военное предпринимательство» было не случайным явлением, не тупиковой, малозначительной ветвью в формировании модерной армии и военной организации, но сыграло в нем ключевую роль, вновь фактически подменяя собой инфраструктурные элементы раннемодерного государства на этапе его становления

.

В Петровскую эпоху, когда строительство новых институтов и разрушение старых, разлом устоявших корпораций идет крайне бурно, данные соображения приобретают, разумеется, особое значение. Мы видим повышение доступности государя, ослабление некоторых социальных и культурных ограничений на участие в государственной деятельности как раз для тех самых «выскочек», о которых пишет С.Л.Козлов, и одновременно обвальную деинстуционализацию 1700-х годов, когда, разрушив или маргинализовав существовавшие структуры, государь зачастую может реализовать свои замыслы, только опираясь на этих самых «выскочек» и на клиентские сети своих сподвижников. Прорывной с точки зрения осмысления петровского институционального строительства, в том числе и как результата административного предпринимательства «снизу», является недавняя фундаментальная статья Анны Жуковской

. Опираясь на уже закрепившееся в литературе мнение, согласно которому формирование приказов, а за ними и многих петровских учреждений, имеет смысл рассматривать как процесс институционализации индивидуального поручения монарха тому или иному сановнику

,Жуковская детально реконструирует становление «приказа крепостных дел» и роль в этом процессе известного «прибыльщика», административного предпринимателя-прожектера Алексея Александровича Курбатова (1663–1721)

. Траектория образования приказа, его трансформации «из поручения в учреждение» прочитывается сквозь призму индивидуальных карьерных устремлений и усилий Курбатова, действовавшего с опорой на реконструируемую исследовательницей сеть собственных клиентов и в интересах этой сети. В результате, хотя сам автор не употребляет этого термина, история данного приказа под руководством «прибыльщика» оказывается весьма показательным примером как раз «административного предпринимательства». К аналогичным результатам мы приходим и оценивая роль Курбатова в становлении такого хрестоматийного петровского учреждения, как Навигацкая школа. История этого легендарного проекта при ближайшем рассмотрении оказывается историей именно предпринимательских усилий «прибыльщика» и группировавшегося вокруг него кружка позднемосковских книжников, реализовывавших культурную программу, которая совпадала с петровской лишь на очень узком временном отрезке и в силу скорее тактических соображений. Одновременно видно, как школа и ее деятельность давали повод для продвижения материальных и карьерных интересов участников процесса. Непосредственный же вклад самого Петра в становление школы по источникам прямо не просматривается, за исключением самого первого эпизода найма учителей-британцев, давшего толчок последующему прожектерству

.

Наши соображения о роли прожектеров и прожектерства вписываются в эту традицию: сквозные темы нашего сборника – это стратегии и тактики административного предпринимательства, методы привлечения административными предпринимателями необходимых ресурсов, соотношение прагматических и идейных мотивов в административном предпринимательстве петровской и послепетровской поры на примере сферы образования. Среди героев сборника наиболее очевидным классическим образчиком прожектера является, конечно, барон де Сент-Илер, оказывающийся на поверку авантюристом и самозванцем. На его примере хорошо видно, как важно для успешного предпринимателя умение выявлять перспективные направления проектирования, определять интересующие потенциального патрона темы. Уже в самом начале 1715 года, буквально через пару месяцев после прибытия в СанктПетербург, барон представляет Петру сразу несколько совершенно разнонаправленных проектов. Примечательно, что при этом каждый из них в основе своей опирается на вполне реальные, актуальные на тот момент интересы и потребности Петра: проект Морской академии основан на том же самом французском адмиралтейском ордонансе, который Петр за несколько месяцев до того поручил переводить Конону Никитичу Зотову, а проект постройки кораблей на Адриатике тесно смыкается с действительно предпринимавшимися Петром в это время усилиями по постройке и покупке кораблей в Западной Европе и привлечению в Россию иностранных ремесленников. Мы не знаем в точности, как именно мнимому барону удалось получать необходимую информацию о текущих планах царя, однако очевидно, что он, во-первых, старался подстраховаться, предлагая столь разные проекты, а во-вторых, разрабатывал свои предложения, сообразуясь с местной обстановкой. Так или иначе, целью создания всех этих проектных текстов является получение ресурсов – как материальных, так и статусных, – а если возможно, то и должности. При этом мы видим, что со временем фокус проектирования меняется: если вначале Сент-Илер в первую очередь стремится привлечь внимание монарха, то в дальнейшем он работает над созданием административной ниши для себя, обозначением и закреплением связанных с ней полномочий и статуса, а затем защиты этой ниши от враждебных действий со стороны графа Андрея Артамоновича Матвеева. Предлагавшиеся им новации в области педагогики, организации школы, дисциплинарных практик несомненно были достаточно передовыми для того времени и соответствовали магистральному направлению развития школы в XVIII столетии. Однако содержательная их направленность такова, что, говоря прагматически, все они «работают» на Сент-Илера, обосновывая его претензии на полномочия и ресурсы.

Хорошо просматриваются и те ресурсы, на которые опирается в своей деятельности Сент-Илер. С одной стороны, это ссылки на его собственную – предполагаемую – экспертизу и личные связи. Характерно, что в проекте адриатической экспедиции речь идет именно о тех частях Европы, в которых мнимому барону действительно довелось побывать, где у него, судя по всему, оставались контакты: о Северной Адриатике, Италии, южном побережье Франции, об испанских и португальских портах. С другой стороны, по прибытии в Санкт-Петербург он молниеносно находит доступ ко двору через фрейлину крон-принцессы Шарлотты, поддержка со стороны которой становится ключевым фактором успеха бароновых начинаний. Создание Морской академии и назначение барона ее директором прямо увязано с женитьбой последнего на фрейлине крон-принцессы, причем свадьбу праздновали при дворе принцессы в присутствии всей царской фамилии; соответствующее решение Петра едва ли не следует считать свадебным подарком барону. И наоборот, смерть крон-принцессы в конце 1715 года ознаменовала собой и начало заката его карьеры.

Наконец, на примере Сент-Илера хорошо видно, что для современников различия между «прожектером» в привычном нам негативном смысле и «настоящим государственным деятелем» не существовало. Увольнение Сент-Илера было связано не с «разоблачением» его как самозванца, не с претензиями к его работе и не с несостоятельностью его предложений по устройству Академии, а с его аппаратным проигрышем в соперничестве с графом Матвеевым. Выговорив себе директорскую должность и генеральский чин, барон попытался вести себя как сановник и неизбежно проиграл в конкуренции с настоящим сановником Матвеевым: не пойди он на конфликт при заведомо неравном соотношении сил, согласись на роль «эксперта» при «сановнике» Матвееве, Сент-Илер вполне мог остаться в истории российского образования как успешный технический специалист, подобный многим другим иностранцам на русской службе.

Как на практике функционировало административное предпринимательство, хорошо видно и на примере Харьковского коллегиума. Как показывает в своей статье Людмила Посохова, такое уникальное образовательное учреждение, как Харьковский коллегиум, могло возникнуть исключительно благодаря активным действиям его основателя, епископа Епифания Тихорского. Епифаний конечно же действовал в рамках мандата, предоставленного ему Духовным регламентом 1721 года, задавшим общую идеологию и конструкцию системы духовных школ в империи. Однако практически все детали устройства тех школ, которые, согласно Регламенту, должны были создавать у себя в епархиях архиереи, оставлялись на усмотрение самих епископов. Синод же, несмотря на регулярные призывы к архипастырям создавать такие училища, никак не помогал им, но и не наказывал тех, кто эти школы так и не создал. Более того, указом 1722 года требования к организуемым епископами школам были снижены, а в 1723 году Синод позволил сокращать численность учеников в школе, после чего многие из них (в Ростове, Ярославле, Суздале) просто закрылись.

Никакого прямого активного участия центральной власти – ни светской, ни духовной – в создании Харьковского коллегиума также не просматривается. Очевидно, что само возникновение Харьковского коллегиума как одного из крупнейших учебных заведений своего времени, уже через несколько лет после создания насчитывавшего более 400 учеников (привлекавшихся, впрочем, принудительно), следует связывать именно с усилиями Епифания. Почему среди всех российских епископов усилия эти приложил именно Епифаний тоже понятно, учитывая его личный опыт в качестве одного из администраторов Киево-Могилянской академии. Успех же этих усилий объясняется в том числе и с его способностью мобилизовать для развития своего предприятия существенные административные ресурсы. Посохова указывает на поддержку, и административную, и материальную, которую оказывал училищу князь Михаил Михайлович Голицын, командовавший войсками на Слобожанщине. Традиционно считается, что именно он инициировал перевод училища из Белгорода в Харьков, где находилась его штаб-квартира: хотя документальных подтверждений нет, считается, что Голицын (а впоследствии и другие представители этой семьи) делал коллегиуму щедрые пожертвования, а также защищал его от произвола со стороны администрации и воинского начальства, фактически выдав училищу охранную грамоту. Недостаточно исследованным остается еще и вопрос о возможной поддержке коллегиума со стороны Феофана Прокоповича, бывшего патроном Епифания еще с киевских времен, в частности, о его возможной роли в получении коллегиумом 16 марта 1731 года жалованной грамоты от Анны Иоанновны – грамоты, текстологически близкой к аналогичному документу Киево-Могилянской академии.

Дело, однако, не только в том, что коллегиум возник исключительно благодаря предприимчивости Епифания, но и в том, что сам его итоговый облик был определен не государственным замыслом, но представлениями и предшествующим опытом епископа, выливавшимися, как пишет Посохова, в достаточно четкий план действий. Духовный регламент задавал лишь максимально общие рамки для его действий – настолько общие, что в них без видимого напряжения равно вмещались и Харьковский коллегиум, и примитивные школы, которыми ограничилось дело в большинстве других епархий. Фактически мы видим, что российский епископ в начале XVIII века имел достаточно полномочий для реализации в границах этих рамок собственного, довольно радикального образовательного проекта. По словам Посоховой, «несмотря на указания Духовного регламента об основании архиерейских школ, в данном случае возникло учебное заведение иного образца – православный коллегиум. Эта модель была связана не столько с реализацией государственных инициатив петровского времени, сколько опиралась на достаточно глубокую местную образовательную традицию». Можно сказать, что, по сути, Епифаний использовал государственные инициативы лишь как предлог, причем весьма формальный, для реализации собственной культурной программы. Следует, конечно, учитывать и укорененность этой программы в местном культурно-историческом и социальном контексте: именно этой укорененностью объясняется устойчивость предложенной Епифанием модели, которая пережила своего создателя (скончавшегося в 1731 году) и сохраняла свою самобытность вплоть до централизаторских реформ конца XVIII – начала XIX века.

Уникальный в своем роде пример, разбираемый Яной Лариной, представлял собой Генрих Фик

.Как известно, составление проектов входило в его должностные обязанности: Фик по поручению царя добывал тексты зарубежных (в первую очередь шведских) нормативных актов и на их основе вырабатывал предложения по организации системы государственного управления в России. С одной стороны, в силу институциализации и рутинизации его прожектерских функций Петром термин «прожектер» оказывается парадоксальным образом неприменимым к Фику. С другой стороны, анализируя «Реляцию, каким образом молодые графы, бароны и шляхтичи в Швеции к государственным службам воспитаны и потом употреблены бывают» и другие документы Фика, посвященные образованию,Я.И.Ларина показывает наличие у прожектера вполне определенной последовательной точки зрения на организацию службы и обучение дворянства, не совпадавшей в своей базовой идеологии с представлениями Петра и последовательно проталкивавшейся Фиком в его записках. Однако если у Епифания Тихорского, А.А. Курбатова или у еще одного известного образовательного предпринимателя Магнуса Вильгельма фон Нирота

были в распоряжении ресурсы как частные, так и государственные, для реализации образовательных проектов, то у Фика их не было и быть не могло. Немаловажно и то, что предлагавшиеся им подходы носили системный характер и не могли быть реализованы в рамках отдельно взятого института.

Особую главу в истории образовательного прожектерства послепетровской эпохи представляет собой деятельность Андрея Ивановича Остермана, фигурирующего в нашем сборнике сразу в нескольких работах. Надо сказать, что роль этого ведущего государственного деятеля Петровской и особенно послепетровской эпохи в выработке содержательных предложений по внутриполитическим вопросам вообще изучена мало: прежде всего в литературе за Остерманом закрепилась репутация опытнейшего придворного и аппаратчика, признается его роль в формировании внешней политики. Между тем не секрет, что его перу или перу его сотрудников принадлежат и многочисленные, но пока недостаточно изученные предложения по самому широкому кругу вопросов и проблем внутреннего благоустройства государства

. Образование было одной из тем, которой Остерман последовательно и активно интересовался. Известно, что именно он на исходе царствования императрицы Екатерины I был назначен руководить образованием Петра II, и в публикуемой ниже работе Галина Смагина и Майя Лавринович показывают, что назначение это не было простой формальностью. Мы видим, что Остерман глубоко погружался в работу по подготовке учебного плана и учебных пособий для юного императора и что конфигурация и содержание этих материалов, ход их создания определились в первую очередь именно пересечением и взаимным наложением интересов и конъюнктур министра и привлекавшихся к этой работе академиков.

Особенно важен для понимания как этих интересов, так и антропологических основ политики, проводившейся Остерманом и аннинским правительством в целом, публикуемый в нашем сборнике проект реформы Морской академии, разработанный или самим министром, или по его поручению. Как представляется, именно в этом документе наиболее емко отразился комплекс представлений о педагогике, организации службы и природе человека, характерный для немецкого круга правящей элиты аннинского царствования

. Бросается в глаза, что представления эти смыкаются в том числе и с представлениями Фика, и наоборот, как кажется, плохо стыкуются с петровской антропологической парадигмой. С этой точки зрения требует более пристального внимания деятельность Остермана при Петре: возможно, следы формулируемых им в 1730-е годы представлений обнаружатся и в более ранних документах, к выработке которых он имел отношение. В этом случае мы могли бы увидеть за монолитным фасадом петровского реформаторства многоголосие идей и представлений, позволяющее отойти от восприятия сподвижников Петра как безгласных исполнителей его воли. Характерно, что в педагогическом отношении проект реформы Морской академии отражает прежде всего именно теоретические воззрения Остермана и мало соотносится с практическими потребностями флота и видением современных ему моряков: достаточно сравнить его, например, с более поздним проектом РимскогоКорсакова.

Наконец, анализируя эволюцию подходов к вопросу об образовании дворянства в елизаветинской Уложенной комиссии 1754–1761 годов, Михаил Киселев показывает определяющую роль, которую сыграл в этом процессе Иван Иванович Шувалов, опиравшийся в своей деятельности на клан Шуваловых и в целом на ту группировку сановников, которая пришла к власти результате «бюрократического переворота» 1760 года. Первоначальный состав Комиссии, утвержденный в 1754 году, ограничился сугубо кодификаторской ролью, сведя воедино существующие на тот момент нормы, регулировавшие обучение и поступление на службу молодых дворян, и не предлагая никаких новаций. Не получила Комиссия никаких указаний и «сверху»: ни со стороны правительства в лице высших государственных органов, ни со стороны императрицы. Ситуация изменилась после назначения фактическим главой Комиссии Романа Илларионовича Воронцова, получившего, как он сам хвалился, полномочия переформировать ее состав. Назначение Воронцова сенатором и членом Комиссии было прямым следствием «бюрократического переворота», одним из организаторов которого был как раз И.И.Шувалов: если Воронцов включился в работу Комиссии 29 сентября 1760 года, то уже 3 ноября того же года Шувалов подал в Сенат доношение, в котором довольно резко критиковал образовательный уровень и моральные качества современного ему дворянства. Неудивительно, что, начав работу в новом составе, Комиссия решила пересмотреть ранее подготовленный проект соответствующей главы и подготовить новый, уже на основании меморандума Шувалова, что и было сделано уже к концу 1761 года.

М.А.Киселев отмечает, что в целом И.И.Шувалову не было свойственно стремление к богатству или занятию должностей в официальной иерархии, а «своеобразная посредническая функция фаворита делала его положение устойчивым и без „прожектерской“ деятельности, в отличие от П.И. Шувалова». Вместе с тем к этому времени Шувалов уже выступил в качестве патрона при создании Московского университета и Академии художеств, обеспечив их создание и возглавив их. Можно сказать, что здесь речь об особой стратегии: вместо того чтобы вступать в конфликт с ведущими сановниками за место в существующей иерархии государственной службы и отвоевывать у кого-то из них контроль над одной из имеющихся отраслей управления, Шувалов использует свой фавор для конструирования, фактически создания с нуля особой сферы деятельности для себя – культурно-образовательной. Эта стратегия позволяла ему избежать аппаратных конфликтов с другими сановниками и занять особое место в иерархии власти: контролировавшиеся им учреждения не были вписаны в устоявшуюся систему управления, но стояли как будто особняком, имели исключительный характер, что позволяло Шувалову как их руководителю оставаться вне непосредственного политического контроля со стороны высших органов государственной власти и, опираясь на свое положение фаворита, контактировать напрямую с императрицей. Таким образом, подача

Шуваловым меморандума о дворянском образовании в 1760 году и предполагавшееся закрепление заложенных в нем принципов в готовившемся Уложении, с одной стороны, была, как отмечает Киселев, попыткой использовать особое положение, занимаемое фаворитом в 1760–1761 годах, для реализации его идеалов в области образования, а с другой – означала установление Шуваловым законодательных рамок для выбранной им для себя сферы государственного проектирования.

Публикуемые в данном сборнике источники и научные работы не могут, конечно, претендовать на исчерпывающее раскрытие роли прожектерства в становлении институтов вообще и новых образовательных учреждений в частности в России первой половины XVIII века. Нашей задачей было лишь привлечь внимание к роли прожектеров, «административных предпринимателей», в создании раннемодерного государства. Реформы Петра и его преемников традиционно описываются как результат усилий самого монарха или воплощаемого им абстрактного государства. Однако при более внимательном рассмотрении оказывается, что ландшафт этих реформ во многом определялся именно усилиями конкретных агентов изменений, индивидуальных игроков и создаваемых ими коалиций, а пресловутые «прожектеры» представляли собой лишь частный случай таких агентов изменений. По-другому и быть не могло: несмотря на миф о всемогущем и вездесущем Петре, собственноручно создающем, подобно Пигмалиону, новую Галатею – Россию, любой раннемодерный монарх, а не только Петр, обладал весьма и весьма рудиментарным государственным аппаратом. В этих условиях централизованное государство в определенном смысле росло и строилось именно посредством прожектерства: прожекты служили теми кирпичами, а то и целыми секциями, из которых составлялось его здание.

Примечания

Пользуясь случаем, хочу выразить глубокую благодарность А.Б. Каменскому, Д.О. Серову, И.А. Христофорову, А.В. Жуковской, Т.В. Костиной, М.А. Киселеву, Л.Ю. Посоховой за ценные замечания и комментарии к ранним вариантам этой статьи. При написании настоящей статьи использованы ранее опубликованные автором материалы: Федюкин И.И. Роль административного предпринимательства в петровских реформах: Навигацкая школа и позднемосковские книжники // Российская история. 2014. № 4. С. 80–101.

Богословский М.М. Значение реформы Петра Великого в истории русского дворянства // Российский XVIII век: Избранные труды. М., 2008. С. 32–33.