banner banner banner
Конец и вновь начало
Конец и вновь начало
Оценить:
Рейтинг: 5

Полная версия:

Конец и вновь начало

скачать книгу бесплатно

Конец и вновь начало
Лев Николаевич Гумилев

Эксклюзив: Русская классика
Книга написана на основе лекций, прочитанных Л.Н. Гумилевым в 80-е годы ХХ века перед разными аудиториями Москвы и Ленинграда. Понятия оригинальной авторской теории пассионарности, объясняющей закономерности возникновения и развития этносов, гибели и крушения великих империй, изложены в увлекательной форме и проиллюстрированы примерами из жизни многих народов античной и средневековой Европы, Ближнего Востока, Китая, Индии и Америки и деятельности их выдающихся представителей (пассионариев), оставивших яркий след в Истории.

В формате a4.pdf сохранен издательский макет книги.

Лев Николаевич Гумилев

Конец и вновь начало

© Л.Н. Гумилев, наследники, 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2018

Биография научной теории

Факты моей биографии в последнее время стали вызывать интерес у читающей публики. Однако я от таких рассказов уклонялся, потому что мне вспоминать что-либо приятное невозможно – за отсутствием такового, а неприятные вещи я не хочу вспоминать, потому что это меня только расстроит. Но сейчас я могу коротко рассказать, каким образом я ощутил в себе призвание ученого историко-географа (я подчеркиваю: историко-географа, а не просто историка) и как это складывалось на протяжении моей жизни.

Я был довольно позднего развития и помню себя примерно с 7–8 лет, когда я жил со своей бабушкой в городе Бежецке, в 15 верстах от которого была наша деревня.

В Бежецке я учился в школе. Надо сказать, что к школе у меня довольно быстро сложилось крайне отрицательное отношение, потому что меня заставляли учить совсем не то, к чему я был способен, а вещи, которые мне никогда в жизни позже не пригодились.

Обстановка в нашем старинном городе Бежецке, еще некогда Новгородской пятине, а потом уделе Московского княжества, была омерзительная, потому что интеллигентных людей, культурных и думающих, в этом в общем-то небольшом, но древнем городе почти не было, за исключением одной семьи, приехавшей из голодного Петрограда и осевшей в Бежецке. Вот с ними – фамилия их Переслегины – я и дружил.

Единственное, что я освоил в Бежецке полезного, – это библиотека, которая там была довольно неплохая. Я много читал и начал сравнивать между собой различные большие этнические и территориальные группы. Например, Мир ислама и Мир христианства, война венгров с австрийцами и поляками (это я читал в свое время Г. Сенкевича). Потом, в 14 лет, я заинтересовался войнами, например Тридцатилетней войной между протестантами и католиками. Шиллер там был, так что об истории Тридцатилетней войны можно было прочесть.

Затем античность… Там были книги по истории поздней Италии, по истории Римской республики, завоеванию остготской Италии Византией – Велисарием и Нарсесом.

Я все это запомнил. Причем что у меня было самое главное: мама мне прислала атлас по истории, правда, на немецком языке. Но ничего – я освоил эти самые названия. И все время сопоставлял, где это произошло.

И тут я наткнулся на предел: история Европы и Ближнего Востока кое-как существовала еще в пределах Бежецка, но истории Китая, Индии, Центральной Азии и доколумбовской Америки совершенно не было. Тогда еще не было таких книг, кроме Прескота, которого я в свое время прочел.

Уже тогда у меня сложилось антиевропоцентрическое настроение (на чисто детском уровне): мне гораздо больше нравились индейцы, которые защищались от нападений скваттеров, ацтеки и инки, которые боролись с конквистадорами. Как и большинство современных писателей, я был на стороне одних, а не других. Я считаю, что это возрастной уровень, примерно от 12 до 15 лет. После 15 лет ученый уже должен умнеть. Но сейчас я встречаю именно тот самый уровень, который мне знаком по моему отрочеству.

Последний класс я заканчивал уже в Ленинграде, причем у меня знаний было достаточно, чтобы почти не заниматься, а читать «Историю Древнего Востока» Б. А. Тураева. Это было мое основное занятие. Кроме того, мой учитель обществоведения и литературы Александр Михайлович Переслегин прочел мне, когда я был в 9 классе, курс философии, которого мне вполне хватило, чтобы позже сдать кандидатский минимум.

Так как поступить в университет мне не удалось, я попал в Геологический комитет рабочим-коллектором. Это дало мне возможность поездить в разные экспедиции. Я был в Южном Прибайкалье, в Слюдянке и в гольцах Хамар-Дабана. Я был в Южном Таджикистане и научился там говорить по-таджикски. Это мне также очень помогло, потому что таджикский язык – это персидский язык. Так что когда мне нужно было сдавать в университете кандидатский минимум по персидскому языку, я его сдал. Потом я был на раскопках в Крыму, на Дону и в других местах. Это было очень полезно.

Одно время мама учила меня французскому языку. Но, надо сказать, что у моей матери были большие способности к литературе и какие-то отрицательные способности к педагогике. Я очень мало чему у нее научился, но это помогло мне позже, когда я уже учился в университете. В Публичной библиотеке был кружок по изучению языков: надо было заплатить два с полтиной и месяц можно было ходить на занятия. Там я научился говорить и читать по-французски. Говорить мне не приходилось, а читать надо было.

Вопрос: Тогда, в первый раз, Вас не приняли в университет просто в силу происхождения?

Л. Г.: Да, в силу происхождения. Я – дворянин.

Вопрос: Вот Вы отправлялись коллектором в геологическую экспедицию. Трудно Вам было представить, что когда-нибудь Вы все-таки поступите в университет, то есть думали ли Вы о своем будущем?

Л. Г.: Я мечтал. Думать в те времена, в эпоху культа личности, о будущем и строить прогнозы – было занятием бесполезным. Прожил день – и слава Богу! А мечтать пока что не запрещалось. И я мечтал. Я мечтал, что поступлю и буду заниматься историей. И это наконец произошло в 34-м году.

В 1935 году меня в первый раз арестовали, но довольно быстро выпустили. Надо сказать, что тюрьма была переполнена. В камерах, рассчитанных на 20 человек, содержалось по 160. А когда я попал в одиночку, там было, конечно, очень скучно, но не так тяжело. И тут – делать-то нечего – и я стал думать, почему же совершаются все исторические явления? Из-за чего? Мне стало приходить в голову: если была классовая борьба, то почему одни феодалы боролись против других с помощью своих крестьян, а те с помощью своих. Не получается что-то. Столетняя война – не классовая. Правда, нас в школе этому не обучали, это я выучил сам, что были такие войны, как Столетняя, Тридцатилетняя, гвельфы и гибеллины. Нас учили только маленьким эпизодам: например, что была Жакерия. Но ведь это был маленький бунт, который был сразу подавлен и никакого значения не имел. В чем же тут дело, стал я думать. И пока я сидел в одиночке, я добился постановки вопроса. А постановка вопроса содержит в себе решение его в неявном виде.

Но в 38-м году – снова арест. С четвертого курса университета я попал на Таймыр, в славный город Норильск, в котором тогда было всего четыре бутовых дома и энное количество бараков. Но сначала был Беломорканал, на мое счастье, недолго. Я бы умер там на лесоповале: так было тяжело. К счастью, прокурор отменил мой 10-летний приговор «за мягкостью», и меня повезли с Беломорканала назад в Ленинград.

Ну, в «Крестах» я немного передохнул. И оказалось, что Ежова уже нет – он расстрелян; прокурор, который требовал моего расстрела, тоже расстрелян. И тогда меня стали спрашивать: за что я сижу? Так как я ничего не мог сказать, мне дали всего 5 лет и отправили в лагерь в Норильск.

Но в тюрьме опять было время для раздумий. Лежать в камере запрещалось, для этого нужно было спрятаться под лавку. Я лежал под лавкой и думал: а почему же Александр Македонский пошел сначала на Персию, а потом на Индию и Среднюю Азию? Что ему там было нужно? – Ничего! И вдруг у меня как вспыхнуло в голове, что все эти большие войны совершаются не потому, что они кому-то нужны (и меньше всего их участникам), а потому, что существует такая вещь, которую я назвал пассионарностью – это от латинского «страсть».

Пассионарность – это стремление действовать без всякой видимой цели или с целью иллюзорной. Иногда эта иллюзорная цель оказывается полезной, но чаще бесполезной, но пассионарий не может не действовать. Это касается не только одного человека, но группы людей.

Это был первый этап моей работы.

Вот обратите внимание. Говорят, что монахи, всякие брамины и китайские учители держали себя на очень строгом режиме: мало ели, мало спали и им в итоге что-то открывалось. Ну, им открывались религиозные проблемы, потому что они о них думали. А я думал о проблемах научных, и они мне тоже открылись. Пассионарность оказалась, вообще говоря, вполне реальным мотивом человеческого поведения. Это человеческое поведение я пытался обобщить и понял, что не только один Александр Македонский был такой. Но был, например, Корнелий Сулла в Риме. Или Эрнан Кортес отправился в Америку с риском для жизни. Ему повезло: он сумел вернуться в Испанию, а ведь большинство не возвращалось. Тот же Наполеон стремился вовсе не к материальному благополучию, а к неограниченной власти над миром, под которым он понимал Европу. И так далее.

В общем, если что-нибудь и выносилось во всех этих случаях за скобку (такой, простите, арифметический термин), то вот это большое «Р» – пассионарность. А она присутствует абсолютно во всех исторических процессах. Если ее нет, то процессы не идут. Тогда люди спокойно и тихо живут, никого не трогают, а если на них нападают, они защищаются в меру своих сил.

Объяснить этого я, конечно, никому не мог, потому что когда я попал в Норильск, там гуманитариев – людей, знающих историю, – вокруг меня не было. А геологи такими вещами мало интересовались. Они даже считали, что это вредит делу. И действительно, вредило, потому что я мечтал, сочинял стихи на исторические темы и записывал их на обратной стороне геологических чертежей, которые я делал. За что меня в общем-то и погнали из геологической экспедиции. Но это даже пошло на пользу, потому что меня взяли в химическую лабораторию и я занимался архивом проб, как библиотекарь. А там было уже тепло, и таким образом я оказался жив.

Вообще на Нижней Тунгуске место было очень суровое. Тайга – это зеленая тюрьма. Летом там ужас: комары, мошка; в сентябре начинаются дожди, а с октября – завалы снега. Ужасно тяжело там жить. И я, чтобы облегчить свое положение, пошел добровольцем на фронт. На передовой я был солдатом, и там было гораздо легче, чем в геофизической экспедиции от Норильского комбината. И кормили лучше, и достать пищу можно было. Так что я сделал очень мудрый шаг.

Я участвовал во взятии Берлина, вернулся с фронта, приехал в Ленинград и уже в шинели с погонами пошел в университет, где в то время деканом истфака был мой хороший друг В. В. Мавродин. И он мне предложил: как Вы хотите закончить университет – очно, заочно или экстернатом? Ну, я решил, что тут зевать не надо и говорю: «Экстернат». И сдал все экзамены и зачеты за полтора курса. Нашел свою старую статью, которую в свое время недоделал, переписал ее и подал как дипломную работу. Она была напечатана – хорошая статья оказалась. Потом я быстренько сдал кандидатский минимум и попутно государственный экзамен.

Это было такое хорошее время после войны! Но все это кончилось с постановлением Жданова о «Звезде» и «Ленинграде». Тут я из хорошего и приятного Лёвушки превратился в свою диалектическую противоположность, и меня стали отовсюду выгонять, со мной перестали кланяться на Невском. И тут я попал в сумасшедший дом библиотекарем. Для того чтобы подать документы для защиты уже написанной мною диссертации в университете (так как в Академии наук у меня не принимали бумаги), нужна была справка с последнего места работы. И мне удалось устроиться в психоневрологическую больницу библиотекарем: я там выдавал сумасшедшим книги в белом халате. Потом наконец я получил справку и сдал все бумаги в университет. А у нас был ректор (Царство ему Небесное!) Н. А. Вознесенский. Потом его взяли наверх, в министры, и убили. Я очень его жалею: светлый человек был. Ну, конечно, я пошел защищать диссертацию, хотя мне все очень затягивали, отзывы не хотели писать. Но тогда еще ученые имели хоть какую-то крупицу совести и написали нужные отзывы. И диссертацию поставили на защиту.

И тут явился заслуженный деятель киргизской науки, доктор исторических наук, «великий» археолог Бернштам, стал выступать против меня как неофициальный оппонент и говорит: «Конечно, Лев Николаевич кое-что знает, но он не знает восточных языков, и кроме того, у него есть еще ошибки». Всего 16 возражений. Я начал отвечать. Во-первых, я к нему обратился по-персидски, а он его не знал. Тогда я перешел на тюркский, но он и его не знал. В общем, кончилось тем, что из 16 членов Ученого совета я получил 15 белых и один черный шар. Не знаю, кто мне его подложил, но это не существенно.

И после этого я смог поступить в Музей этнографии научным сотрудником, но пробыл там недолго: поступил в марте, а в октябре меня уже забрали – и в Лефортовскую тюрьму. И начали заставлять: скажи сам, в чем ты виноват, за что тебе можно дать срок. И вот 11 месяцев такого времяпровождения, но, к счастью, они меня редко вызывали. И тут я стал думать: что же такое пассионарность? Откуда она берется?

Сидя в камере, я увидел, как луч света падает из окна на цементный пол. И тогда я сообразил, что пассионарность – это энергия, такая же, как та, которую впитывают растения. Здесь сработала далекая ассоциация. Так я сделал следующий шаг в развитии своей теории.

Далее был перерыв в десять лет: повезли меня в Караганду, и там я оказался в лагере. Я был уже опытный каторжанин и сказал, что долбать мерзлоту не буду – пусть меня лучше убьют. В лагере много было легких работ, библиотекарем например. Но поскольку я никого не предал, у меня в бумагах была особая отметка: только тяжелые работы. А поэтому меня вывозили за пределы лагеря, а как я там устраивался – это уже никого не интересовало. И кончилось дело тем, что меня как инвалида комиссовали. Положили сначала в больницу, а потом оставили в лагере в инвалидной команде, и я стал помогать в библиотеке. Тогда у меня появилась возможность заниматься и писать книгу «Хунну».

Потом меня перевели в Омск, там опять положили в больницу, и я написал книгу «Древние тюрки». Таким образом вернулся я из заключения с двумя работами. Первую – «Хунну» – приняли во вновь образованное издательство «Востокиздат». Боже, что началось после ее выхода в свет! На меня накинулись «как тигр на капусту». Весь этот нажим на книгу был предпринят для того, чтобы помешать мне защитить докторскую диссертацию. Но тут я применил хитрый обходной маневр. Они сосредоточились на первой книге, а я взял и втихомолку подготовил другую работу – «Древние тюрки» – и защитил ее.

Через какое-то время знакомые принесли мне книгу В. И. Вернадского «Химическое строение биосферы Земли и ее окружения». И в ней я нашел то, что мне нужно было. Оказывается, для того чтобы решить вопросы исторического развития, нужно подойти к ним не индуктивно – от мелкого факта к обобщению, а дедуктивно. Так Вернадский взял все живые организмы на Земле и объявил их биосферой.

А среди прочих животных на планете существуют Homo sapiens – «двуногие без перьев», интересующие нас в первую очередь, поскольку мы сами относимся к этому виду живых существ. Представители этого вида имеют очень любопытную особенность, а именно: они широко распространяются по территории всей Земли благодаря своим повышенным адаптивным способностям. Они питаются растениями и животными, они могут дышать холодным воздухом, и теплым, и жарким, и сухим, и влажным. Но разумеется, эти их адаптивные способности делают их непохожими друг на друга. То есть антропосфера мозаична. Мозаика состоит из этносов, которые в течение веков и тысячелетий привыкают к тем или иным условиям. Но мало этого, они создают себе особые формы существования и формы общежития, поскольку владеют способностью к технике, а также к искусству. Очень важна при этом способность к передаче следующим поколениям духовной культуры – фольклора, эпоса, религиозных верований.

Каждый человек, если его спросить, кто он, не задумываясь скажет: русский, француз, армянин, англичанин, масаи, ирокез. Ни одной минуты не задумается. А что это такое и как его определить по-научному? Этот элемент мозаичной антропосферы – он кто? Так вот отвечаю: этнос – это система. Это, во-первых, система закрытая, а во-вторых, корпускулярная. И в-третьих, это система, которая начинается и кончается. Она возникает и исчезает. Для того чтобы повторить этот процесс, нужна энергия. На какой энергии работает этногенез? На энергии живого вещества биосферы, которую открыл наш великий естествоиспытатель В. И. Вернадский и которая движет всеми живыми существами: муравьи, лемминги, люди, которые поехали вместе с Колумбом и после него в Америку. Арабы, которые внезапно двинулись из глубины своего полуострова и захватили земли от Луары до Инда и Памира – колоссальную территорию с большим населением. Всех завоевали! Откуда это взялось? Это та самая энергия, которая дает видимый нам эффект – пассионарность. Пассионарность – это тот эффект, в котором она проявляется в нас, в людях. Как она проявляется у животных – это надо спросить у зоологов.

Итак, мы принимаем утверждение, что события происходят вследствие наличия энергии живого вещества биосферы. Да и в самом деле, как без этого обойтись? Любой процесс требует для своего осуществления той или иной формы энергии – электромагнитной, тепловой, механической, какой угодно. Но вот вопрос: почему эта энергия не распространена по всей поверхности Земли, населенной людьми, то есть Ойкумены, равномерно? В одних случаях ее бывает невероятно много, происходят как бы вспышки, за которыми следуют снижение активности и, наконец, исчезновение.

Собственно говоря, пассионарный толчок – это появление в определенном регионе какого-то количества пассионариев, то есть людей, стремящихся сделать больше, чем нужно для поддержания жизни своей и своего потомства. Причем им безразлично, принесет это пользу или вред. Они хотят действовать, то есть у них есть избыток энергии.

Что это за люди? Биологи просто скажут, что это мутанты. Мутация очень слабая, маленькая, не нарушающая сомы человека, а только влияющая на его поведение, то есть на гормональную и нервную системы.

Пассионарные толчки располагаются на Земле не беспорядочно, не точками и не пятнами, а длинными цепочками, линиями, которые между собой совершенно не связаны. Это очень длинные полосы, на которых вдруг появляются вот эти мутанты, называемые нами пассионариями, и захватывают они примерно половину земного шара (глобуса), не переходя на вторую, противоположную сторону.

От чего это может быть? Земля испытывает, как известно, целый ряд космических воздействий. Солнечная активность здесь неприменима: она не дала бы таких полос, которые достигают длины половины глобуса, сосредотачиваясь в каких-то конкретных местах. Так что гипотеза о происхождении пассионарности от солнечной активности не годится. Может быть, предлагают объяснение геологи, это действует распад урановых руд? Но руды залегают тоже в определенных местах, и там пассионарии не появляются.

Остается третий вариант: это энергия, которая попадает на Землю из космоса. По этому поводу от кого я только не наслушался, что я, мол, подвожу к Господу Богу, но Господь Бог занимается гораздо более серьезными вещами, чем мутагенез. Поэтому такие выводы были совершенно не по адресу и несправедливы.

Земля находится не в вакууме, а просто в разреженной материи, которую пронизывают потоки космических частиц. Люди их влияние ощущают, но от чрезмерного их воздействия Землю защищает ионосфера.

Эти частицы пробивают ионосферу и одиннадцать других сфер, окружающих Землю, достигают земной поверхности и влияют на биосферу. Но это влияние очень слабое (если оно оказывается на растения – то на семена, у животных – на зародыши), и оно создает мутации, то есть возбуждение энергии живого вещества биосферы на определенных участках земной поверхности. В последующем происходят расширение полос возбуждения и захват довольно значительных регионов. Так, арабы, например, возникли вследствие вспышки, которая произошла в VI в. Далее арабы действовали, распространяя свою пассионарность, свой образ жизни и свое мироощущение.

Но раз это энергия, то, как всякая энергия, она имеет свое энергетическое поле. И действительно, мы знаем электромагнитное поле, тепловое поле. Почему же названному виду энергии отказывать в праве иметь поле, тем более что мы видим такую интересную вещь: человек, выброшенный волею судьбы из состава своего этноса, у которого оборваны все системные связи, который оказался в чужой стране, тем не менее свято хранит свой стереотип поведения, свои идеалы, свое мировоззрение. И это ему не мешает.

Состояние рассеяния, или по-гречески диаспоры, характерно для очень многих народов. Цыгане, например, вышли из Индии в VIII в. и до сих пор остаются цыганами. Их что-то совершенно четко отличает от всех народов, среди которых они живут. Они не сливаются с этими народами.

Евреи разбросаны по всей Ойкумене и тем не менее остаются евреями, составляя суперэтнос, состоящий из целого ряда мелких этносов: ашкенази, сефарды, фаллаши, грузинские евреи и так далее. То есть существует определенное явление, которое я называю этническим полем, которое имеет все свойства поля и объясняет такие явления, как ностальгия, как дружба или вражда между народами. Никто не хочет враждовать ради вражды или ради выгоды.

Тот же самый Толстой написал замечательную повесть «Казаки» о том, как чеченцы шныряют около станицы Гребенской, вступая в перестрелки с терскими казаками. Я был там и эти места видел. Например, переправиться через Терек я бы не рискнул, потому что течение там страшное. Хотя я очень хорошо плаваю и никак не боюсь воды, я даже по колено боялся войти в Терек, чтобы меня не сбило водой и не унесло в Каспийское море. А они переправлялись на другой берег на корягах, и для чего? Для того чтобы подстрелить какого-нибудь казака. А казаки, в свою очередь, делали набеги на южный берег Терека, убивали там этих чеченцев и возвращались, приукрашаясь лаврами, и получали любовь своих казачек. В чем дело? Почему они до такой степени не любили друг друга?

Тут вступает в дело такое явление, которое у биологов называется комплиментарностью. Это симпатии или антипатии, это безотчетное чувство приязни или неприязни. То есть комплиментарность может быть положительной или отрицательной. На персональном уровне она очень слаба, ее можно переломить даже исходя из сознательных мотивов: расчета, выгоды, стремления избавиться от неприятностей. Но чем больше этническая группа, этнический эталон, тем она сильнее и непреоборимее. В некоторых случаях доходит даже до крайностей. Например, китайцы уж до того ненавидели кочевников, что отказались даже от употребления молока, потому что молоко – пища кочевников. У них была отрицательная комплиментарность. Зато русские с татарами сходились запросто и перемешивались почем зря. Хотя одни считались мусульманами, а другие христианами, это не мешало их дружбе. В чем дело? Это явление, которое требует особого изучения и которое объясняет многие неудачные формы этнических контактов и последующие кровавые события.

И обратите внимание, что этносы комплиментарны к одним, казалось бы чужим, народам и некомплиментарны к другим. Посмотрите на Америку. Католики, которые туда приезжали – французы, испанцы, они очень быстро женились на индейских женщинах и образовывали смешанные этнические группы. Они великолепно уживались друг с другом. А там, где были протестанты, – там была охота за скальпами, отправка индейцев в резервации. Но зато на Таити полинезийцы охотно принимали протестантизм и дружили с англичанами. В Новой Зеландии то же. А с французами, как говорится, у них ничего не получалось.

То есть мы здесь видим вполне природный эффект, который объяснять тем, что кто-то хороший, а кто-то плохой, совершенно нельзя. «Хорошие» и «плохие», «добрые» и «злые» – это понятия исключительно на персональном уровне. Выше персонального уровня и выше личной морали это не идет, потому что там действуют природные явления. А природные явления, например тайфуны или землетрясения, могут быть очень неприятными, но злыми или добрыми они не бывают.

Практическое значение этнологии так же велико, как значение климатологии и сейсмографии. Мы не можем предотвратить цунами, наводнения или засухи, но можем их предсказать и принять меры.

«Конец и вновь начало»:

Диалог вместо вступления

Редактор: Ваша книга так насыщена историческим материалом и так легко и свободно Вы с ним обращаетесь, что читатель, уйдя в интереснейшую фактологию, подчас теряет логику Вашей научной мысли. Может быть, есть смысл сформулировать ее отдельно и кратко?

Автор: Эта книга посвящена описанию той общей схемы процесса, которая одинаково присуща ходу любого этногенеза в биосфере Земли. Известно, что человечество как вид – едино и в данном аспекте представляет собой антропосферу нашей планеты. Однако внутривидовое этническое разнообразие позволяет нам рассматривать мозаичную антропосферу как этносферу – часть биосферы Земли.

Этническое разнообразие легко объяснить адаптацией групп людей в разных ландшафтах: в разных климатических условиях географической среды образуются разные этносы и разные культурные традиции. Так в географических условиях проявляется этническое многообразие. Но чем же определяется единство разнообразных этногенезов?

Оказывается, что в их основе лежит только одна модель этногенеза, проявляющаяся в последовательности фаз. Эта модель иллюстрирует частный случай проявления второго начала термодинамики (закона энтропии) – получение первичного импульса энергии системой и затем последующая растрата этой энергии на преодоление сопротивления среды до тех пор, пока не уравняются энергетические потенциалы. Переведем эти слова на язык житейского примера. Костер от спички вспыхивает с одного края. Тяга вначале увеличивается и пламя разгорается, затем горение замедляется из-за нехватки кислорода внутри костра, и огонь продолжает бушевать по краям. Наконец, сгорает все топливо, угли затухают и превращаются в остывающий пепел. Эта модель знакома кибернетикам, но для объяснения этнической истории применена впервые. Установление наличия природной закономерности прояснило характер взаимоотношения человечества с природной средой. Мы, люди, часть природы, и ничто натуральное нам не чуждо. В природе все стареет: животные и растения, люди и этносы, культуры, идеи и памятники. И все, преображаясь, возрождается обновленным; благодаря этому диалектическому закону развивается наша праматерь – биосфера.

Редактор: Пусть так, природа подчинена своим законам и не в силах их изменять. Значит, по-вашему, люди как природный феномен тоже не могут проявить самостоятельность даже в тех вопросах, которые их непосредственно касаются?

Автор: Да, именно так.

Редактор: Тогда есть ли в Вашей теории практический смысл?

Автор: Есть. И огромный! Людей окружают различные природные системы, среди коих управляемые – редкость. Но многие неуправляемые явления предсказуемы, например циклоны, землетрясения, цунами. Они приносят бедствия, которые нельзя полностью предотвратить, но уберечься от них можно. Вот потому нам и нужны метеорология, сейсмография, геология и гидрология. Этнология подобна этим наукам. Она не может изменить закономерностей этногенеза, но может предостеречь людей не ведающих, что они творят. Но, как всегда, фундаментальная наука, ищущая только истину и бескорыстно накапливающая знания, предшествует практическим выводам. Зато когда наука становится практикой, эта последняя компенсирует все затраты труда, таланта и жизненной энергии. Как здание не устоит без уходящего в землю фундамента, так и практическое применение научной теории или гипотезы невозможно без предварительного изучения предмета. Мысль первооткрывателя долгое время бывает расплывчатой и туманной. Только соприкосновение идеи автора с восприятием читателя позволяет ей воплотиться в научную концепцию.

Редактор: Как Вы объясняете Ваш не совсем привычный для научного академического издания способ изложения исторического материала – большие диалоги при ограниченном числе ссылок на источники, эмоциональность, несвойственную текстам научных трудов?

Автор: Есть два способа изложения новой мысли. Один считается «академическим». Это значит, что нужно насытить текст специальными терминами и ссылками настолько, что не всякий специалист сможет его понять без словаря. Не буду осуждать этот способ, хотя он мне представляется не столько «научным», сколько «наукообразным». При написании диссертаций он очень полезен, но ведь диссертацию читают три оппонента и два рецензента.

Второй способ – это «забавный русский слог», то есть простой разговорный язык. Нет научной идеи, которую нельзя было бы изложить ясно и кратко человеку со средним образованием, но, разумеется, тут необходимо применять литературные приемы: метафоры, гиперболы, эпитеты и даже вымышленные диалоги. Впрочем, к последнему приему прибегал еще Геродот; зато его любили читать и переписывали, так что его «История» дожила до нашего времени, а труды оскучнителей науки забыты.

Редактор: Я вижу, Вы сторонник второго способа, но Вы рискуете стать жертвой критиков. Они не любят того, к чему не привыкли.

Автор: Я больше думаю о читателях. Надо, чтобы они уяснили содержание работы и не бросили книгу, не дочитав. Условимся считать мой стиль экспериментальным. Какое значение имеют стиль и язык, если содержание передано адекватно? Я старался также не перегружать книгу отсылочными сносками, поскольку монография – не статья. Тезисы любой монографии должны опираться уже не на первичный материал непроверенных источников, а на верифицированные выводы своих и чужих работ.

Но даже монографическое исследование – лишь необходимая опора для «философского обобщения» или изложения научной идеи, возникшей путем синтеза многих научных дисциплин. Таковы работы В.И. Вернадского (в том числе «Биосфера», «Химическое строение биосферы Земли и ее окружения»), Л.С. Берга («Климат и жизнь», «Номогенез»), Н.И. Конрада («Запад и Восток»), А. Тойнби, О. Шпенглера и др. Здесь авторы обращаются к образованному читателю, который знает факты настолько, что делать сноски нет необходимости.

Моя работа лежит между монографией и философемой. Она – «эмпирическое обобщение» тридцати статей и четырех монографий, а еще четырех трактатов, выражающих суть диалектики природных процессов антропосферы. Словом, это, образно говоря, некая кариатида. Но в основе сюжета данной книги – возрасты этноса, описание особенностей, характера фаз этногенеза, закономерности взлетов и увяданий этносов, цикличности, названной мною «Конец и вновь начало». Почему?

История – способ изучения свойств и событий времени, а историческая география – совмещения времени с пространством. Если считать, что история не имеет ни начал, ни концов, то изучение ее было бы невозможно, потому что изучение есть сравнение соразмерных явлений и выявление их взаимосвязей. Если явление одно, то оно несравнимо. Поэтому фраза «Конец и вновь начало» – констатация дискретного исторического времени.

Эту трудность подметил и сформулировал великий историк Древнего Китая Сыма Цянь и предложил условное деление известной ему истории на периоды. Более того, он открыл в этих периодах реальную сущность исторического времени, которое не сходно ни с циклическим календарем, ни с физическим линейным временем. Историческое время – это, по его мнению, цепочка событий, связанных причинностью. Они конечны: начавшись с какого-то, иногда даже незаметного, факта, события текут, как лавина, до тех пор, пока не иссякнет инерция, а остатки «материала», вовлеченного в процесс, не улягутся в покое. Тогда, по Сыма Цяню, начнутся новые процессы, неповторимые в деталях, но сходные в общих чертах. Развитие науки за 2000 лет позволило уточнить мнение китайского мыслителя. «Толчки», порождающие этнические процессы, возникают в разных регионах Земли, беспорядочно чередуясь. Идея квантованного времени сохранилась, но и усложнилась. Ради изложения ее на глобальном материале трех тысячелетий, с применением диалектического метода и написана эта книга. Итак, перейдем к подробному изложению теории возраста этносов. Но прежде о самом этносе…

Глава первая

Этнос. Его свойства и особенности

Человек в биосфере

Поставим вопрос так: почему эта проблема нам интересна? Ведь простое коллекционирование каких-либо сведений никогда не западает человеку в голову и не вызывает интереса. И если уж мы учим что-нибудь и тратим на это силы, то надо знать, для чего? Ответ будет прост. Человечество, существующее на Земле совсем немного, каких-нибудь 30–50 тысяч лет, тем не менее произвело на ее поверхности перевороты, которые В. И. Вернадский приравнивал к геологическим переворотам малого масштаба. А это очень много.

Каким образом один из видов млекопитающих сумел до такой степени видоизменить, и не в лучшую сторону, Землю, на которой живет?

Эта проблема актуальна для нашего поколения, а особенно актуальной станет она для наших потомков, потому что если мы не вскроем причины тех перемен, которые ныне совершаются на всей Земле и которые всей мыслящей частью человечества считаются проблемой номер один, то тогда незачем выходить замуж, жениться, рожать детей, ибо биосфера погибнет и погибнут все дети. Но для того чтобы разобраться в этом вопросе, нужно исследовать его историю.

Человек как существо биологическое относится к роду Homo. Для этого рода при его появлении на Земле было характерно довольно большое разнообразие. Это касается и тех видов Homo, которые мы, строго говоря, не вправе считать за людей, а именно: питекантропов и неандертальцев (Pithe-cantropus и Homo primigenius – по-латыни, но я буду называть их общепонятными русскими словами). Эти два вида отличаются от современного человека так же, как осел от лошади или собака от лисицы. Однако у нас и у них были общие черты, которые весьма и весьма нас роднят: эти первоначальные виды человека были тоже весьма агрессивны, имели технику и знали огонь и, кроме того, занимались каннибализмом – пожирали себе подобных, что другим животным несвойственно. Откуда они происходят и почему они исчезли? Я не могу сказать. Гипотез по этому поводу много, но они совершенно беспочвенны и ничем не подтверждаются.

Неандертальцы отличались от современных людей прежде всего ростом; они были коренастыми – 155–160 см (такие здоровые пузатые карапеты) – и очень сильными. Ноги у них были короткие, бегали они хуже, чем наши предки, но черепная коробка у них была больше, значит, больше пространства для мозгового вещества. Следовательно, они были умнее. Каменная техника у них была очень развита. Была и костяная техника, которая отрицалась до 30-х годов, но я сам лично выкопал в неандертальской стоянке костяную иглу. Значит, шить они умели.

Очевидно, у них была очень высокоразвитая техника из нестойких материалов, потому что они могли убивать даже пещерных медведей. Они любили заниматься коллекционированием. Коллекционировали черепа этих пещерных медведей и складывали их в своих пещерах. Жили ли они в этих пещерах постоянно или использовали их как музеи – сказать трудно. Я склоняюсь к тому, что они жили большей частью под открытым небом, а в пещерах – иногда, когда им было это необходимо. Но тем не менее огромные скопления черепов пещерного медведя – до 1000! – находятся в неандертальских пещерах.

Надо сказать, что пещерный медведь был раза в четыре больше, чем наш медведь; соответственно он имел лучшие психофизические качества – был более поворотлив, быстр, силен, вообще гораздо страшнее, чем наш современный медведь, на которого только самые смелые охотники выходили с рогатиной. На пещерного медведя выходить с рогатиной было бы бесполезно. Даже более слабый современный медведь-гризли, обитающий в Америке, настолько страшен, что индейцы считали охоту на гризли равной войне с соседним племенем и убийство гризли – подвигом, равным убийству вождя соседнего племени, а не просто воина. В настоящее время охота на гризли в США запрещается на том основании, что безопасно убить гризли можно только из снайперской винтовки, но это уже не охота, а просто расстрел. Если же вы пользуетесь обыкновенным нарезным оружием, стреляете с достаточно близкого расстояния, но не попали ему прямо в сердце и не сразу убили, то он вас догонит. А бегает он со скоростью лошади. То есть практически гризли, который слабее пещерного медведя, и сейчас при всей нашей технике не является объектом для охоты.

Каким же образом неандертальцы истребили пещерного медведя так, что его вообще не осталось? Очевидно, у них были для этого возможности. Какие? Мы не знаем. Но лучше не знать и признаться в этом, чем выдвигать какие-нибудь легковесные гипотезы, все объясняющие и распадающиеся при первом столкновении с практикой. Я думаю, что так целесообразнее. Оставим вопрос открытым.

Встречались ли неандертальцы с современными людьми? Да! В Палестине в пещерах – Схул, Кармел, Кафзех – найдены захоронения странных людей, которых Я. Я. Рогинский определил как метисов неандертальца и современного человека. Каким образом могли появиться такие странные метисы, при том что неандертальцы были людоедами, я не знаю. Но факт остается фактом – появились метисы, явно нежизнеспособные и не оставившие никакого потомства.

Последние данные раскопок в Крыму (они еще не опубликованы, мне рассказывал о них один украинский археолог) очень любопытны: найдены неандертальско-кроманьонские (кроманьонцы – это мы) слои, где, скажем, слой кроманьонский, затем слой неандертальский, и в неандертальском слое разбитые кости съеденных кроманьонцев, затем опять кроманьонский слой, затем опять неандертальский. То есть в Крыму шла какая-то жуткая борьба между видами Hominides, из которых одни (неандертальцы) исчезли без следа, другие размножились и населили Землю.

Несколько иначе обстояло дело на Дальнем Востоке, где существовал синантроп. Его останки нашли возле Пекина. Он ближе к современному человеку – монголоиду с уплощенным лицом, но тоже людоед и тоже достаточно большой. При этом следует отметить, что огонь знали и те, и другие, и третьи.

Древние виды Hominides не пережили ледникового периода, причем это очень странно. Ледник захватывал не всю сушу Земли, а жить около ледника было очень неплохо. Обычно говорят, что жить у ледника холодно, голодно. В наше время тоже есть ледники: в Швейцарии – Давос, у нас на Кавказе – Теберда, в Средней Азии – Тянь-Шань. Это все курортные места. Туда люди едут отдыхать и очень дорого за это платят, что совершенно разумно. Ледник – это огромное скопление льда, который только потому и существует, что над ним стоит столб чистого воздуха с высоким давлением, то есть антициклон. Огромная масса чистого, ясного воздуха захватывает значительно большее пространство, чем сам ледник. Значит, рядом с ледником, рядом с глыбой льда, которая поднимается на километр, иногда на 2–3 километра, будет совершенно ясное небо, а следовательно – огромная инсоляция. Температура воздуха низкая, но солнце светит и нагревает землю. На земле растет трава. Солнце нагревает тела животных и людей, им не холодно. Ветра почти никогда не бывает.

Высказывалось мнение, что вокруг ледника вьюги навевали огромные сугробы снега. Это географическая безграмотность, свойственная гуманитариям. Если бы навевало снег, это означало бы присутствие теплого влажного ветра, и тогда бы растопило ледник. Ничего подобного! Снега и дождя выпадало очень мало. Разогретая почва создавала конвекционные токи воздуха, и иногда из соседних широт, там, где были циклональные условия, могли пробиваться небольшие влажные воздушные массы, которые выпадали в виде дождя или очень небольшого снежного покрова. Этого было достаточно, чтобы за ледником в зоне антициклона расстилалась великолепная сухая степь с небольшим количеством снега, что не мешало травоядным животным зимой добывать из-под снега сухую траву, очень калорийную, пропитанную солнцем.

С другой стороны, ледник под солнечными лучами тоже таял, то есть с него стекали струйки и ручейки чистой пресной воды, которые образовывали по закраине ледника озера. А где озера, там и рыба, и водоплавающая птица, которая переносит икру на своих лапах. А где влага, там будет расти пышная растительность, там будут расти леса. Там при большом таянии начнется сброс вод в виде рек, и они потекут туда, куда им подскажет рельеф. Эти реки создадут в сухой степи, окаймляющей ледник с юга, необходимые животным водопои. Сухая степь вроде монгольской, где очень мало выпадает снега, – раздолье для копытных, которые могут зимой разрывать снег копытами и доставать себе еду. А где копытные, там и хищники, а среди хищников и человек. Тающий ледник – это оптимальные условия для развития человека.

Другое дело, когда там теплело. Ледник все время перемещался. От Таймыра он, все время нарастая, шел к Фенноскандии и таял в Атлантике. Циклоны приносили дождь, туманы, мокрый снег, который падал на ледник и увеличивал его. А на восточной окраине ледник таял, поэтому тут и были лучшие условия. Лучшие условия в ледниковый период были в Сибири!

И так было до тех пор, пока ледник не ушел под течение Гольфстрима и там растаял. А Гольфстрим прорвался и понес влажный атлантический воздух до Енисея и дальше, до Якутии, куда, в свою очередь, пришли тихоокеанские муссоны, и на месте степи выросла тайга. Тогда стало плохо. Огромные заносы снега лишили животных растительной пищи. Погибли мамонты, носороги, туры; уцелели выросшие в тайге олени, зайцы и комары. Людям жить стало почти невозможно. Численность населения резко спала. Однако люди выжили и, мало того, расширили свой ареал!

Почему же вид Homo sapiens распространился по всей суше Земли и всю ее превратил в свою Ойкумену – место, где он живет? За счет чего человек смог распространиться повсюду? Ведь все животные живут в определенных для каждого вида условиях. Так, волк – степной зверь. Он живет в степи или в перелесках, где скрывается, но в глухой тайге волка нет; медведь – лесной зверь, в степи ему делать нечего, в лесу он и живет. А как же белый медведь, который живет во льдах? Это другой вид, относящийся к роду медвежьих. Он настолько уже отдалился от своего какого-то прапрапредка, что к современному лесному бурому медведю относится так же, как лошадь относится к ослу и человек к неандертальцу, то есть это разные виды. Белый медведь приспособился жить на арктических льдах, питается тюленями и ловит рыбу. Но, кроме того, есть гималайский медведь, который так приспособился есть плоды, что живет только на деревьях.