скачать книгу бесплатно
Иные боги и другие истории (сборник)
Говард Филлипс Лавкрафт
Говард Филлипс Лавкрафт, не опубликовавший при жизни ни одной книги, сделался маяком и ориентиром целого жанра, кумиром как широких читательских масс, так и рафинированных интеллектуалов, неиссякаемым источником вдохновения для кинематографистов, да и само его имя стало нарицательным. Сам Борхес восхищался его рассказами, в которых место человека – на далекой периферии вселенской схемы вещей, а силы надмирные вселяют в души неосторожных священный ужас.
Итак, вашему вниманию предлагаются повести и рассказы одного из самых влиятельных мифотворцев двадцатого века, причем в эталонных переводах.
Говард Лавкрафт
Иные боги и другие истории (сборник)
© О. Алякринский, перевод, 2013
© И. Богданов, перевод, 2013
© В. Дорогокупля, перевод, 2013
© О. Мичковский, перевод, 2013
© Е. Нагорных, перевод, 2013
© Р. Шидфар, перевод, 2013
© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2013
® Издательство Иностранка
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
История Чарльза Декстера Варда
[1 - Роман написан в январе – марте 1927 года и опубликован в мае – июле 1941 года в журнале «Weird Tales». По мотивам этого произведения в США были сняты фильмы «Проклятый дворец» (1963; режиссер Роджер Корман) и «Воскресший» (1992; режиссер Дэн О’Бэннон).]
Главные Соки и Соли (сиречь Зола) животных таким Способом приготовляемы и сохраняемы быть могут, что Муж Знающий в силах собрать в Доме своем весь Ноев Ковчег, вызвав к жизни из праха Форму любого Животного по Желанию своему; подобным же Способом из основных Солей, содержащихся в человеческом Прахе, Философ может, не прибегая к запретной Некромантии, воссоздать Форму любого Усопшего Предка, где бы его Тело погребено ни было.
Бореллий[2 - Бореллий, Джованни Альфонсо (1608–1679) – итальянский ученый, врач и астроном. Среди его многочисленных сочинений на самые разные темы особое место принадлежит классическому в своем роде труду о природе человеческого организма и механизме мускульных движений, послужившему теоретической основой для многих позднейших исследователей.]
Глава первая
Развязка и пролог
1
Недавно из частной психиатрической клиники доктора Вейта, расположенной в окрестностях Провиденса, штат Род-Айленд, бесследно исчез чрезвычайно странный пациент. Молодой человек – его звали Чарльз Декстер Вард – был с большой неохотой отправлен в лечебницу убитым горем отцом, на глазах у которого умственное расстройство сына развивалось от невинных на первый взгляд странностей до глубочайшей мании, таившей в себе перспективу буйного помешательства либо полного перерождения личности. По признанию врачей, этот случай поставил их в тупик, поскольку в нем наблюдались необычные элементы как физиологического, так и сугубо психического свойства.
Прежде всего, пациент казался старше своих двадцати шести лет. Бесспорно, душевные болезни быстро старят, но здесь дело было не столько в его внешности, сколько в том едва уловимом выражении, какое обычно появляется лишь на лицах глубоких стариков. Во-вторых, жизненные процессы его организма протекали совершенно особенным образом, прежде неизвестным в медицинской практике. В дыхательной и сердечной деятельности больного наблюдалась загадочная аритмия; он почти лишился голоса и мог только шептать; пищеварение было до крайности замедленным, а нервные реакции на простейшие внешние раздражители не имели ничего общего со всеми наблюдавшимися ранее реакциями, будь они нормальными или патологическими. Кожа стала неестественно холодной и сухой; лабораторные исследования срезов тканей показали, что они приобрели необычную грубость и рыхлость. Большая овальная родинка на правом бедре рассосалась, а на груди появилось очень странное черное пятно, которого прежде не существовало. В целом все обследовавшие его врачи сходились во мнении, что процесс обмена веществ у Варда практически затормозился, и не могли найти этому феномену ни прецедента, ни какого-либо объяснения.
С точки зрения психики случай Чарльза Варда также был единственным в своем роде. Его безумие не походило ни на одну душевную болезнь, описанную даже в самых подробных и авторитетных научных источниках, и сопровождалось расцветом умственных способностей, которые могли бы сделать его гениальным ученым или выдающимся общественным деятелем, если бы не приняли столь неестественную и даже уродливую форму. Доктор Виллет, домашний врач Вардов, утверждает, что объем знаний его пациента в областях, выходящих за пределы его мании, неизмеримо возрос с начала болезни. Нужно сказать, что Вард всегда питал склонность к научным занятиям, и особенно к изучению старины, но даже в самых блестящих из его ранних работ не видно той удивительной точности суждений и того умения вникнуть в самую суть предмета, которые он позднее обнаружил в разговорах с психиатрами. При наличии у молодого человека столь выдающихся способностей было нелегко добиться разрешения на его госпитализацию; и только ввиду засвидетельствованных многими людьми странностей поведения, а также незнания им самых элементарных вещей, что казалось невероятным при его интеллекте, Вард был наконец помещен под наблюдение в лечебницу для душевнобольных. До самого момента исчезновения он читал запоем и был блестящим собеседником, насколько это позволял его голос, на каковом основании иные проницательные личности, и в мыслях не державшие возможность его побега, во всеуслышание предсказывали, что пребывание Варда в больничных стенах не затянется.
Только доктора Виллета, который в свое время помог Чарльзу Варду появиться на свет и с тех пор наблюдал за его телесным и духовным развитием, казалось, пугала сама мысль о выписке этого пациента из клиники, ибо доктору довелось пережить ужасные вещи и сделать чудовищные открытия, о которых он не решался поведать своим скептически настроенным коллегам. По правде говоря, сама по себе связь Виллета с этим случаем довольна таинственна. Он был последним, кто видел пациента и общался с ним, причем по выходе из комнаты Варда лицо доктора выражало ужас и в то же время облегчение. Многие вспомнили об этом через три часа, когда стало известно, что больной сбежал. Обстоятельства этого бегства так и остались тайной, которую в клинике доктора Вейта никто не смог разгадать. Правда, окно в комнате было открыто, но оно выходило на отвесную стену высотой в шестьдесят футов. Как бы то ни было, после разговора с доктором Виллетом молодой человек исчез. Сам Виллет не представил каких-либо объяснений, но странным образом казался спокойнее, чем до бегства Варда. Чувствовалось, что он охотно рассказал бы о пациенте намного больше, но опасается, что ему просто не поверят. Доктор еще застал Варда в комнате, но после его ухода санитары долго стучались в дверь, не получая ответа. Когда они наконец проникли в комнату, больного там уже не было. Им удалось найти лишь кучку мелкого голубовато-серого порошка, и они едва не задохнулись, когда холодный апрельский ветер, дувший из распахнутого настежь окна, разнес порошок по комнате. Многие также отмечали жуткий вой, внезапно поднятый окрестными собаками, однако это произошло в то время, когда доктор Виллет еще находился в комнате; позднее же, в предполагаемый момент бегства, собаки вели себя спокойно. О побеге сразу же сообщили отцу Чарльза, но тот, казалось, был не столько удивлен, сколько опечален. Когда доктор Вейт позвонил Варду-старшему, тот уже был в курсе событий, поскольку его успел проинформировать Виллет; оба решительно отрицали, что имеют какое-либо отношение к бегству. Кое-какую дополнительную информацию о Чарльзе удалось получить от близких друзей Виллета и Варда-старшего, но эти сведения выглядели слишком фантастическими для того, чтобы внушать доверие. Единственно неоспоримым остается лишь тот факт, что до сего времени так и не обнаружено никаких следов пропавшего безумца.
Чарльз Вард с детства очень интересовался стариной, испытывая особое влечение к древним кварталам родного города и к реликвиям прошлого, которыми был наполнен старинный дом его родителей на Проспект-стрит, стоявший на самой вершине холма. С годами его преклонение перед всем, связанным с прошлым, лишь усиливалось; так что история, генеалогия, изучение архитектуры, мебели и ремесел колониального периода вытеснили все другие его интересы. Эти склонности нужно всегда иметь в виду, анализируя его душевную болезнь, ибо хотя они и не были ее источником, но сыграли важную роль в ее последующих проявлениях. Все отмеченные психиатрами провалы в памяти касались исключительно современных реалий, компенсируясь обширными, хотя и тщательно скрываемыми пациентом знаниями о самых разных вещах, относящихся к прошлому, – зачастую эти знания выявлялись лишь в ходе специального врачебного опроса. Казалось, пациент мысленно переносился в отдаленные века, обладая неким подобием ясновидения. Однако с развитием болезни Вард, судя по всему, перестал интересоваться антиквариатом. Он утратил былое почтение к старине, теперь относясь к ней как к чему-то известному и даже надоевшему; и все его усилия были направлены на познание обычных реалий современного мира, которые, как в этом убедились врачи, полностью изгладились из его памяти. Он тщательно скрывал свое незнание общеизвестных вещей, но всем наблюдателям было ясно, что выбор им книг для чтения и его беседы с окружающими отмечены лихорадочным стремлением впитать эти факты, как можно больше узнать о собственной, забытой им биографии, особенностях повседневной жизни и культуры ХХ столетия, которые он и без того должен был хорошо знать, ибо родился в 1902 году и получил вполне современное образование. После его бегства психиатры выражали сомнение, что он сможет адаптироваться в окружающем мире, почти ничего об этом мире не зная. Некоторые считали, что он «ушел в подполье» и затаился, временно удовлетворившись самым скромным существованием, пока не сравняется знаниями со своими современниками.
Медики расходятся во мнениях относительно того, когда впервые проявилось безумие Варда. Доктор Лайман, бостонская знаменитость, утверждает, что это произошло в 1919 или 1920 году, когда юноша закончил школу Мозеса Брауна и внезапно перешел от изучения прошлого к занятиям оккультными науками, отказавшись сдавать выпускные экзамены на том основании, что занят исследованиями, которые для него гораздо важнее. Это подтверждалось резким изменением привычек Варда – он стал проводить много времени, роясь в городских архивах и разыскивая на старых кладбищах могилу одного своего предка по имени Джозеф Карвен, погребенного в 1771 году. Кое-что из личных бумаг этого человека Вард, по его собственному признанию, случайно обнаружил в старом квартале Стемперс-Хилл, за облицовкой стены ветхого дома в Олни-Корт, где некогда обитал Карвен. Как бы то ни было, не подлежит сомнению тот факт, что зимой с 1919-го на 1920 год в характере Чарльза Варда произошла бесспорная перемена: он внезапно прекратил свои изыскания по истории колониального периода и со всей страстью погрузился в тайны мистических наук, изучая их как на родине, так и за границей, и настойчиво продолжал поиски могилы своего далекого предка.
Однако доктор Виллет ни в коей мере не разделяет мнение Лаймана, основывая собственные выводы на близком и длительном знакомстве с пациентом, а также на неких рискованных исследованиях и ужасных открытиях, которые были им сделаны за последнее время. Все это сильно отразилось на состоянии доктора: голос его прерывается, когда он говорит о тех событиях, а рука сильно дрожит, когда он пытается изложить их на бумаге. Виллет допускает, что изменения, происшедшие в 1919–1920 годах, ознаменовали начало прогрессирующего ухудшения, завершившегося в 1928 году страшной и неестественной трансформацией, но на основе личных наблюдений отмечает здесь более тонкое различие. Признавая, что Чарльз всегда отличался неуравновешенным характером и был склонен слишком бурно реагировать на окружающее, он отказывается согласиться с тем, что происшедшая ранее перемена ознаменовала переход от нормального состояния к болезни; вместо этого он склонен поверить самому Варду, утверждавшему, что он открыл или воссоздал нечто, оказывающее глубокое и удивительное воздействие на человеческую природу.
Доктор Виллет уверен, что истинное безумие началось позже, когда Вард отыскал портрет Карвена и старинные документы; после путешествия за границу, в далекие таинственные уголки света, где во время совершения неведомых обрядов были произнесены ужасные заклинания, на которые откликнулись страшные силы; после того, как при неизвестных обстоятельствах измученный и полный страха юноша написал свое отчаянное письмо. Истинное безумие Варда, полагал доктор, началось после эпидемии вампиризма и серии необъяснимых происшествий, о которых много говорили в Потаксете, когда из памяти пациента стали выпадать сведения, связанные с современностью, когда он лишился голоса и организм его претерпел на первый взгляд незначительные изменения, позднее замеченные всеми.
Виллет настаивает, что именно с этого времени Вард приобрел некоторые свойства, которые обычным людям могут привидеться разве что в кошмарном сне; по его словам, существуют достаточно солидные свидетельства, подтверждающие слова юноши о находке, которой суждено было сыграть роковую роль в его жизни. Прежде всего, двое строительных рабочих, надежные и наблюдательные люди, присутствовали при обнаружении старинных бумаг, принадлежавших Джозефу Карвену. Во-вторых, Вард, тогда еще совсем юный, однажды показал доктору эти бумаги, в том числе страничку из дневника Карвена, и подлинность их не вызывала никакого сомнения. Сохранилось отверстие в стене, где Вард, по его словам, нашел документы, и доктор Виллет навсегда запомнил тот миг, когда видел их в последний раз при обстоятельствах, реальность которых трудно осознать и невозможно доказать. К этому следует добавить полные скрытого смысла совпадения в письмах Орна и Хатчинсона; странности, связанные с почерком Карвена; сведения о некоем докторе Аллене, добытые детективами, а также послание, написанное средневековыми угловатыми буквами и обнаруженное доктором Виллетом в своем кармане, когда он очнулся от забытья после одного смертельно опасного приключения.
Но самым убедительным является результат, достигнутый доктором, когда он применил формулу, выявленную в ходе его последних изысканий, – результат, неопровержимо доказавший подлинность бумаг и их чудовищное значение, хотя сами бумаги стали навеки недоступны людям.
2
Чарльз Вард провел юные годы в атмосфере столь любимой им старины. Осенью 1918 года он поступил на первый курс школы Мозеса Брауна, что неподалеку от его дома, выказав похвальное рвение в обязательной для того времени военной подготовке. Старинное главное здание школы, возведенное в 1819 году, всегда привлекало юного историка; ему нравился и живописный обширный парк, окружавший школу. Мало бывая в обществе, большую часть своего времени он проводил дома, часто совершал долгие прогулки, прилежно учился и маршировал на плацу. При этом он не оставлял своих исторических и генеалогических изысканий в городском архиве, мэрии и ратуше, публичной библиотеке, Атенеуме, Историческом обществе, в библиотеке Джона Картера Брауна и Джона Хея в университете Брауна, а также в недавно открытой библиотеке Шепли на Бенефит-стрит. Это был высокий, худощавый и светловолосый юноша с серьезными глазами; он немного сутулился, одевался с легкой небрежностью и производил впечатление не очень привлекательного, неловкого, но вполне приличного молодого человека.
Его прогулки всегда представляли собой нечто вроде путешествия в прошлое, и ему удавалось из множества деталей, оставшихся от былого великолепия, воссоздавать картину ушедших веков. Варды занимали большой особняк в георгианском[3 - Георгианский – относящийся ко времени правления одного из трех королей Ганноверской династии, поочередно занимавших английский трон на протяжении более ста лет: Георга I (1714–1727), Георга II (1727–1760) и Георга III (1760–1820).] стиле, стоявший на довольно крутом холме к востоку от реки. Из задних окон своего флигеля Чарльз мог с головокружительной высоты любоваться тесно сгруппированными шпилями, куполами и остроконечными кровлями Нижнего города, раскинувшегося на фоне пурпурных холмов и полей предместий. В этом доме он родился, и отсюда, из красивого классического портика с двойным рядом колонн, няня впервые выкатила его в колясочке, чтобы затем провезти мимо маленькой белой фермы, построенной два века тому назад и давно уже поглощенной городом, к солидным зданиям колледжей, выстроившихся вдоль респектабельной улицы, где квадратные кирпичные особняки и деревянные здания поменьше, с узкими портиками, обрамленными колоннами в дорическом стиле, дремали, отгородившись от мира щедро отмеренными пространствами садов и цветников.
Его катали в колясочке и вдоль сонной Конгдон-стрит, расположенной на крутом склоне холма, так что по ее восточной стороне дома поднимались крутыми уступами. Эти небольшие деревянные дома сохранились с тех времен, когда растущий город карабкался вверх по холму, и во время таких прогулок маленький Вард постигал колорит старого поселения времен колонизации. Няня обычно любила посидеть на скамейке у Проспект-Террас и поболтать с полицейским; одним из первых детских воспоминаний Варда было подернутое легкой туманной дымкой море крыш, куполов и шпилей, простирающееся к западу, и дальние холмы, которые он увидел однажды в зимний день с этой огромной огороженной террасы окрашенными в мистический фиолетовый цвет на фоне горящего красным, золотым и пурпурным огнем апокалипсического заката, подцвеченного странными зелеными лучами. Высокий мраморный купол ратуши выделялся сплошной темной массой, а венчавшая его статуя, на которую упал случайный солнечный луч из разрыва в облаках на пылающем небе, была окружена фантастическим ореолом.
Когда Чарльз подрос, начались его бесконечные прогулки; сначала мальчик нетерпеливо тащил за руку свою няню, а потом уже ходил один, предаваясь мечтательному созерцанию. Он устремлялся наудачу все ниже и ниже по крутому склону, каждый раз достигая все более древних и удивительных уголков старого города. Предвкушая новые открытия, он недолго колебался перед тем, как спуститься по почти отвесной Дженкс-стрит, где дома были ограждены каменными заборами, а вход затеняли навесы в колониальном стиле, до тенистого уголка Бенефит-стрит, где прямо перед ним возвышался древний дом – настоящий музейный экспонат с двумя входами, каждый из которых окружали пилястры в ионическом стиле; рядом – почти «доисторическое» строение с двускатной крышей, с остатками скотного двора и других фермерских пристроек, а чуть поодаль – грандиозный особняк судьи Дюфри в блеске былого георгианского величия. Сейчас это уже были трущобы; но гигантские тополя бросали вокруг живительную тень, и мальчик шел дальше к югу, вдоль длинных рядов зданий, возведенных еще до Революции[4 - Революция – здесь имеется в виду американская Война за независимость 1775–1783 гг.], с высокими трубами в самой середине дома и классическими порталами. На восточной стороне улицы они стояли на высоких фундаментах, а к дверям вели два марша каменных ступеней, и маленький Вард мог представить себе, как выглядели эти дома, когда улица была еще совсем молодой, – он словно видел красные каблуки и пудреные парики людей, идущих по каменной мостовой, сейчас почти совсем стертой.
С западной стороны холма почти такой же крутой склон вел к старой Таун-стрит, которую основатели города заложили вдоль берега реки в 1636 году. Этот склон прорезали бесчисленные тропинки, вдоль которых скучились полуразвалившиеся ветхие домишки, построенные в незапамятные времена. Как ни очарован был ими Чарльз, он далеко не сразу осмелился спуститься в этот древний лабиринт, боясь, что они окажутся лишь призрачными видениями либо вратами в неведомый ужас. Он считал гораздо менее рискованным продолжать свои прогулки вдоль Бенефит-стрит, где за железной оградой прятался двор церкви Святого Иоанна, мимо построенного в 1761 году здания колониальной администрации и полуразвалившегося постоялого двора «Золотой шар», в котором когда-то останавливался Вашингтон. Стоя на Митинг-стрит – прежде именовавшейся Тюремной, а позднее Королевской улицей, – он смотрел вверх на восток и видел изгибающуюся дугой лестницу, в которую переходило шоссе; внизу, на западе, он различал старое кирпичное здание школы, напротив которого, через дорогу, до Революции висела старинная вывеска с изображением головы Шекспира на доме, где печатались «Провиденс газетт» и «Кантри джорнал». Потом шла изысканная Первая Баптистская церковь постройки 1775 года, особую красоту которой придавали несравненная колокольня в стиле Гиббса[5 - …колокольня в стиле Гиббса… – Британский архитектор Джеймс Гиббс (1682–1754), в отличие от его предшественников, при возведении церквей располагал колокольню не с краю, а непосредственно над центром здания; пример тому – построенная им церковь Святого Мартина на Трафальгарской площади в Лондоне.], георгианские кровли и купола. Отсюда к югу состояние улиц заметно улучшалось, появлялись группы небольших особнячков; но все еще много было давным-давно протоптанных тропинок, которые вели по крутому склону вниз на запад, где скученные дома с архаичными островерхими крышами казались призрачными, находясь на разных стадиях живописного разложения. Эти дома стояли там, где извилистая набережная и старый порт, казалось, еще помнили эпоху колонизации с ее пороками, богатством и нищетой. Здесь на полусгнивших верфях светили мутноглазые корабельные фонари, а улочки носили многозначительные названия: Добыча, Слиток, Золотой переулок, Серебряный тупик, Монетный проезд, Дублон, Соверен, Гульден, Доллар, Грош и Цент.
Когда Вард стал немного старше и уже отваживался на более рискованные приключения, он иногда спускался в этот водоворот покосившихся и готовых рухнуть домишек, сломанных шпангоутов, угрожающе скрипящих ступеней, шатающихся перил, черных от загара и грязи лиц и неведомых запахов; он проходил от Саут-Мейн до Саут-Уотер, забредая в доки, где, вплотную соприкасаясь бортами, доживали свой век старые пароходы, и возвращался северной дорогой вдоль берега, мимо построенных в 1816 году складов с крутыми крышами и сквера у Большого моста, близ которого выгибало свои арки все еще крепкое здание городского рынка, построенное в 1773 году. В этом сквере он останавливался, впитывая в себя пьянящую красоту старого города, что возвышался на востоке в смутной дымке тумана, прорезываемого шпилями колониальных времен и увенчанного массивным куполом новой церкви «христианской науки»[6 - «Христианская наука» – протестантская секта, основанная в 1870-х гг. в США Мэри Бейкер Эдди (1821–1910) и практикующая т. н. духовное врачевание.], как Лондон увенчан куполом храма Святого Павла. Больше всего ему нравилось приходить сюда перед закатом, когда косые лучи солнца падают на здание городского рынка, на ветхие кровли на холме и стройные колокольни, окрашивая их золотом, придавая волшебную таинственность сонным верфям, где раньше бросали якорь купеческие корабли, приходившие в Провиденс со всего света. После долгого созерцания он ощущал, как кружится голова от щемящего чувства любви к этой прекрасной картине. Тогда он поднимался по склону, возвращаясь домой уже в сумерках, мимо старой белой церкви, по узким крутым улочкам, где желтый свет уже просачивался сквозь маленькие окошки, расположенные высоко над двумя маршами каменных ступеней с перилами кованого чугуна.
Позже в ходе своих прогулок Вард стал выказывать предпочтение резким контрастам. Часть времени он посвящал пришедшим в упадок кварталам колониального времени к северо-западу от дома, где находился нижний уступ холма – Стемперс-Хилл с его гетто и негритянским кварталом, расположенным вокруг станции, откуда прежде отправлялись почтовые кареты до Бостона. Затем он шел в иную часть города, царство красоты и изящества, на Джордж-, Бенсволент-, Пауэр– и Вильямс-стрит, где зеленые склоны хранят в первозданном виде роскошные особняки и обнесенные стенами сады, а наверх ведет крутая, затененная густой зеленью дорога, с которой связано столько приятных воспоминаний. Все эти скитания, вкупе с прилежным изучением исторических документов, бесспорно способствовали тому, что Вард приобрел необычайно широкую эрудицию во всем, что касалось старины, и эти знания в конце концов полностью вытеснили современный мир из сознания Чарльза; они подготовили почву, на которую в роковую зиму 1919/20 года пали семена, давшие столь необычные и ужасные всходы.
Доктор Виллет уверен, что до этой злополучной зимы, когда были отмечены первые изменения в характере Варда, его занятия стариной не содержали ничего патологического и мистического. Кладбища привлекали его лишь оригинальностью памятников и своей исторической ценностью; в нем не замечалось ничего похожего на страсть к насилию, не было никаких проявлений жестоких инстинктов. Затем, постепенно и почти незаметно, стали обнаруживаться любопытные последствия одного из его самых блестящих генеалогических открытий, которое он сделал годом ранее, обнаружив, что среди его предков по материнской линии был некий Джозеф Карвен, проживший необычайно долгую жизнь. Карвен приехал в Провиденс из Салема в марте 1692 года, и о нем передавали шепотом множество странных и внушающих ужас историй.
Прапрадед Варда, Велкам Поттер, в 1785 году взял в жены некую Энн Тиллингест, дочь миссис Элизы и внучку капитана Джеймса Тиллингеста, о котором в семье не осталось никаких воспоминаний. В конце 1918 года молодой любитель истории и генеалогии, изучая городские акты, обнаружил запись об узаконенном властями изменении фамилии: в 1772 году миссис Элиза Карвен, вдова Джозефа Карвена, а также ее семилетняя дочь Энн вернули себе девичью фамилию матери – Тиллингест. «Понеже имя ее Супруга звучит как Упрек в устах местных жителей по Причине того, что стало известно после его Кончины; последняя подтвердила дурную славу, за ним по общему Мнению укрепившуюся, чему не могла поверить верная Долгу своему законная его Супруга до тех пор, пока о Слухах сих была хотя бы тень Сомнения». Эта запись была найдена исследователем совершенно случайно, когда он разлепил два листа книги, которые были специально и довольно тщательно склеены и пронумерованы как один лист.
Чарльзу Варду сразу стало ясно, что он нашел до сих пор неизвестного прапрапрадеда. Открытие это взволновало его вдвойне, потому что он уже слышал кое-что о Карвене и находил в старых текстах неясные намеки, относящиеся к этому человеку, о котором осталось так мало доступных сведений; некоторые документы были выявлены лишь в последнее время.
Создавалось впечатление, что существовал какой-то заговор, целью которого было полностью изгнать из памяти жителей города имя Карвена. Но те воспоминания, которые сохранились о нем, и дошедшие документы были настолько странными и пугающими, что невольно возникало желание узнать, что же именно так тщательно пытались скрыть и предать забвению составители городских хроник колониального времени – надо полагать, у них были для этого достаточно веские причины.
До своего открытия Чарльз Вард относился к Карвену с чисто романтическим интересом; но, обнаружив, что состоит в родстве с этим таинственным субъектом, само существование которого пытались скрыть, он начал систематические поиски, буквально выкапывая из-под земли все, что касалось этого человека. В лихорадочном стремлении узнать как можно больше о своем отдаленном предке он преуспел больше, чем мог даже надеяться, ибо в старых письмах, дневниках и мемуарах, найденных им на затянутых густой паутиной чердаках старых домов Провиденса и во многих других местах, содержалось немало сведений, которые не казались писавшим настолько важными, чтобы их скрывать. Дополнительный свет пролили важные документы из столь далеко расположенного от Провиденса города, как Нью-Йорк, где в музее Френсис-Таверн на Лонг-Айленде хранилась переписка колониального периода. Но решающей находкой, которая, по мнению доктора Виллета, послужила главной причиной случившегося с Чарльзом Вардом, стали бумаги, найденные в августе 1919 года за облицовкой полуразрушенного дома в Олни-Корт. Именно они открыли перед юношей путь к черной бездне глубочайшего падения.
Глава вторая
Предыстория и трагедия
1
Согласно легендам, передававшимся изустно и частью сохранившимся в найденных Вардом документах, Джозеф Карвен был поразительным, загадочным и внушающим неясный ужас субъектом. Он бежал из Салема в Провиденс – город, традиционно дававший приют всему необычному, свободному и протестующему, – в самом начале великой охоты на ведьм[7 - Великая охота на ведьм – имеются в виду массовые преследования лиц, подозреваемых в «сношениях с дьяволом», проходившие в североамериканских колониях Англии в последние годы XVII века. Город Салем, расположенный неподалеку от Бостона, прославился как место самого крупного «ведьмовского процесса».], опасаясь, что будет осужден из-за своей склонности к затворничеству и весьма подозрительным химическим или алхимическим экспериментам. Это был человек довольно бесцветного вида, лет под тридцать; очень скоро его сочли достойным стать полноправным гражданином города Провиденс, и он купил участок для постройки дома к северу от дома Грегори Декстера, в начале Олни-стрит. Его дом был возведен на холме Стемперс к западу от Таун-стрит, в месте, которое позже стало называться Олни-Корт; а в 1761 году он перестроил этот особняк, в том же виде сохранившийся до сих пор.
Первая странность Джозефа Карвена заключалась в том, что он как будто совершенно не старел и всегда выглядел так же, как по прибытии в Провиденс. Он приобрел верфи близ Майл-Энд-Ков, снаряжал корабли, принимал участие в перестройке Большого моста в 1713 году и был в числе основателей церкви Конгрегации в 1723-м, и при этом всегда казался человеком неопределенного возраста, однако не старше тридцати – тридцати пяти лет. Когда прошло несколько десятилетий со времени его прибытия в Провиденс, это странное явление было замечено всеми; Карвен всегда объяснял его тем, что предки его были людьми крепкими, а сам он предпочитает простую жизнь без излишеств, благодаря чему смог хорошо сохраниться. Горожанам было не совсем ясно, как можно согласовать слова о простой жизни с постоянными ночными путешествиями купца, никого не посвящавшего в свои тайны, а также со странным светом, который всю ночь виднелся из его окон; и они были склонны приписать его моложавость и долголетие совсем другим причинам. Многие считали, что он обязан этим химическим опытам, постоянному смешиванию и выпариванию разнообразных веществ. Поговаривали о каких-то подозрительных субстанциях, которые он привозил на своих кораблях из Лондона и с островов Вест-Индии или выписывал из Ньюпорта, Бостона и Нью-Йорка; а с той поры как старый доктор Джейбз Бовен по приезде из Рехобота открыл напротив Большого моста свою аптеку под вывеской «Единорог и ступка», начались разговоры о разных зельях, кислотах и металлах, которые молчаливый отшельник покупал и заказывал у доктора. Подозревая, что Карвен обладает чудесными, никому, кроме него, не доступными медицинскими знаниями, множество людей, страдающих разными болезнями, обращались к нему за помощью. Но хотя он всегда давал им в ответ на их просьбы декокты[8 - Декокт – жидкая лекарственная форма, получаемая в результате отваривания коры, корней или иного растительного сырья с последующим процеживанием отвара.] необычного цвета, было замечено, что его советы и лекарства приносили очень мало пользы. Наконец, когда прошло свыше пятидесяти лет с того дня, как он поселился в городе, а между тем его лицо и весь внешний вид свидетельствовали о том, что он постарел от силы лет на пять, по городу поползли зловещие слухи – и теперь уж люди были довольны, что Карвен ни с кем не общается, предпочитая одиночество.
Частные письма и дневники, относящиеся к тому времени, рассказывают и о многих других причинах, по которым люди дивились Джозефу Карвену, боялись его и наконец стали избегать как чумы. Всем известна была его страсть к посещению кладбищ, где его видели в любое время суток и при разных обстоятельствах, однако никто не мог обвинить его в каком-нибудь святотатственном деянии. У него была ферма на Потаксет-роуд, где он обыкновенно проводил лето и куда, по свидетельству очевидцев, часто направлялся верхом в жаркий полдень или в самое глухое время ночи. Там его единственными слугами и работниками была супружеская чета индейцев из племени наррагансет – немой мужчина, покрытый какими-то странными шрамами, и его жена, неимоверно уродливая, может быть, из-за примеси негритянской крови. В пристройке к дому помещалась лаборатория, где проводились химические опыты. Любопытные возчики и рассыльные, которые доставляли на ферму бутылки, флаконы, мешки и ящики, внося их через низкую заднюю дверь в комнату с множеством настенных полок, делились своими впечатлениями о виденных там плоских стеклянных колбах, тиглях для плавки металлов, перегонных кубах и жарко пылающих печах; они пророчествовали шепотом, что молчаливый «химик» (они хотели сказать «алхимик») скоро обязательно найдет философский камень[9 - Философский камень («камень мудрецов», «эликсир», «тинктура») – по представлениям средневековых алхимиков, чудодейственное вещество, способное обращать любые неблагородные металлы в золото, излечивать все болезни и возвращать молодость.].
Ближайшие соседи Карвена – Феннеры, жившие за четверть мили от фермы, – рассказывали еще более удивительные вещи о звуках, которые ночью доносились из сельского дома Карвена. Это были пронзительные вопли, говорили они, и какой-то сдавленный вой; им казалось подозрительным, что на ферму доставлялось по разным дорогам огромное количество всякой еды и одежды, так как трудно было вообразить, чтобы одинокий пожилой джентльмен и пара слуг могли съесть столько молока, мяса и хлеба и износить столько комплектов прочного шерстяного платья. Каждую неделю доставлялись новые припасы, а с ферм Кингстауна гнали целые стада скота. Мрачное впечатление оставляло также большое каменное здание во дворе фермы, у которого вместо нормальных окон были прорезаны узкие бойницы.
Бездельники, день и ночь шатавшиеся по Большому мосту, многое могли рассказать и о городском доме Карвена в Олни-Корт – не столько о его новом особняке, построенном в 1761 году, когда отшельнику должно было исполниться сто лет, сколько о его первом доме, низеньком, со старинной мансардой, чердаком без окон и стенами, обшитыми тесом. После сноса этого дома Карвен очень внимательно проследил за тем, чтобы все бревна и доски были сожжены. Этот дом был не таким загадочным в сравнении с фермой – однако свет в его окнах, появлявшийся в самые неурочные часы, несокрушимое молчание двух чернокожих, вывезенных неведомо откуда и бывших единственной прислугой в доме, внушавшее ужас неразборчивое бормотание невероятно старого француза-домоправителя, ни с чем не сообразное количество пищи, доставляемое, по свидетельству очевидцев, в дом, где проживало только четыре человека, странные и пугающие голоса, которые вели приглушенные споры в совершенно неподходящее для этого время, – все это вместе со слухами, ходившими о ферме в Потаксете, принесло этому месту недобрую славу.
В высшем обществе Провиденса также не обходили вниманием дом Карвена, ибо по приезде сюда он постепенно обзавелся связями в церковных и торговых кругах, к которым естественным образом принадлежал по своему образованию и воспитанию. Он был из хорошей семьи – салемские Карвены пользовались широкой известностью в Новой Англии. В городе узнали, что Джозеф Карвен еще в ранней юности много путешествовал, некоторое время прожил в Англии и совершил по крайней мере две поездки на Восток; его речь, когда он удостаивал кого-нибудь разговором, вполне могла исходить из уст образованного и изысканно воспитанного англичанина. Но по неизвестным причинам Карвен не любил общества. Никогда не проявляя явной невежливости к посетителям, он был чрезвычайно сдержан, словно воздвигая между ними и собой невидимую стену, так что гости не знали, о чем вести беседу, опасаясь, что их слова будут сочтены нелепыми и глупыми.
В его поведении сквозило какое-то загадочное, презрительное высокомерие, словно он, общаясь с некими неведомыми и могучими существами, стал считать людей скучными и ничтожными. Когда доктор Чекли, знаменитый острослов, назначенный пастором в Королевскую церковь, приехал в Провиденс из Бостона в 1733 году, он не упустил случая посетить человека, о котором так много слышал; но визит был весьма кратковременным, потому что он уловил некий мрачный подтекст в речах любезного хозяина. Однажды зимним вечером, когда Чарльз беседовал со своим отцом о Карвене, юноша сказал, что много дал бы, чтобы узнать, какие слова таинственного предка так поразили жизнерадостного пастора, при том что все составители мемуаров в один голос подтверждают нежелание доктора Чекли повторить хоть что-нибудь из услышанного. Несомненно одно: сей достойный джентльмен был поистине шокирован и с тех пор при одном упоминании имени Карвена вмиг лишался своей прославленной веселости.
Более определенной и ясной была причина, по которой еще один образованный и почтенный человек избегал общества высокомерного отшельника. В 1746 году мистер Джон Меррит, пожилой английский джентльмен, имеющий склонность к литературе и науке, приехал из Ньюпорта в Провиденс, который к тому времени уже затмил былую славу Ньюпорта, и построил красивый загородный дом на Перешейке, в месте, которое сейчас стало центром лучшего жилого района. Он жил как английский аристократ, окружив себя комфортом и роскошью, первым в городе стал держать коляску с ливрейным лакеем на запятках и очень гордился своими телескопом, микроскопом и тщательно собранной библиотекой, состоящей из книг на английском и латинском языках. Услышав, что Карвен является владельцем лучшего собрания книг в городе, мистер Меррит сразу же нанес ему визит и был принят с гораздо большей сердечностью, чем кто-либо из прежних посетителей. Его восхитила огромная библиотека хозяина дома, где на широких полках рядом с греческими, латинскими и английскими классиками разместилось солидное собрание философских, математических и прочих научных трудов, в том числе сочинения Парацельса[10 - Парацельс (наст. имя Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм) (1493–1541) – врач и естествоиспытатель, одним из первых подвергший критическому пересмотру идеи и методы древних врачевателей. Способствовал внедрению химических препаратов в медицину. Новые идеи Парацельса противостояли традиционной средневековой алхимии и в то же время были в значительной мере основаны на общих с ней принципах.], Агриколы[11 - Агрикола (наст. имя Георг Бауэр) (1494–1555) – немецкий ученый, автор 12-томного трактата «О горном деле», который вплоть до XVIII века служил основным пособием по геологии, горному делу и металлургии. Яростно критикуя алхимию, он, однако, в последние годы жизни сам занялся поиском способов превращения неблагородных металлов в золото.], Ван Хельмонта[12 - Ван Хельмонт, Иоганн Баптист (1577–1644) – фламандский ученый-химик, один из виднейших последователей Парацельса, придавший его идеям научное направление. Прославился своими якобы удачными опытами по получению алхимического золота.], Сильвиуса[13 - Сильвиус, Якобус (он же Жак Дюбуа) (1478–1555) – французский анатом, одним из первых начавший проводить исследования с использованием человеческих трупов.], Глаубера[14 - Глаубер, Иоганн Рудольф (1604–1670) – немецкий химик и врач, рассматривал болезни как результат нарушения химического равновесия в организме и ставил задачу поиска химических средств их лечения. Впервые получил в чистом виде многие соли, в том числе названную по его имени глауберову соль.], Бойля[15 - Бойль, Роберт (1627–1691) – английский химик и физик. Ввел в химию экспериментальный метод, положил начало химическому анализу и установил один из основных газовых законов (закон Бойля – Мариотта).], Бургаве[16 - Бургаве, Герман (1668–1738) – голландский врач и химик, основавший в Лейдене крупную клиническую школу и имевший учеников и последователей во всех странах Европы.], Бехера[17 - Бехер, Иоганн Иоахим (1635–1682) – университетский профессор химии, лейб-медик майнцского курфюрста; с помощью различных алхимических средств пытался найти «огненную материю».] и Шталя[18 - Шталь, Георг Эрнст (1659–1734) – немецкий химик и врач; сформулировал первую общую химическую теорию, впоследствии опровергнутую Антуаном Лавуазье.]. Это искреннее восхищение побудило Карвена предложить своему гостю посмотреть также ферму и лабораторию, куда он никого прежде не приглашал; и они тотчас же вместе отправились туда в коляске Меррита.
Мистер Меррит говорил впоследствии, что не видел на ферме ничего действительно ужасного, но утверждал, что сами названия сочинений, посвященных магии, алхимии и теологии, которые Карвен держал в комнате перед лабораторией, внушили ему непреодолимое отвращение. Возможно, этому немало способствовало и выражение лица хозяина фермы, когда он демонстрировал свои приобретения. Странное это собрание, наряду со множеством редкостей, которые мистер Меррит охотно поместил бы, по собственному его признанию, в свою библиотеку, включало труды почти всех каббалистов[19 - Каббала – мистическое учение, соединявшее иудейскую традицию аллегорического толкования Библии с элементами, заимствованными у неоплатоников и гностиков. Так называемая практическая каббала основана на вере в то, что при помощи специальных ритуалов и молитв человек может активно вмешиваться в божественно-космический процесс.], демонологов и знатоков черной магии; оно было также настоящей сокровищницей знаний в подвергаемой здравомыслящими людьми сомнению области алхимии и астрологии. Мистер Меррит увидел здесь Гермеса Трисмегиста[20 - Гермес Трисмегист («Трижды величайший») – легендарный античный мудрец. В его сочинениях изложены знания, которые якобы были поведаны ему самим Гермесом (древнегреческим богом торговли и покровителем магии) и дают всеобъемлющее представление о загадках мира. В эпоху эллинизма и поздней античности на основе его откровений, дополненных многочисленными трудами его последователей по астрологии, алхимии, магии и оккультизму, сложилось религиозно-философское учение «герметизм», оказавшее заметное влияние на мистическую традицию Средневековья и эпохи Возрождения.] в издании Менара, книгу «Turba Philosophorum»[21 - «Turba Philosophorum» – один из древнейших латинских алхимических трактатов, созданный в XII веке. Представляет собой компиляцию из сочинений выдающихся ученых и философов.], «Книгу исследований» Аль-Джабера[22 - Аль-Джабер (Джабир ибн Хайян) (ок. 721 – ок. 815) – арабский ученый, писавший свои труды на арабском и латинском языках. Наиболее известны его сочинения по алхимии, в которых даны описания многих химических операций.], «Ключ мудрости» Артефия[23 - Артефий – полулегендарный средневековый алхимик, которому приписывают один из рецептов получения философского камня.], каббалистический «Зохар»[24 - «Зохар» (от евр. «блеск, сияние») – мистический комментарий к Пятикнижию Моисееву; одно из главных литературных произведений «умозрительной Каббалы», написанное в Испании в конце XIII века предположительно Моше де Леоном (по другой версии «Зохар» представляет собой лишь последнюю редакцию сочинений, создававшихся на протяжении долгого времени, начиная со II века).], Альберта Великого[25 - Альберт Великий (Альберт фон Больштедт; ок. 1193–1280) – немецкий философ и теолог. Начал энциклопедическую систематизацию католического богословия; кроме чисто философских сочинений писал трактаты на различные темы, большей частью о минералах, растениях и животных.] в издании Питера Джемми, «Великое и непревзойденное искусство» Раймунда Луллия[26 - Луллий, Раймунд (ок. 1235 – ок. 1315) – философ, теолог и поэт, родом с испанского острова Майорка; писал на каталонском и арабском языках. В сочинении «Великое и непревзойденное искусство» высказал идею «логической машины» (примитивного прообраза современных компьютеров) и попытался реализовать эту идею на практике.] в издании Зетцнера, «Сокровищницу алхимии» Роджера Бэкона[27 - Бэкон, Роджер (ок. 1214–1292) – английский философ и естествоиспытатель; целью наук считал увеличение власти человека над природой. Его метод познания был основан на математических расчетах и практических экспериментах, но в первую очередь он полагался на внутреннее мистическое «озарение». Предвосхитил многие позднейшие открытия в астрономии, оптике и других областях.], «Ключ к алхимии» Фладда[28 - Фладд, Роберт (1574–1637) – английский врач и философ-мистик. Считал, что человек, а также минералы и растения могут менять внешнюю оболочку и таким образом обретать бессмертие.], сочинение Тритемия[29 - Тритемий, Иоганн (1462–1516) – немецкий мыслитель, не являвшийся открытым приверженцем алхимии, но уделивший ей немало внимания в своих сочинениях.] «О философском камне». В изобилии были представлены средневековые еврейские и арабские мистики, и доктор Меррит побледнел, когда, сняв с полки том, носящий невинное название «Закон ислама», увидел, что в действительности это запрещенный и подвергнутый проклятию «Некрономикон» – книга безумного араба Абдула Альхазреда[30 - …«Некрономикон»… Абдула Альхазреда… – книга, как и ее автор, выдуманы Лавкрафтом; подробно о ней повествуется в рассказе «История „Некрономикона“» (1927).], о которой он слышал невероятные вещи несколько лет назад, когда вскрылась правда о чудовищных обрядах, совершавшихся в странном рыбацком городке Кингспорте, в колонии Массачусетс.
Но как ни странно, сильнее всего достойного джентльмена поразила одна мелочь, которая внушила ему неясное беспокойство. На большом полированном столе лежал сильно потрепанный экземпляр книги Бореллия, на полях и между строк которого было множество загадочных надписей, сделанных рукой Карвена. Книга была открыта почти на середине, и строчки одного параграфа были подчеркнуты жирными неровными линиями, что побудило посетителя прочесть это место в сочинении знаменитого мистика. Содержание ли подчеркнутых строк или особый нажим проведенных пером линий, почти прорвавших бумагу, – он не мог сказать, что именно внушило посетителю непонятный ужас. Он помнил этот отрывок до конца жизни, записал его по памяти в своем дневнике и однажды попытался процитировать своему близкому другу доктору Чекли, но не дошел до конца, увидев, как это потрясло добрейшего пастора. Отрывок гласил:
«Главные Соки и Соли (сиречь Зола) животных таким Способом приготовляемы и сохраняемы быть могут, что Муж Знающий в силах собрать в Доме своем весь Ноев Ковчег, вызвав к жизни из праха Форму любого Животного по Желанию своему; подобным же Способом из основных Солей, содержащихся в человеческом Прахе, Философ может, не прибегая к запретной Некромантии, воссоздать Форму любого Усопшего Предка, где бы его Тело погребено ни было».
Однако самые зловещие слухи ходили о Джозефе Карвене возле доков, расположенных вдоль южной части Таун-стрит. Моряки – суеверный народ, и просоленные морские волки, из которых состояли команды шлюпов, перевозивших ром, рабов и патоку, каперов[31 - Каперы (от гол. kaper – «морской разбойник») – снаряженные за частный счет боевые корабли, которые с разрешения властей воюющего государства совершали нападения на торговые суда неприятельских стран.] и больших бригов, принадлежащих Браунам, Кроуфордам и Тиллингестам, осеняли себя крестным знамением и скрещивали пальцы, когда видели, как худощавый и обманчиво молодой, желтоволосый Джозеф Карвен, слегка сгорбившись, заходил в принадлежавший ему склад на Дублон-стрит или разговаривал с капитанами и суперкарго[32 - Суперкарго – человек, сопровождающий груз на торговом корабле, осуществляющий по поручению владельца закупку или продажу товаров в других портах.] на длинном причале, у которого беспокойно покачивались принадлежавшие ему корабли. Даже служащие и капитаны, работавшие у Карвена, боялись и ненавидели его, а команды его судов были сбродом смешанных кровей с Мартиники[33 - Мартиника – остров из группы Наветренных островов в Вест-Индии, владение Франции.] или Голландских Антил, из Гаваны или Порт-Ройала[34 - Порт-Ройал – город на острове Ямайка, во второй половине XVII века получивший широкую известность в качестве крупнейшего центра работорговли и «пиратской столицы» всего Карибского бассейна. 7 июня 1692 года этот город был полностью уничтожен в результате сильнейшего землетрясения. В данном случае, вероятно, имеется в виду Кингстон, нынешняя столица Ямайки, основанная в 1693 году неподалеку от того места, где прежде находился Порт-Ройал.]. По правде говоря, именно то обстоятельство, что команды Карвена так часто менялись, было основной причиной суеверного страха, который моряки испытывали перед таинственным стариком. Обычно команда, получив разрешение сойти на берег, рассеивалась по городу, а некоторых моряков посылали с разными поручениями. Но когда люди вновь собирались на палубе, можно было биться об заклад, что одного-двух обязательно недосчитаются. Эти поручения большей частью касались фермы на Потаксет-роуд, и ни одного из моряков, отправленных туда, больше не видели. Все это знали, и со временем Карвену стало очень трудно подбирать свою разношерстную команду. Почти всегда, послушав разговоры в гавани Провиденса, несколько человек сразу же дезертировали; проблемы возникали и с пополнением экипажей на островах Вест-Индии.
К 1760 году Джозеф Карвен фактически стал изгоем; с ним никто не хотел знаться, ибо его подозревали в связи с дьяволом и во всевозможных злодеяниях, которые казались тем более жуткими, что ни один из горожан не мог сказать внятно, в чем они заключаются, или даже привести хоть одно доказательство того, что эти ужасы действительно имеют место. Может быть, последней каплей стало дело о пропавших в 1758 году солдатах: в марте и апреле этого года два королевских полка, направлявшиеся в Новую Францию[35 - Новая Франция – так в то время именовались французские владения на территории нынешней Канады, захваченные англичанами в ходе Семилетней войны 1756–1763 годов.], были расквартированы в городе и непонятным образом поредели в гораздо большей степени, чем бывает обычно в результате дезертирства. Ходили слухи, что Карвена часто видели беседующим с парнями в красных мундирах; и так как многие из них пропали без вести, снова вспомнили о странных исчезновениях моряков. Трудно сказать, что случилось бы, задержись полки в городе на более длительный срок.
Тем временем состояние Карвена все росло и росло. Он фактически монопольно торговал селитрой, черным перцем и корицей и с легкостью превзошел другие торговые дома, за исключением дома Браунов, в импорте медной утвари, индиго, хлопка, шерсти, соли, такелажа, железа, бумаги и различных английских товаров. Такие купцы, как Джеймс Шрин из Чипсайда, на лавке которого красовался слон, Расселлы, торговавшие напротив Большого моста под вывеской «Золотой орел», или Кларк и Найтингейл, владельцы харчевни «Рыба на сковородке», почти полностью зависели от него, ибо он владел большей частью их недвижимости; договоры же с местными винокурами, с коневодами и маслоделами из Наррагансета и со свечных дел мастерами из Ньюпорта превратили его в одного из наиболее крупных торговцев колонии.
Подвергнутый своеобразному остракизму, Карвен все же порой демонстрировал наличие у него чувства гражданского долга. Когда сгорело здание колониальной администрации, он щедро подписался на значительную сумму для устройства серии благотворительных лотерей, благодаря которым в 1761 году было построено новое кирпичное здание, по сей день красующееся на главной улице города. В том же году он помог перестроить Большой мост, разрушенный октябрьским ураганом. Он восстановил публичную библиотеку, сгоревшую при пожаре, и сделал огромное количество покупок на благотворительном базаре, на выручку от которого были вымощены булыжником грязная улица Маркет-Парад и изрезанная глубокими колеями Таун-стрит, да еще были устроены особые дорожки для пешеходов. К тому времени он уже выстроил себе не отличающийся особой оригинальностью, но внушительный новый дом, двери которого представляют собой шедевр резьбы по дереву. Когда в 1743 году приверженцы Уайтфилда[36 - Приверженцы Уайтфилда – речь идет о Джордже Уайтфилде (1714–1770), одном из двух главных учредителей секты методистов, отделившейся от англиканской церкви. В 1738 году он переехал из Англии в Америку, где два года спустя основал религиозно-политическое движение «партикуляристов».] отделились от Церкви-на-Холме доктора Коттона и основали новую церковь во главе с деканом Сноу по ту сторону Большого моста, Карвен присоединился к ним, хотя так и не стал ревностным прихожанином. Однако впоследствии он снова начал проявлять набожность, очевидно желая рассеять павшую на него тень, ибо сознавал, что зловещие слухи могут сильно повредить его торговым делам.
2
Наблюдая за тем, как этот странный бледноликий человек, на вид совсем не старый, хотя на самом деле ему исполнилось не менее ста лет, изо всех сил пытается рассеять сложившуюся вокруг него атмосферу ненависти и неопределенного, беспричинного страха, люди испытывали одновременно жалость, смутное беспокойство и презрение. Но сила богатства и легковерие людей так велики, что предубеждение против Карвена ослабло, особенно после того, как прекратились исчезновения моряков. К тому же его перестали замечать на кладбищах, что, впрочем, могло свидетельствовать всего лишь о его удвоенной осторожности. Одновременно перестали распространяться слухи о жутких воплях, доносившихся с его фермы в Потаксете, и о странных вещах, которые там творились. Количество провизии, которую ему доставляли, оставалось неестественно велико – по-прежнему на ферму гнали целые стада овец и привозили цельные туши в городской дом. Вплоть до последнего времени, когда Чарльз Вард стал изучать его бумаги и счета, хранившиеся в библиотеке Шепли, никому – за исключением этого любознательного юноши, потрясенного своими открытиями, – не пришло в голову провести сравнение между поразительным множеством чернокожих, которых Карвен доставлял из Гвинеи вплоть до 1766 года, и ничтожным количеством чеков, удостоверяющих продажу этих рабов работорговцам, чей рынок находился у Большого моста, или окрестным плантаторам. Да, этот ужасный человек отличался хитростью и изобретательностью – качествами, которые он полностью использовал, когда возникала необходимость.
Но как и следовало ожидать, запоздалые старания Карвена не увенчались успехом. Все продолжали избегать его, никто ему не доверял – уже то, что в глубокой старости он выглядел почти юношей, внушало подозрения, – и он понял, что в конце концов это может обернуться потерей его внушительного состояния. Его сложные изыскания и опыты, какими бы они ни были, требовали нешуточных расходов, и, поскольку переезд на новое место лишал его преимуществ в торговых делах, которых ему удалось добиться, начинать все снова где-нибудь в другом городе не имело смысла. Логика подсказывала, что нужно поддерживать добрые отношения с горожанами, чтобы рассеять окружавшую его атмосферу угрюмой сдержанности, подозрительности и страха. Его очень беспокоили клерки, зарабатывавшие все меньше с начавшимся застоем в его делах и не бросавшие работу только потому, что никто другой не хотел брать их на службу; он удерживал своих капитанов и матросов только хитростью, привязывая их к себе каким-либо способом – залогом, заемным письмом или шантажом, прознав что-нибудь компрометирующее. В этом Карвен обнаруживал необыкновенную ловкость. За последние пять лет жизни он выведал такие вещи, которые, казалось, могли быть известны лишь давно умершим, и постоянно держал эти секреты наготове.
Вот тогда-то хитрый торговец и предпринял последнюю отчаянную попытку восстановить свое положение в городе. Отшельник по природе, он надумал заключить выгодный брак, избрав в жены девушку из уважаемого семейства. Быть может, существовали и более глубокие причины, побуждавшие его заключить подобный союз; причины, находящиеся так далеко за пределами доступных нам знаний, что лишь в бумагах, найденных через полтора столетия после его смерти, можно было отыскать к ним какой-то ключ; но ничего определенного так никто и не узнал. Конечно, Карвен понимал, что обычное ухаживание вызовет только ужас и отвращение, поэтому он стал искать подходящую избранницу, на родителей которой мог оказать давление. Это было не так-то легко, поскольку у него были довольно высокие требования относительно красоты, образования и общественного положения невесты. Наконец он остановился на дочери лучшего и старшего из находящихся у него на службе капитанов морских судов, вдовца с безупречной родословной и репутацией, которого звали Джеймс Тиллингест. Его единственная дочь Элиза отличалась всеми вообразимыми достоинствами, кроме одного: она не была богатой наследницей. Капитан Тиллингест полностью находился под влиянием Карвена и, когда тот вызвал капитана в свой дом с высоким куполом, находящийся на вершине Пауэр-лейн, и чем-то пригрозил, согласился благословить этот чудовищный союз.
Элизе Тиллингест в то время было восемнадцать лет, и она получила наилучшее воспитание, какое мог позволить себе ее отец при своих стесненных обстоятельствах. Она посещала школу Стивена Джексона, что напротив Ратуши, и прилежно училась рукоделию и домоводству у своей матушки, которая умерла от оспы в 1757 году. Вышивки Элизы, сделанные ею в девятилетнем возрасте, в 1753 году, можно увидеть в одном из залов исторического музея Род-Айленда. После смерти матери Элиза сама вела все хозяйство с помощью единственной чернокожей старухи служанки. Должно быть, споры между девушкой и ее отцом относительно брака с Карвеном были весьма бурными; но дневники и мемуары о них не упоминают. Известно лишь, что ее помолвка с Эзрой Виденом, молодым штурманом на пакетботе Кроуфорда под названием «Энтерпрайз», была расторгнута, а брачный союз с Карвеном заключен седьмого марта 1763 года в баптистской церкви в присутствии самого избранного общества, цвета городской аристократии; брачная церемония была совершена Сэмюэлем Винсоном-младшим.
«Газетт» очень коротко упомянула об этом событии, и в большинстве сохранившихся экземпляров заметка была вырезана или вырвана. После долгих поисков Вард нашел единственный нетронутый номер «Газетт» в частном архиве коллекционера и прочел его, забавляясь старомодно-учтивыми оборотами:
«Вечером прошедшего понедельника мистер Джозеф Карвен, уважаемый житель нашего Города, Негоциант, сочетался брачными узами с Мисс Элизой Тиллингест, Дочерью Капитана Джеймса Тиллингеста. Юная Дама, обладающая истинными Достоинствами, соединенными с прелестным Обликом, будет Украшением брака и составит Счастье своего любящего Супруга».
Из собрания писем Дюфри-Арнольда, найденного Чарльзом Вардом незадолго до предполагаемого первого приступа душевной болезни в частной коллекции Мелвилла Ф. Петерса с Джордж-стрит и охватывающего этот и немного более ранний период, можно заключить, какое возмущение вызвал у горожан этот неравный брак. Однако влияние Тиллингестов на жизнь города было неоспоримым, и дом Джозефа Карвена вновь стали посещать люди, которых при иных обстоятельствах ничто не заставило бы переступить его порог. Общество не в полной мере признало Карвена, от чего особенно страдала его жена; но как бы то ни было, он уже не считался изгоем. Странный новобрачный удивил как свою супругу, так и всех окружающих, обращаясь с ней в высшей степени галантно и уважительно. В новом доме на Олни-Корт больше не происходило ничего, внушающего беспокойство, и, хотя Карвен часто отлучался на свою ферму в Потаксете, где его жена так ни разу и не побывала, он стал больше походить на обычного горожанина, чем когда бы то ни было за долгое время его проживания в Провиденсе. Лишь один человек проявлял к нему открытую вражду – молодой корабельный штурман, помолвка которого с Элизой Тиллингест была так внезапно расторгнута. Эзра Виден при свидетелях поклялся отомстить и, несмотря на свой спокойный и в общем мягкий характер, взялся за дело с упорством, продиктованным ненавистью, а это не обещало ничего хорошего человеку, отнявшему у него невесту.
Седьмого мая 1765 года родилась единственная дочь Карвена, получившая имя Энн. Крестил ее преподобный Джон Грейвз из Королевской церкви, прихожанами которой стали Карвены через некоторое время после свадьбы, – это было своеобразным компромиссом между конгрегационалистами и баптистами[37 - …это было своеобразным компромиссом между конгрегационалистами и баптистами… – Не желая портить отношения ни с одной из крупных протестантских общин города, Карвен примкнул к официальной церкви (см. прим. ниже), которая в силу малочисленности своих приверженцев среди жителей североамериканских колоний избегала вступать в конфликт с более радикальными направлениями протестантства.], к каковым церквям принадлежали их ближайшие родственники. Запись о рождении девочки, так же как запись о регистрации брака, заключенного двумя годами ранее, в большинстве церковных книг и анналах мэрии были вымараны. Чарльз Вард с большим трудом смог найти документальные подтверждения этим фактам лишь после того, как узнал о своем родстве с Карвеном. Юноша со страстью предался изысканиям, касающимся этого человека. Запись о рождении Энн он нашел совершенно случайно, в ходе переписки с наследниками доктора Грейвза, который, в ходе Революции покидая свою паству как верный сторонникам короля, прихватил дубликаты всех церковных записей. Вард написал им, потому что знал, что его прапрабабушка, Энн Тиллингест Поттер, принадлежала к епископальной церкви[38 - Епископальная церковь – так в Шотландии и США называют англиканскую церковь, которая в Англии имеет статус государственной. По культу и организационным принципам она стоит ближе к католичеству, чем остальные протестантские церкви.].
Вскоре после рождения дочери – события, по поводу которого предок Варда выразил огромную радость, странную при его обычной сдержанности, – Карвен решил заказать свой портрет. Он поручил эту работу жившему тогда в Ньюпорте талантливому художнику – шотландцу по имени Космо Александер[39 - Космо Александер (ок. 1724–1772) – американский портретист шотландского происхождения.], впоследствии получившему известность как первый учитель Джилберта Стюарта[40 - Джилберт Стюарт (1755–1828) – американский живописец, мастер реалистического портрета, уроженец Род-Айленда.]. Говорили, что портрет, отличающийся необыкновенным сходством, был написан на стенной панели в библиотеке дома на Олни-Корт, но ни один из дневников, где упоминается этот портрет, не говорит о его дальнейшей судьбе. В то время сам Карвен стал как-то необычно задумчив и проводил почти все время на потаксетской ферме. Утверждали, что он постоянно находился в состоянии тщательно скрываемого лихорадочного беспокойства, словно ожидая чего-то важного, как человек, который вот-вот сделает необыкновенное открытие. По всей вероятности, это было связано с его химическими или алхимическими экспериментами, ибо он перевез на ферму огромное количество книг по этим предметам.
Его интерес к общественной деятельности не уменьшился, и Карвен не упускал возможности помочь Стивену Хопкинсу, Джозефу Брауну и Бенджамину Весту, пытавшимся оживить культурную жизнь города, уровень которой был гораздо ниже, чем в Ньюпорте, прославившемся своими меценатами. Он помог Дэниелу Дженксу в 1763 году основать книжную лавку и был его постоянным и лучшим клиентом, а также оказывал денежную помощь испытывавшей трудности «Газетт», которая печаталась по пятницам в типографии под вывеской с изображением Шекспира. Он горячо поддерживал губернатора Гопкинса против партии Варда, оплотом которой был Ньюпорт, а в 1765 году его яркое красноречивое выступление в Хечерз-Холле против выделения Северного Провиденса в самостоятельную муниципальную единицу способствовало тому, что предубеждение против него мало-помалу рассеялось. Однако Эзра Виден, который постоянно наблюдал за Карвеном, лишь пренебрежительно фыркал, когда при нем упоминали об этих поступках, и публично клялся, что все это не более чем маска, служащая для прикрытия дел, более черных, чем глубины Тартара. Молодой человек принялся тщательно собирать сведения обо всем, что касалось Карвена, и особенно интересовался тем, что тот делает в гавани и на своей ферме. Виден проводил целые ночи близ верфи, держа наготове легкую рыбацкую плоскодонку, и всякий раз, увидев свет в окне склада Карвена, скрытно преследовал его небольшой бот, курсировавший по бухте. Он также вел самое пристальное наблюдение за фермой на Потаксет-роуд и однажды был сильно искусан собаками, которых натравила на него странная чета индейских слуг.
3
В 1766 году в поведении Джозефа Карвена произошла разительная перемена: напряженное ожидание, в котором он пребывал последнее время, сменилось радостным возбуждением, и он стал появляться на людях с видом победителя, с трудом скрывающего ликование по поводу неких блестящих успехов. Казалось, он еле удерживается от того, чтобы всенародно объявить о своих открытиях; но, по-видимому, необходимость соблюдать тайну была все же сильнее, чем потребность разделить с ближними радость, так как он никого не посвятил в причину такой резкой смены настроения. Сразу же после переезда в новый дом, что произошло, по всей вероятности, в начале июля, Карвен стал повергать людей в удивление, рассказывая вещи, которые могли быть известны разве что давным-давно усопшим предкам.
Но лихорадочная тайная деятельность Карвена отнюдь не уменьшилась с этой переменой. Напротив, она скорее усилилась – все большее количество его морских перевозок поручалось капитанам, которых он привязывал к себе узами страха, такими же крепкими, как до сих пор боязнь разорения. Он полностью оставил работорговлю, утверждая, что доходы от нее постоянно падают; почти все время проводил на ферме в Потаксете, но, по слухам, иногда его видели вблизи кладбища, так что многие не раз задумывались над тем, так ли уж сильно изменились повадки столетнего купца. Эзра Виден, вынужденный время от времени прерывать свою слежку за Карвеном, отправляясь в плавание, не мог заниматься этим систематически, но зато обладал мстительным упорством, которого были лишены занятые своими делами горожане и фермеры; он тщательно, как никогда ранее, изучал все связанное с Карвеном.
Странные маневры судов таинственного купца не вызывали особого удивления в эти беспокойные времена, когда, казалось, каждый колонист был полон решимости игнорировать условия Сахарного акта[41 - Сахарный акт. – В 1764 году английский парламент ввел высокие пошлины на ввоз сахара в колонии, нанеся тем самым чувствительный удар прибыльной торговле североамериканских купцов с островами Вест-Индии.], который препятствовал оживленным морским перевозкам. Доставить контрабанду и улизнуть считалось скорее доблестью в Наррагансетской бухте, и ночная разгрузка недозволенных товаров была совершенно обычным делом. Однако, наблюдая каждую ночь, как лихтеры[42 - Лихтер – морская баржа, используемая для перевозки грузов в прибрежных водах либо для погрузки или разгрузки на рейде судов, которые не могут войти в порт по причине глубокой осадки.] или небольшие шлюпы отчаливают от складов Карвена в доках Таун-стрит, Виден очень скоро проникся убеждением, что его зловещий враг старается избежать не только военных кораблей его величества. Раньше, до 1766 года, когда поведение Карвена резко изменилось, эти корабли были нагружены большей частью закованными в цепи неграми. Живой груз переправляли через бухту и выгружали на пустынном участке берега к северу от Потаксета; затем их гнали по суше наверх по крутому склону и далее на ферму Карвена, где запирали в огромной каменной пристройке с узкими бойницами вместо окон. Но теперь все пошло по-другому. Неожиданно прекратился ввоз рабов, и на время Карвен отказался от своих ночных вылазок. Затем, весной 1767 года, Карвен избрал новый способ действий. Лихтеры снова регулярно отплывали, покидая темные молчаливые доки, но теперь спускались вдоль бухты на некоторое расстояние, очевидно, не далее Ненквит-Пойнт, где встречали большие корабли разных типов и перегружали с них неизвестные товары. Потом команда Карвена отвозила этот груз к обычному месту на берегу бухты и переправляла его по суше на ферму, складывая в том же загадочном каменном здании, которое прежде служило для содержания негров. Груз большей частью состоял из крупных коробок и ящиков, многие из них имели продолговатую форму и вызывали неприятные ассоциации с гробами.
Виден с неослабевающим упорством продолжал наблюдать за фермой; не проходило недели, чтобы он не побывал там, за исключением тех ночей, когда свежевыпавший снег давал возможность обнаружить его следы. Но даже тогда он подбирался как можно ближе по проезжей дороге или льду протекавшей поблизости речки, чтобы посмотреть, какие следы оставили другие посетители фермы. Когда, отправляясь в плавание, Виден должен был прерывать свои наблюдения, он обращался к своему давнему знакомому по имени Элеазар Смит, который заменял его на этом посту. Оба приятеля могли бы поведать множество странных вещей, но не делали этого только потому, что знали – лишние слухи могут предупредить их жертву и сделать таким образом невозможным их дальнейшие наблюдения. Прежде чем что-либо предпринять, они хотели добыть точные сведения. Должно быть, они узнали немало удивительного, и Чарльз Вард часто говорил своим родителям, как он сожалеет, что Виден решил сжечь свои записи. Все, что можно сказать об их открытиях, почерпнуто из довольно невразумительного дневника Элеазара Смита, а также высказываний еще нескольких мемуаристов и авторов писем, которые могли лишь повторить услышанное от других. По их словам, ферма была лишь внешней оболочкой, под которой скрывалась беспредельно опасная бездна, мрачные глубины которой недоступны человеческому разуму.
Виден и Смит уже давно убедились в том, что под фермой пролегает целая сеть туннелей и катакомб, в которых кроме старого индейца и его жены находится множество других людей. Само здание фермы, со старинной остроконечной крышей, огромной дымовой трубой и ромбовидными решетками на окнах, было построено в середине XVII века. Лаборатория находилась в северном крыле, где кровля спускалась почти до земли. Дом стоял в стороне от других построек, и, поскольку оттуда в самое необычное время часто доносились странные звуки, должен был существовать доступ в него через подземные потайные ходы. До 1766 года здесь раздавались невнятное бормотание и шепот негров, лихорадочные крики, сопровождавшиеся странными песнопениями или заклинаниями. Но начиная с 1766 года человеческие голоса, доносившиеся оттуда, слились в омерзительную и страшную какофонию, в которой выделялись то монотонный монолог человека, покорно склонявшегося перед чужой волей, то взрывы бешеной ярости, то диалог, прерываемый угрожающими воплями, задыхающимися мольбами и протестующими криками на самых разных языках. Резкий голос Карвена – урезонивающий, упрекающий или угрожающий – часто можно было различить среди других. Создавалось впечатление, что в доме находилось как минимум несколько человек – Карвен, его пленники и стражники, которые их стерегли. Нередко Виден и Смит слышали звуки чуждой речи, такой необычной, что ни тот ни другой не могли определить национальность говорившего, несмотря на то что оба побывали во многих шумных и разноязыких гаванях мира. Но часто они, хотя и с трудом, разбирали слова. Подслушанные ими разговоры всегда представляли собой что-то вроде допроса, словно Карвен любыми путями старался вырвать нужные ему сведения у испуганных или непокорных пленников.
Виден заносил разрозненные отрывки этих разговоров в свою записную книжку, когда разговор велся на английском, французском или испанском языках, которые он знал; но ни одна из этих записей не сохранилась. Однако он утверждал, что, кроме нескольких разговоров, в которых речь шла о мрачных преступлениях, совершенных в прошлом в знатных семействах города, большая часть вопросов и ответов, которые он смог разобрать, касалась различных проблем истории и других наук, часто относящихся к отдаленным местам и эпохам. Однажды, например, некий голос, то поднимаясь до взбешенного крика, то возвращаясь к мрачной покорности, отвечал по-французски на вопросы относительно побоища, учиненного Черным принцем в Лиможе в 1370 году[43 - …побоища, учиненного Черным принцем в Лиможе в 1370 году… – Эдуард, принц Уэльский (1330–1376), один из полководцев Столетней войны, получивший прозвище по цвету лат, в 1370 году взял штурмом французский город Лимож, истребив при этом всех его защитников и большую часть мирных жителей.], причем допрашивавшего интересовали некие скрытые причины этих событий, предположительно известные отвечавшему. Карвен спрашивал пленника – если это был пленник, – был ли отдан приказ о всеобщей резне из-за Знака Козла, найденного на алтаре в древнеримской гробнице, находящейся недалеко от собора, или же Черный человек из Высшего сбора Вьенны произнес магические Три Слова. Так и не добившись ответа, Карвен применил крайние меры – раздался ужасный вопль, за которым последовало молчание, потом тихий стон и звук падения чего-то тяжелого.
Ни один из этих допросов им не удалось подсмотреть, потому что окна были всегда плотно завешены. Но однажды, после тирады на незнакомом языке, в окне появилась тень, глубоко поразившая Видена; она напомнила ему одну из кукол, которых он видел в 1764 году в Хечер-Холле, когда некий человек из Джерментайна, в Пенсильвании, демонстрировал искусно сделанные механические фигуры в представлении, включавшем, согласно афише: «Вид знаменитого города Иерусалима, храм Соломона, царский престол, прославленные башни и холмы, а также Страсти Вашего Спасителя, что претерпел Он от Сада Гефсиманского до Креста на Горе Голгофе; искуснейший образчик Механических фигур, Достойный Внимания Любопытствующих». Именно тогда престарелая индейская чета, разбуженная шумом, который произвел отпрянувший от окна испуганный соглядатай, спустила на него собак. После этого случая в доме больше не было слышно разговоров, из чего Виден и Смит сделали вывод, что Карвен переместил свои опыты в подземелье.
На то, что подобное подземелье действительно существует, указывало многое. Слабые крики и стоны время от времени слышались, казалось, из сплошной скалы в местах, где не было никаких строений; кроме того, в кустах на крутом речном берегу в долине Потаксета была обнаружена дверь из прочного орехового дерева, имевшая вид низкой арки и окруженная солидной каменной кладкой, – очевидно, вход в подземелье внутри холма. Виден не мог сказать, когда и как были построены эти катакомбы, но заметил, что рабочих сюда очень легко доставить по реке. Поистине, Джозеф Карвен находил самое разнообразное применение своей собранной со всего света разношерстной команде! Во время затяжных дождей весной 1769 года оба приятеля не сводили глаз с крутого склона на берегу реки, надеясь, что на свет божий выйдут какие-нибудь тайны подземелий, и были вознаграждены, ибо потоки дождевой воды вынесли в глубокие промоины на скалах огромное количество костей, принадлежащих как животным, так и людям. Конечно, можно было найти естественные объяснения этому – ведь они находились вблизи фермы, в местах, где на каждом шагу встречались заброшенные индейские кладбища, но у Видена и Смита было на сей счет собственное мнение.
В январе 1770 года, когда Виден и Смит безуспешно пытались решить, что им предпринять – если вообще можно было что-нибудь предпринять, опираясь на такие разрозненные и неясные данные, – произошел инцидент с кораблем «Форталеза». Обозленный поджогом таможенного шлюпа «Либерти» в Ньюпорте прошлым летом, адмирал Веллес, командующий всеми пограничными судами, проявлял усиленную бдительность по отношению к иностранным судам; по этому случаю военная шхуна его величества «Лебедь» под командованием капитана Чарльза Лесли однажды ранним утром после недолгого преследования захватила судно «Форталеза», приписанное к городу Барселона в Испании, которое вел капитан Мануэль Арруда. «Форталеза», согласно судовому журналу, следовала из Каира в Провиденс. Во время обыска корабля в поисках контрабанды обнаружился удивительный факт: его груз состоял исключительно из египетских мумий, а получателем числился некий «Капитан А.В.С.», который должен был перегрузить эти мумии на лихтер у Ненквит-Пойнт. Капитан Арруда умолчал о подлинном имени получателя, считая вопросом чести соблюдение данной им клятвы. Вице-адмиралтейство Ньюпорта не знало, как поступить, ввиду того что груз не представлял собой контрабанду, но, с другой стороны, «Форталеза» вошла в бухту тайно, не соблюдая законной процедуры. Наконец, по совету контролера Робинсона, был найден компромисс: судно освободили, но запретили ему входить в воды Род-Айленда. Впоследствии ходили слухи, что испанский корабль видели в бостонской гавани, хотя он и не получал разрешения войти в порт.
Этот необычный инцидент не преминул вызвать оживленные разговоры в Провиденсе, и мало кто сомневался в существовании связи между таинственным грузом и зловещей фигурой Джозефа Карвена. Все знали о его необычных опытах и об экзотических субстанциях, которые он выписывал отовсюду; все подозревали его в пристрастии к посещению кладбищ; не надо было обладать особенно живым воображением, чтобы связать его имя с отвратительным грузом, который не мог быть предназначен ни для кого в Провиденсе, кроме него. Догадываясь, что о нем говорят, Карвен несколько раз как бы случайно упоминал об особой химической ценности бальзама, находимого в мумиях, очевидно полагая, что может представить все это предприятие как не столь уж неестественное, но впрямую никак не признавая своей причастности к нему. Виден и Смит, конечно, не питали никаких сомнений относительно предназначения мумий, высказывая самые невероятные теории касательно самого Карвена и его чудовищных занятий.
Следующей весной, как и год назад, прошли сильные дожди, и оба приятеля продолжали внимательно наблюдать за берегом реки близ фермы Карвена. Смыло большие куски берегового склона, обнажились новые залежи костей, но по-прежнему каких-либо следов подземных помещений или проходов не было. Однако в селении Потаксет, расположенном милей ниже по реке, там, где она преодолевает скалистые пороги и затем разливается в широкую гладь, распространились странные слухи. Здесь, где затейливые старинные постройки словно наперегонки взбирались на вершину холма от деревянного мостика, а в сонных доках стояли рыбачьи шлюпы, люди рассказывали о страшных предметах, плывущих вниз по течению, которые можно было увидеть яснее в тот миг, когда они скатывались по порогам. Конечно, Потаксет – большая река, проходящая по нескольким населенным районам, где немало кладбищ, а весенние дожди в этом году были необычайно обильны; но удивших у моста рыбаков привел в смятение свирепый взгляд, которым, как им показалось, окинуло их непонятное существо, промчавшееся мимо к спокойному водному зеркалу, расстилавшемуся ниже моста, а также приглушенный крик, который издало другое странное существо, почти полностью разложившееся. Эти слухи немедленно привели Смита (Виден тогда находился в плавании) к берегу Потаксета вблизи фермы, где вероятнее всего можно было найти следы земляных работ.
Однако в крутом склоне не обнаружилось и намека на какой-либо туннель: половодье нагромоздило здесь целую стену земли и вырванного с корнями кустарника. Смит принялся было рыть наудачу, но вскоре отказался от этой затеи, имея мало надежд на успех, а может быть, подсознательно опасаясь этого успеха. Неизвестно, как бы на его месте поступил упрямый и мстительный Виден, если бы в то время он не был в плавании.
4
Осенью 1770 года Виден решил, что пришло наконец время рассказать о результате своих наблюдений. Ему было необходимо связать воедино множество фактов, и он нуждался в свидетеле, который мог бы опровергнуть обвинение в том, что все это – измышления, порожденные ревностью и жаждой мести. Своим главным поверенным он избрал капитана Джеймса Мэтьюсона, командира «Энтерпрайза», который, с одной стороны, знал его достаточно хорошо, чтобы не сомневаться в его правдивости, а с другой – был достаточно уважаемым лицом в городе. Беседа Видена с капитаном состоялась в комнате на верхнем этаже таверны «Сабина», что близ доков; там же присутствовал Смит, подтвердивший все заявления Видена. Рассказ произвел огромное впечатление на капитана Мэтьюсона, который, как многие жители Провиденса, питал глубокие подозрения относительно Джозефа Карвена. Таким образом, понадобилось лишь привести несколько фактов, чтобы полностью его убедить. Под конец беседы он стал мрачен и заставил приятелей поклясться в том, что они будут хранить полное молчание. Он сказал, что конфиденциально передаст полученные сведения нескольким самым образованным и влиятельным гражданам Провиденса, выслушает их мнение и в дальнейшем будет сообразовывать с этим мнением свои действия. Во всяком случае, очень важно было держать все в тайне, ибо это не такое дело, с которым могли бы справиться городские констебли. И главное, об этом не должна была знать легковозбудимая толпа, иначе могло повториться салемское безумие, постигшее людей менее ста лет назад и вынудившее Карвена бежать из Салема в Провиденс.
По мнению капитана Мэтьюсона, в тайну следовало посвятить доктора Бенджамина Веста, чей труд об орбите Венеры снискал ему славу глубокого ученого и мыслителя; преподобного Джеймса Меннинга, президента колледжа, который недавно приехал из Уоррена и временно снимал квартиру на Кинг-стрит, ожидая завершения отделочных работ в здании колледжа на холме у Пресвитериал-лейн; бывшего губернатора Стивена Хопкинса, который был членом философского общества в Ньюпорте и отличался замечательной широтой взглядов; Джона Картера, издателя местной «Газетт»; всех четырех братьев Браун – Джона, Джозефа, Николаса и Мозеса, местных финансовых магнатов (при том что Джозеф проявлял искренний интерес к науке); аптекаря Джейбза Бовена, большого эрудита, непосредственно знакомого со странными заказами Карвена; и каперского капитана Абрахама Виппла, человека фантастической энергии и храбрости, которого прочили в руководители на тот случай, если придется прибегнуть к активным действиям.
Миссия капитана Мэтьюсона была выполнена успешно сверх его собственных ожиданий, ибо, хотя кое-кто из конфидентов отнесся довольно скептически к мрачным деталям в рассказе Видена, никто из них не сомневался в необходимости принять тайные и хорошо продуманные меры. Было ясно, что Карвен представляет потенциальную опасность для жизни не только города, но и всей колонии и должен быть уничтожен любой ценой. В конце декабря 1770 года группа уважаемых горожан собралась в доме Стивена Хопкинса и обсудила предварительные действия. Были внимательно прочитаны записи Видена, которые он передал капитану Мэтьюсону; самого Видена вместе со Смитом пригласили, чтобы засвидетельствовать некоторые детали. К концу встречи присутствующих охватил неясный ужас, но его пересилила мрачная решимость, которую лучше всего выразил громогласный и грубоватый капитан Виппл. Они не будут ставить в известность губернатора, заявил он, ибо, как представляется, законные средства здесь недостаточны. Имея в своем распоряжении тайные силы, о могуществе которых у собравшихся не было представления, Карвен не относился к тем людям, которых можно было просто-напросто известить о том, что их присутствие в городе нежелательно. Он мог принять ответные меры; но даже если этот страшный человек согласился бы уехать, это означало бы всего лишь перенесение на других бремени его тягостного присутствия. Времена тогда были беззаконные, и люди, которые долгие годы служили на королевских таможенных судах, не остановились бы ни перед какими жестокостями, если того требовал долг. Карвена нужно было застать врасплох в Потаксете, отправив на его ферму большой отряд испытанных в сражениях моряков, и заставить наконец дать исчерпывающие объяснения. Если окажется, что он – безумец, забавляющийся криками и воображаемыми разговорами на разные голоса, его следует отправить в приют для душевнобольных. Если же здесь кроется что-нибудь похуже, если действительно существуют ужасные подземелья, то он и все, находящиеся в его доме, должны умереть. Это можно сделать без лишнего шума, и даже супруга Карвена и его тесть не должны узнать, почему и как все произошло.
Пока обсуждались эти серьезные меры, в городе произошел случай, настолько дикий и необъяснимый, что в течение нескольких дней во всей округе только о нем и судачили. В глухой час лунной январской ночи, когда земля была покрыта глубоким снегом, послышались ужасающие крики, которые раздавались сначала со стороны реки, а затем выше по склону холма. Во многих окнах показались головы разбуженных горожан; люди, жившие вокруг Вейбоссет-Пойнт, видели, как что-то белое лихорадочно барахталось в ледяной воде перед грязной площадью у таверны «Голова турка». Вдали громко лаяли собаки, но этот лай умолк, когда до них долетел шум на улицах разбуженного города. Группы людей с фонарями и заряженными мушкетами выбегали из домов посмотреть, что происходит, но их поиски не увенчались успехом. Однако на следующее утро в ледяных заторах у южных опор Большого моста, между Длинным доком и винным заводом Эббота, было найдено обнаженное тело огромного мускулистого мужчины, и это стало темой бесконечных догадок и пересудов. Шепталась не столько молодежь, сколько люди старшего поколения, потому что замерзшее лицо с выпученными от ужаса глазами пробудило у городских патриархов воспоминания. Старики, дрожа от страха, обменивались недоуменными репликами, ибо в застывших искаженных чертах угадывалось сходство – хотя это было совершенно невероятно – с человеком, который умер добрых пятьдесят лет назад!
Эзра Виден был среди тех, кто обнаружил тело; он припомнил, как бешено лаяли собаки прошлой ночью в домах вдоль Вейбоссет-стрит и за мостом у доков, откуда исходили крики. Он словно ожидал чего-то необычного и поэтому не удивился, увидев следы на снегу в том месте, где кончался жилой район и улица переходила в дорогу на Потаксет. Обнаженного гиганта преследовали собаки и несколько человек, обутых в сапоги; можно было также заметить следы возвращающихся собак и их хозяев. Видимо, они отказались от преследования, не желая слишком приближаться к городу. Виден зловеще улыбнулся и, желая довести дело до конца, прошел по этим следам до места, откуда они начинались. Как он и думал, это была потаксетская ферма Джозефа Карвена. Эзра много дал бы за то, чтобы двор перед домом не был так сильно истоптан. Однако он не хотел рыскать у фермы среди бела дня, показывая свою заинтересованность. Доктор Бовен, которому Виден поторопился доложить об увиденном, вскрыл странный труп и обнаружил аномалии, поставившие его в тупик. Органы пищеварения гиганта находились в зачаточном состоянии – желудок и кишечник выглядели так, будто он ни разу не ел, кожа имела вид грубой и в то же время рыхлой дерюги – явление, которое доктор никак не мог объяснить. Находясь под впечатлением слухов, распускаемых стариками, о том, что труп как две капли воды похож на давно умершего кузнеца Дэниела Грина, чей правнук, Аарон Хоппин, был суперкарго на одном из кораблей, принадлежащих Карвену, Виден, словно между прочим, принялся расспрашивать людей, где был похоронен Грин. Той же ночью группа из пяти человек отправилась на заброшенное Северное кладбище, что напротив Херренден-лейн, и раскопала могилу. Как они и ожидали, могила была пуста.
Между тем всех почтальонов города попросили задерживать корреспонденцию, адресованную Джозефу Карвену. Незадолго до того, как было найдено обнаженное тело неизвестного, капитану Мэтьюсону доставили посланное Карвену письмо из Салема от некоего Джедедии Орна, которое заставило призадуматься всех, кто участвовал в заговоре против Карвена. Вот часть этого письма, переписанная и хранившаяся в частном семейном архиве, где ее нашел Чарльз Вард:
Мне доставляет изрядное удовольствие известие, что Вы продолжаете свои штудии Древних Материй известным Вам способом; и я полагаю, что Мистер Хатчинсон в городе нашем Салеме добился, увы, не больших успехов. Разумеется, ничего, кроме ожившей Монструозности, не вышло, когда Хатчинсон воссоздал Целое из того, что сумел собрать лишь в малой части. То, что Вы послали, не возымело нужного Действия либо из-за того, что Некоей Вещи недоставало, либо тайные Слова я неправильно произнес, а Вы неверно записали. Без Вас обречен я на Неудачу. Я не обладаю Вашими знаниями в области материй Химических, дабы следовать указаниям Бореллия, и не могу должным образом разобраться в Книге VII «Некрономикона», Вами рекомендованной. Но хотел бы я, чтобы Вы припомнили, что было нам сказано в отношении соблюдения Осторожности в том, кого мы вызывать станем, ибо ведомо Вам, что записал Мистер Мэзер в Маргиналиях, и Вы можете судить, насколько верно сия Ужасающая вещь изложена. Я вновь и вновь говорю Вам: не Вызывайте Того, кого не сможете подчинить воле своей. Под сими словами подразумеваю я Того, кто сможет в свою очередь призвать против Вас такие Силы, против которых окажутся бесполезны Ваши самые мощные инструменты и заклинания. Проси Меньшего, ибо Великий может не пожелать тебе Ответить, и в его власти окажешься не только ты, но и много большее. Я ужаснулся, прочитав, что Вам известно, что держал Бен Заристнатмик в Сундуке Черного Дерева, ибо догадался, Кто сказал Вам об Этом. И снова я обращаюсь с просьбой писать мне на имя Джедедии, а не Саймона. В нашем Обществе человек не может жить так долго, как ему вздумается, и Вам известен мой замысел, согласно которому я вернулся под видом собственного Сына. Я с Нетерпением дожидаюсь, когда Вы познакомите меня с тем, что Черный Человек узнал от Сильвануса Коцидиуса в Склепе под Римской стеной, и буду чрезвычайно обязан Вам, если Вы пришлете мне на время Манускрипт, Вами упомянутый.
На мрачные мысли наводило и другое, не подписанное письмо, отправленное из Филадельфии, в особенности следующий отрывок:
Я приму во внимание Вашу просьбу отправлять Заказы только на Ваших судах, но не всегда могу знать с точностью, когда ожидать их. В том, что касается упомянутого Предмета, я требую только еще одной вещи; но хочу удостовериться, что понял Вас с полною точностью. Вы ставите меня в известность, что ни одна Часть утеряна быть не должна, если мы желаем наилучшего Эффекта, но Вам, несомненно, известно, как трудно быть в том уверенным. Будет изрядным Риском и непомерной Тяжестью грузить Гроб целиком, в Городе же (то есть в церквах Святого Петра, Святого Павла, Святой Марии или в Соборе Иисуса Христа) сие вообще не представляется возможным. Но я знаю, чего недоставало тем, кто был воссоздан в Октябре, и сколько живых Образцов Вы были вынуждены создать, прежде чем нашли правильную Методу в 1766 году, и буду верным последователем Вашим во всех сих Материях. С нетерпением ожидаю Вашего Брига, о коем ежедневно справляюсь на верфи мистера Биддля.
Третье подозрительное письмо было написано на незнакомом языке незнакомыми буквами. В дневнике Смита, найденном Чарльзом Вардом, грубо скопирована часто повторяющаяся комбинация букв; авторитетные ученые из Университета Брауна объявили, что это амхарский (или абиссинский) алфавит[44 - …амхарский (или абиссинский) алфавит… – Имеется в виду слоговое письмо Эфиопии, восходящее к одному из вариантов древней южноаравийской письменности.], но сам текст расшифровать не смогли. Ни одно из этих посланий не было доставлено Карвену, а исчезновение из Салема Джедедии Орна примерно в это же время показывает, что заговорщики из Провиденса потихоньку начали действовать. Историческое общество в Пенсильвании, руководимое доктором Шиппеном, получило письмо относительно присутствия в Филадельфии некоего опасного субъекта. Однако чувствовалась необходимость более решительных действий, и группы отважных, не раз проверенных в деле моряков тайно собирались по ночам в верфях и складах Брауна. Медленно, но верно разрабатывался план, который должен был не оставить и следа от зловещих тайн Джозефа Карвена.
Несмотря на принятые ими меры предосторожности, Карвен, казалось, чувствовал, что против него зреет заговор, проявляя прежде несвойственное ему беспокойство. Его экипаж постоянно сновал между городом и дорогой на Потаксет, и мало-помалу с него сошла маска притворной веселости, с помощью которой он в последнее время пытался бороться со сложившимся против него предубеждением. Феннеры, его ближайшие соседи, однажды ночью заметили яркий луч света, вырывающийся из отверстия в крыше загадочного каменного здания с высокими узкими окнами; об этом происшествии они немедленно уведомили Джона Брауна из Провиденса. Мистер Браун, руководитель тщательно отобранной группы, которая должна была покончить с Карвеном, сообщил Феннерам, что вскоре будут приняты решительные меры. Он счел это необходимым, ибо понимал, что от них будет невозможно скрыть давно готовящийся налет на ферму. Предстоящую операцию он объяснил тем, что Карвен якобы являлся шпионом ньюпортских таможенников, к которым питали явную или тайную вражду все шкиперы, купцы и фермеры в округе Провиденс. Неизвестно, поверили ли этой хитрости соседи Карвена, видевшие на его ферме так много странных вещей. Впрочем, Феннеры были готовы приписать любые грехи этому на редкость подозрительному типу. Мистер Браун поручил им наблюдать за фермой и сообщать ему обо всем, что там происходит.
5
Опасение, что Карвен о чем-то подозревает и намеревается предпринять нечто необычное – доказательством тому был странный уходящий в небо луч света, – наконец ускорило акцию, столь тщательно подготовленную почтенными горожанами. Как записано в дневнике Смита, около сотни вооруженных людей собрались в десять часов вечера в пятницу двенадцатого апреля 1771 года в большом зале таверны Тарстона «Золотой лев», что расположена на Вейбоссет-Пойнт, напротив моста. Из числа видных горожан помимо командира отряда Джона Брауна присутствовали: доктор Бовен с набором хирургических инструментов; президент Меннинг, на этот раз без своего знаменитого парика (самого большого в колонии), что все сразу заметили; губернатор Хопкинс, закутанный в темный плащ и сопровождаемый своим братом Эйзой, опытным мореходом, которого он посвятил в тайну в последний момент с разрешения остальных; Джон Картер; капитан Мэтьюсон и капитан Виппл – последний и должен был руководить нападением на ферму. Эти люди некоторое время совещались отдельно в задней комнате, после чего капитан Виппл вышел в зал, чтобы еще раз напомнить собравшимся морякам о взятом ими обете молчания и дать последние указания. Элеазар Смит находился с прочими руководителями набега в задней комнате, ожидая прибытия Эзры Видена, который должен был следить за Карвеном и сообщить, когда его экипаж выедет на ферму.
