banner banner banner
Тридцать три – нос утри…
Тридцать три – нос утри…
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Тридцать три – нос утри…

скачать книгу бесплатно

Тридцать три – нос утри…
Владислав Петрович Крапивин

Школьница Зина, героиня повести «Тридцать три – нос утри», никогда не узнала бы ни о магических тайнах числа 33, ни о тайнственных и порой страшных приключениях Виньки и его друзей, если бы ее несовременный дедушка не купил подзорную трубу.

Владислав Крапивин

Тридцать три – нос утри…

Юному поэту Даше Крапивиной,

чтобы помнила деда.

Первая часть

Винька и его друзья

Открытие сверхновой

1

Ясным утром в последний понедельник мая Винцент Аркадьевич Греев узнал, что он окончательно спятил.

Эта новость прилетела к нему в приоткрытую дверь кабинета. Из прихожей. Там дочь Клавдия сердито шваркала шваброй-лентяйкой по линолеуму

– Ну, Зинуля, твой дед спятил бесповоротно. Вместо того, чтобы купить чего-нибудь такого для дома, всю пенсию высадил на дурацкую самоварную трубу. И вторые сутки тешится с ней у окна, как дошкольное дитя.

Седой, высокий и грузный – во всю широту и высоту двери – Винцент Аркадьевич возник на пороге.

– Ты что это за слова говоришь про родного отца, кукла недокрашенная! Вот возьму за косу да как вздую по хвостовой части!

Клавдия не дрогнула. Во-первых, у нее давно не было косы. Во-вторых, “вздувал” свою дочь Винцент Аркадьевич лишь раз в жизни, когда ей было семь лет. За то, что Клавочка Греева вместе с друзьями-первоклассниками каталась на плоту в залитом дождями заброшенном котловане и запросто могла потонуть, если бы чахлый плот разъехался по бревнышкам. Но и тогда отцовские шлепки носили чисто символический характер. Исправлению Клавочки они не способствовали.

Впрочем, сейчас Клавдия все же сбавила тон.

– А чего… Ну в самом деле, лучше бы новый костюм купил. Или подарил бы внучке чего-нибудь из одежды, ребенок ходит оборванцем…

“Ребенок” вовсе не ходил оборванцем. Наоборот, было у него столько заграничного тряпья, что желающий мог бы изучать по этикеткам географию мира. Клавдия при случае замечала с удовольствием: “Не хуже, чем другие дети…”

Но вчера Зинуля устроила родителям сцену со слезливыми воплями – требовала какие-то “лосины с латунным блеском”.

Зинулин папа тут же сбежал в гараж. Винцент Аркадьевич заперся в кабинете. Но и там он слышал, как внучка наседала на свою маму… Что за дети! Винцент Аркадьевич даже не знал толком, что такое лосины. В эпоху наполеоновских войн так назывались белые офицерские штаны в обтяжку, которые шили из лосиной кожи. Неужели сейчас бедных лосей сживают со света ради капризов таких вот девиц? Едва ли. Да и причем тут латунный блеск?

Зинуля ревела, что лишь такие лосины подходят к “тому самому таиландскому свитеру с желтыми павлинами”. И что они есть уже у Наташки и Люси, и что без таких лосин девочкам появляться на улице просто невозможно.

В общем, рев был на всю квартиру. Но Клавдия тогда не проявила к Зинуле сочувствия и наорала на нее: “Скоро не на что будет кусок хлеба купить, а ты лезешь со своей дурью!”

Зато сейчас Клавдия сумела превратить дочку в свою союзницу. Против деда, который мог бы трижды обрядить внучку с ног до головы, если бы в субботу не притащил из комиссионного магазина “эту никому не нужную бандуру”.

Надо сказать, что Андрей, Зинулин папа, “бандуру” одобрил. За это он услышал от супруги энергичную лекцию на вечную тему: “У всех мужья как мужья, а у меня…” Он махнул рукой и ушел в гараж чинить старенький “Москвич”. Этой работой можно было заниматься бесконечно, потому что “у всех машины как машины, а у нас музейная керосинка, на которой стыдно выехать со двора”.

А сегодня, в понедельник, Андрей раным-рано уехал на завод и тем снова избавил себя от участия в семейной перепалке. Решил “выйти из боя” и Винцент Аркадьевич. С грустью обвел взглядом женскую половину своего семейства и удалился – плотно прикрыл дверь кабинета и щелкнул замком.

Потом Винцент Аркадьевич приласкал взглядом укрепленную на треноге “бандуру”, но подавил в себе желание устроиться перед ней на табурете – работа прежде всего, даже если ты на пенсии. При этом он по привычке воровато оглянулся на дверь, хотя она и была заперта.

Доктор технических наук, бывший профессор Института железнодорожного транспорта Винцент Аркадьевич Греев стеснялся своего поздно проснувшегося литературного дара.

…Однажды на банкете, где обмывали его очередное изобретение, Винцент Аркадьвич принял сверх нормы рюмочку коньяка и запальчиво поспорил с друзьями-сослуживцами, что может проявить свои таланты не только в конструировании погрузочно-разгрузочных механизмов для железной дороги, но и в области литературы. А что такого? Он весьма недурно писал акварели, умело резал по дереву, в юности играл в самодеятельном театре, так почему же не преуспеть и в изящной словесности?

– Хочешь сказать, что запросто напишешь художественную книжку? – поддел его приятель-оппонент Максим Гаврилович Ступка.

– Хорошая книжка не пишется “запросто”, – мудро рассудил доктор Греев. – А рассказ пожалуйста!

– Спорим!

– Давай!

Винцент Аркадьевич загорелся юношеским азартом и за три дня сочинил фантастическую историю о визите инопланетян, которые приняли кота Архипа (он гулял на пустыре) за представителя земной цивилизации. Потом набрался смелости и отнес этот опус в редакцию областной газеты, которая раз в мясяц печтала “Литературную страницу”.

Рассказ “Созвездие Архипа” опубликовали в первом же выпуске. Правда под псевдонимом – на этом настоял Винцент Аркадьевич. Своим коллегам, однако, автор ”Созвездия” сообщил, что В.Аркадьев – это он и есть. И в доказательство предъявил черновик рассказа.

Максим Гаврилович Ступка с похожим на кряхтение вздохом отдал новоявленному писателю-фантасту проигранный портсигар из серебра с чернью. Винцент Аркадьевич великодушно вернул проигрыш хозяину – тем более, что все равно не курил. Коллеги рассказ весьма одобрили – кроме директора института, который в образе кота Архипа усмотрел намек на себя.

Винцент Аркадьевич, увлекшись новым делом, написал еще семь рассказов. Через два года в местном издательстве вышла книжка В.Аркадьева “Созвездие Архипа и другие достоверные чудеса”. Книжку похвалил в газете местный критик Ф.Раздольный.

Своим сослуживцам Винцент Аркадьевич подарил по экземпляру. Клавдии, Андрею и Зинуле – тоже: теперь уже было невозможно скрывать свои писательские дела.

Андрею книжка очень даже понравилась. Зинуля тогда читать еще не умела, однако пришла в восторг от того, что дед ее – писатель. Но потом заметно охладела. Видимо, под влиянием своей мамочки. А та, когда узнала, что за книжку Винцент Аркадьевич получил меньше, чем за самое мелкое свое изобретение, пожала плечами:

– Вроде бы серьезный человек, а чем занимаешься. Ты еще поэмы писать начни…

Винцент Аркадьевич устыдился и сердито разъяснил, что книжка была “разминкой ума и временной забавой, не более”.

– Просто решил доказать себе и другим, что могу и такое. А теперь – хватит…

Но Клавдия проницательно заметила:

– Насчет “хватит” это еще как получится. Сочинительство – оно такая зараза, хуже вируса. У нас в салоне была Генриетта Васёнкина, всё стихи писала да посылала в разные журналы… Один раз до того досочинялась, что про всё позабыла и клиенту выстригла полголовы. И теперь – не мастер и не поэт…

Клавдия работала в салоне модных мужских причесок. Прически – это настоящее искусство. Это вам не книжки писать и не красками по бумажкам мазать…

Винцент Аркадьевич возразил, что он, если и продолжит литературные труды, то станет писать не фантастические истории, а серьезные воспоминания о своей долгой жизни.

На это Клавдия пожала плечами. А Винценту Аркадьевичу с той поры все казалось, что дочь, как увидит его за письменным столом, так усмехается про себя. Не станешь ведь объяснять каждый раз, что пишешь конспект лекций или статью в журнал “Транспорт” (тем более, что это неправда)…

Свою мысль взяться за воспомиинания Винцент Аркадьевич не оставил. Идея окрепла, когда он вышел на пенсию.

Коллеги уговаривали профессора Греева на пенсию не уходить. Но директор не уговаривал. И Винцент Аркадьевич сказал, что читать в институте лекции он устал, а научной работой можно заниматься и дома. Даже больше времени будет для статей и новых разработок. А на самом деле помышлял о своих мемуарах.

Он придумал для мемуаров название, которое очень ему нравилось: “Тени как шпалы”. Известно ведь, что жизнь у человека – полосатая. Бывают солнечные моменты, а бывают – наоборот, как сумрачные тени. Вот и топаешь по жизни, как по дороге, пересеченной светлыми и темными полосами. Таков был у названия философский смысл. А кроме того, название это подчеркивало принадлежность автора к железной дороге.

Но, увы, писать про то, что было на самом деле, оказалось труднее, чем сочинять сюжеты про пришельцев и загадочные пространства. Винцент Аркадьевич измучился. Он не брился по трое суток. Писал, перечитывал и рвал листы. Казалось ему, что получается бессвязно и уныло…

А сегодня, этим солнечным (совсем уже летним!) утром Винцент Аркадьевич ощутил прилив творческой бодрости. Несмотря даже на стычку с Клавдией. Он сел к столу и решил приступить к делу заново. С первой строки. И был уверен, что сейчас все получится

2

Вверху чистого листа Винцент Аркадьевич начертал название мемуаров, а под ним – заголовок первой главы: “Елочный шарик”.

Свое жизнеописание доктор Греев начинал с давнего-давнего, раннего-раннего детства. А самым ярким воспоминанием той поры был зеркальный шарик – его собирались повесить на пушистую пахучую елку.

Винцент Аркадьевич не помнил других игрушек. Не помнил, кто именно украшал елку. Помнил только, что еловые лапы ласково покалывали голые до локтей руки, а шарик был гладкий и прохладный. И в нем – размером с небольшое яблоко – отражалось все-все! Это”все-все” жутковато и радостно поражало Виньку. Понимаете, в таком крошечном шаровом зеркальце вдруг собрался весь известный Виньке мир! И комната со знакомыми вещами, и дверь на кухню, и улица за двумя широкими окнами, где искрился морозный день. И синее небо, в котором мелькали удивительно малюсенькие, но совершенно настоящие воробьи. И весь этот отраженный мир, конечно же, был настоящий – крошечный двойник того мира, который вокруг.

В неполные три года человек далек от всякой философии. И все-таки смутная догадка шевельнулась в душе у Виньки. Видимо, это было первое ощущение того, что мир непостижим и удивителен. Что он может быть бесконечным и, тем не менее, сжиматься до размеров мячика. Что в нем бесчисленное множество пространств, где по-разному повторяются наши жизни. И что он – мальчик Винька – маленькая, но неотрывная частичка этого мира. И в то же время (это было самое главное!) весь мир в руках у него, у Виньки…

– Мама! Вот… – Винька поднял шарик, чтобы мама все поняла. Чтобы вобрала в себя Винькину радость и тут же защитила его от страха. От жутковатости, когда понимаешь: мир, который ты обнял пальцами, необъятен…

Как соединить в простых словах это детское ощущение и взрослые мысли о бесконечности, о многогранности миров во Вселенной?

Винценту Аркадьевичу казалось, что сегодня он сумеет. Он написал:

“Морозный день за окнами сверкал слюдяными блестками. Елка пахла праздником. И казалось , что шарик, которой Винька взял без спросу, отражает этот запах. Ведь елку-то он отражал до последней иголочки…”

Винцент Аркадьевич исписал полстраницы и дошел до момента, когда шарик выскользнул из Винькиных пальцев. Упал и негромко лопнул на желтой половице…

Винька не плакал. Он был ошарашен и подавлен – тем, как мгновенно и как непоправимо может разлететься на мелкие осколки целая Вселенная. Винька не знал такого слова – “Вселенная” – но чувствовал именно так. Весь день он был тихий и молчаливый, пугал и расстраивал этим взрослых. К вечеру праздник взял свое. Тем более, что в других шариках мир отражался по-прежнему невредимо…

Винцент Аркадьевич закончил страницу:

“И все же Виньку долго не оставляло подозрение, что один из миров сегодня днем был разрушен безвозвратно…”

Он писал о себе в третьем лице. Так было легче. Писать “я” про себя про ребенка он почему-то стеснялся. Словно маленький Винька мог обвинить его в непростительном самозванстве.

За дверью поскреблись. В дверь стукнули.

– Что надо? – Винцент Аркадьевич сморщился. Только стало все получаться и нате вам!

Поскреблись опять. Тьфу ты… Он встал, открыл.

– Деда, можно я у тебя немножко посижу?

– С чего такая честь?

– Ну… так просто… – Зинуля со сдержанным кокетством переступала на пороге. Она была в свитере с желтыми павлинами. А ноги обтянуты чем-то шелковым, тускло-желтым с искорками. Значит, все-таки вытребовала у мамаши что хотела.

– Не воображай, пожалуйста, что я буду восхищаться твоим “латунным блеском”. Я работаю.

– Ну и работай. А я посижу тихонько.

Что тут поделаешь? Все же родная внучка…

Она забралась в старое велюровое кресло, чихнула от поднявшейся из обивки пыли и притихла. Ну и ладно…

“Следующее Винькино впечатление, – начал писать Винцент Аркадьевич, – игрушечный медный паровозик. Винька увидел его у маминых знакомых, когда оказался там в гостях. Паровозик был чуть больше спичечной коробки, но в то же время казался Виньке настоящим. И удивительно красивым! Его ювелирные детальки отливали латунным блеском…”

Ну, подвернулись словечки! Как же тут не вспомнить ненаглядную Зинулю! И она словно отозвалась:

– Деда…

– Что скажешь?

– А можно… я немножко посмотрю в твою трубу?

– Надо же! Мне казалось, что тебя и твою маму сей предмет ничуть не интересует.

– Интересует…меня…

– Ну, садись, смотри… Подожди, я сделаю пониже…

Винцент Аркадьевич укоротил “ноги” подставки, чтобы окуляр длинной подзорной трубы оказался на уровне Зинулиного лица (та уже устроилась на табурете).

– Только не дергай трубу, поворачивай плавно.

– Я осторожненько…

Винцент Аркадьевич опять сел к столу. Пожалуй, истории с паровозиком надо посвятить отдельную небольшую главу. Так и напишем: цифра два, “Медный паровозик”…

– Зинаида, что ты так пыхтишь и возишься! Не даешь сосредоточиться.

– Сиденье твердое…

– Нежности какие!

– Это у тебя нежности. Я тихонько пыхтю, а ты сразу злишься. Я не виновата, что у тебя не пишется.

– У меня все прекрасно пишется!

– Ты роман сочиняешь, да?

– Что за глупости! Не роман, а ме-му-ары. То есть воспоминания. И не сочиняю, а пишу про то, что было.

– Вот потому и не получается.

– Почему “потому”? Ну-ка объясни, если ты такая умная.

– Потому что не интересно. Мама говорит, что воспоминания бывают интересные, если человек путешественник или артист. А когда он всю жизнь в одном городе, в одном институте… Ну, ты чего! Это мама говорит, а не я.

Винцент Аркадьевич посопел, успокоился и веско разъяснил:

– Она хотя и твоя мама, но в то же время моя дочь. И это дает мне право сказать, что она круглая дура.