banner banner banner
Гарпия
Гарпия
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Гарпия

скачать книгу бесплатно

Гарпия
Меган Хантер

Люси и Джейк – образцовые супруги. У них двое детей, уютный домик и налаженный семейный быт. Он строит карьеру. Она посвятила всю себя семье. Но тихую идиллию нарушает шокирующая весть. Джейк изменил Люси. Теперь уже ничто не будет как прежде… Боль от предательства. Разбитые надежды.

Люси и Джейк решают остаться вместе, но с одним условием. Чтобы «уравнять» супругов и спасти брак, Люси трижды причинит боль Джейку… Любым способом, каким захочет.

Меган Хантер

Гарпия

Как, будучи смущенной фантастическим взрывом своих желаний (потому что нас заставили поверить, что у нормальной современной женщины должно быть… божественное хладнокровие), не считать себя монстром?

    Элен Сиксу. «Смех Медузы»[1 - Перевод В. Постникова. – Здесь и далее примеч. пер.]

Нет чудовищ гнусней, чем они, и более страшной

Язвы, проклятья богов, из вод не рождалось Стигийских.

Птицы с девичьим лицом, крючковатые пальцы на лапах;

Все оскверняют они изверженьями мерзкими чрева,

Щеки их бледны всегда от голода.

    Вергилий. «Энеида»[2 - Перевод С. А. Ошерова.]

Copyright © Megan Hunter 2020

© Ковалева М. Я., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2022

Пролог

Последний раз. Ночь теплая. Он ложится, поднимает край футболки повыше и отворачивается. Бывало, в такие вечера мне хотелось лететь по небу и верилось, что никогда не стемнеет.

У соседей барбекю. Запах мяса – сладковатый и домашний – окутывает его лицо.

Внизу крепко спят наши дети. Двери в их спальни закрыты, шторы задернуты и не пропускают свет – на улице светло, хотя и поздно.

Мы договорились насчет маленького пореза в верхней части бедра. Ничего не будет видно под джинсами и рубашкой. Мышцы там плотные, кость прочная, а волос почти совсем нет. Гладкая кожа в предвкушении своей участи.

Джейк не нервничает. Он ведет себя как человек, ожидающий, что ему сделают татуировку. У него отросли волосы и курчавятся в ложбинке на шее. Его глаза закрыты. Нет, не зажмурены, а просто закрыты. Так хитроумный ребенок притворяется, что спит.

* * *

Они были коллегами, а потом подружились, и поначалу я ничего не подозревала. А вскоре появились в его телефоне длинные мейлы, сообщения, возникли разные странности. Девственно-голубое свечение экрана его смартфона в темноте. Ночи, когда мы не могли смотреть телевизор, потому что звонила она. Ночи, когда я ложилась рано и радовалась тому, что вся кровать в моем распоряжении.

Если я выходила – чтобы что-то взять или выключить свет, – то слышала, как меняется интонация его голоса. Нет, его голос не начинал звучать романтично или нежно… в нем просто появлялось нечто показное. Это был его «внешний голос», таким он разговаривал с почтальонами, продавцами, сотрудниками. И я думала, что это хороший знак.

* * *

На кожу Джейка я обратила внимание сразу, как только мы познакомились. Это была кожа юноши – а он и был юношей, которого поили молоком и вырастили, холя и лелея. Юношей, носившим огромные трусы-боксеры и спавшим на боку очень тихо. И еще у него были светлые кудряшки, как у ангела. Даже ресницы у него загибались кверху. А когда мы с ним ссорились, в ресницах застревали слезы. На животе его кожа была гладкой и нежной, как у женщины. Когда мы в первый раз оказались в постели, я целовала его живот.

* * *

Как-то раз поздно ночью я вышла на кухню в пижаме, прислонилась к холодильнику и устроила Джейку сцену.

– Ты хочешь спать с ней? – спросила я у него. – Думаю, лучше бы нам все это прояснить.

Он рассмеялся.

– Видела бы ты ее, – сказал он. – Она…

Джейк умолк и не стал говорить о том, что она скучная, немолодая и что у нее плохо пахнет изо рта.

– Она замужем, – в итоге проговорил Джейк и посмотрел на меня почти добрыми глазами.

В ту ночь мы не прикасались друг к другу.

* * *

Я поднимаю лезвие. Под краем серебристой стали выступает хрестоматийная капля крови. Таких ярких цветов я не видела никогда. Они резкие, как в мультфильме: белая кожа, футболка цвета морской волны и темно-красная кровь, изливающаяся из раны. Джейк молчит, не издает ни звука.

Часть первая

Думаю: поверят ли мне люди, если я скажу, что никогда не была жестока? Никогда не зажимала теплую шею ни одного животного в сгибе локтя и не отнимала ни у кого жизнь. Никогда не была одной из тех женщин, которые мечтают отшлепать своих детей, когда те плохо себя ведут, у которых эти сцены прокручиваются перед глазами, как пейзаж за окном быстро идущего поезда.

Я никогда себя никому не навязывала, ни к кому не лезла под одежду и не пыталась высосать любовь из другого человека. Ничего такого!

Помню, в детстве я испытывала нестерпимое чувство вины, когда придавливала пальцем насекомых, одного за другим. Я видела, как Вселенная гаснет и жизнь становится смертью, вспыхивая на миг, – говорили, что так работает атомная бомба. Я поняла, на что способен мой палец, и перестала делать это.

Глава 1

Это случилось в какую-то пятницу. Мальчишки с трудом дотягивали последние часы учебной недели, а я всеми силами старалась не срываться на них. Чувствовала себя кораблем на причале, когда стоянке нет конца. Я забирала детей из школы, готовила им что-нибудь повкуснее, а мне доставались в награду обрывки их дней, как обертки от конфет. Была почти середина зимы. Когда я вела ребят домой из школы, умирающее солнце садилось за площадкой для игр у нас на заднем дворе. Птицы разлетались в стороны, словно бы прочерчивая линии карандашами на фоне красок заката.

В то время я постоянно слышала гогот гусей, пролетающих стаями над нашей крышей, и чувство было такое, будто я живу на краю болота, а не на окраине небольшого богатого городка. Я закрывала глаза и представляла себе, как зеленая тина, покрывающая воду, пропитывает всю мою кожу.

Если кто-то когда-нибудь об этом узнает, догадываюсь, какой они сделают вывод: я ужасный человек. Я ужасный человек, а они – те, кто все узнает, – очень хорошие. Добрые, сердечные, приятные люди. Привлекательные, от них хорошо пахнет. И этот человек… наверное, эта женщина ни за что на свете не сделала бы такого, что сделала я. Нет, она бы и пытаться не стала.

Глава 2

В тот день мальчики были счастливы. Никто не скандалил, дети не ложились посреди дороги, капризничая и дрыгая ногами.

Когда мои сыновья были помладше, я то и дело поднимала их с тротуара. И время в пути могло стать на минуту дольше, а то и на час. На неделю! Старший, Пэдди, никак не мог смириться с появлением братишки и, когда был младше, бунтовал каждый день, и казалось, что мы все навсегда застрянем в тех мгновениях.

Как раз перед тем как я поняла, что происходит, я почувствовала, что выпустила своих детей из клетки. Они вдруг стали свободными, резвыми, раскрепощенными. Особенно изменился Пэдди. Он обрел внутреннее спокойствие, и я начала осознавать, что это свойство его характера. У моего старшего сына появились мысли, начавшие образовывать нечто наподобие неизведанной загадочной территории, которую не так просто было покорить.

В тот вечер Пэдди был особенно добр к младшему брату, и его доброта стала для меня просто благодатью. Младший, Тэд, старался не ссориться с Пэдди и словно излучал мистический свет, напоминавший солнечные блики на дне бассейна. Дети собирали хворост и еловые шишки. Тэд закатал край школьного свитера и укладывал туда добычу, как в карман. Его маленькие пальчики порозовели от холода.

«Надень перчатки!» За семь лет многие фразы стали дежурными, абсолютно пустыми, но я все равно продолжала их произносить. Казалось странным, что мне приходится создавать детям неудобства, вместо того чтобы просто смириться с тем, что им все равно, а может быть, ребятам даже нравилось ощущать, как плоть леденеет и становится бесчувственной, а пальцы покалывает от холода.

Когда мы проходили мимо поля, солнце уже совсем догорало. Оно стояло так низко над линией горизонта, что на него уже можно было пристально смотреть. Тэд прижался ко мне. Да, если задуматься, выглядело страшновато: огненный шар так близко от нашего дома.

В последние годы дом стал казаться мне чем-то вроде близкого друга, даже скорее возлюбленного. Он поглощал так много часов моей жизни. Моя сущность растворялась в его стенах, словно дым. Я легко могла представить, что дом подмигивает нам, когда мы подходим ближе. Окна – это конечно же глаза. Задняя дверь – тактично сомкнутые губы. И хотя я проводила в доме почти весь день, все равно стремилась каждый раз как можно скорее снова ощутить его спокойное, тихое, автоматизированное тепло центрального отопления и защиту крепких стен.

Когда мы вошли в дом, оранжевые отсветы солнца ложились на стены, мебель, взбирались вверх по шторам и постепенно гасли. Мальчишки повалились на диван и принялись искать пульт от телевизора. К телевизору я всегда относилась либерально. Даже не знаю, смогла ли бы я выжить иначе, если бы не было периодов, когда мысли моих детей отделялись от моих, удалялись из моего сознания, как кожура, и словно укладывались в коробочку. Когда Тэд был грудным младенцем, а Пэдди было годика три, я, бывало, включала телевизор по вечерам на несколько часов, и тогда негромкие звуки соединялись с биением моего сердца, становились частью меня. Но годы спустя, когда я слышала музыку из тех программ, которые тогда любил Пэдди, она казалась мне безумной. «Ты плохая мама, – распевали говорящие обезьянки и лиловые жирафы. – Ты все испога-а-а-а-анила-а-а».

Пэдди всегда мог смотреть передачи спокойно и тихо. Он не отвлекался, ему не наскучивал телевизор. В прежние годы это давало мне время покормить Тэда. То были долгие кормления, в которых нуждаются новорожденные. Крошка Тэд сосал и сосал молоко, равномерно, еле слышно чавкая. А рядом со мной тихо дышал Пэдди, питавшийся телепрограммами.

Теперь, приводя детей домой из школы, я становилась официанткой, но я не имела ничего против этого. Возможно, это напоминало мне о временах, когда я вправду подрабатывала официанткой, варила кофе и подметала пол. Такая работа мне нравилась. Нравились ее простота и то, что я уставала так, что казалась себе прозрачной и совершенно открытой для мира. А когда от меня ничего не ждали, то усталость была другая. Так приятно было удобно устроиться на кожаном диванчике в ресторане после работы с коллегами и напиваться до полусмерти.

Я готовила мальчикам перекусы с мастерством, которое освоила в те годы. Я укладывала куски хлеба на стол рядами и один за другим намазывала маслом. Я запомнила, как один мой босс, когда я работала в кафе, где мы готовили сэндвичи, говорил мне, что масло образует барьер, и тогда любая начинка не протечет на хлеб. Все мои боссы всегда были ужасно нервные, и я воспринимала их психозы совершенно равнодушно. Вот и сейчас я примерно так же себя чувствовала, когда несла сэндвичи детям, сидевшим на диване. Джейк всегда твердил мне, что не стоит кормить детей на диване, так как еда привлекает грызунов. И он был прав. Я действительно стала слышать, как кто-то скребется то ли за стенами, то ли под половицами, но никогда не могла понять, откуда исходят эти звуки. Я положила детям на колени большие салфетки, на салфетки уложила сэндвичи и попросила мальчиков не ронять крошки.

Я возвращалась на кухню, когда зазвонил мой телефон. Звук был очень тихий, его легко было пропустить мимо ушей, но я все же поспешила к телефону с какой-то тревогой, подумав о Джейке и гадая, на каком поезде он едет. Я привыкла к самому худшему варианту – поезду, отправлявшемуся в семь пятнадцать. К этому времени дети обычно уже ложились спать, а ужин для Джейка стоял на столе, тарелка была накрыта другой тарелкой, и мы с домом оставались наедине и ждали Джейка. Но я все равно надеялась на лучшее, то есть на то, что он выехал поездом, отправлявшимся в пять сорок пять и вот-вот войдет в дом и принесет с собой энергию внешнего мира в то самое время, когда ванна будет наполняться водой, а я уложу посуду в посудомоечную машину. «Папочка ко сну», – скажу я и улыбнусь детям, как всегда, когда мы слышим особенный стук входной двери, и у мальчиков радостно порозовеют щеки.

В общем, как я уже сказала, я подумала о Джейке и о том, каким поездом он возвращается, когда услышала телефонный звонок. Но очень может быть, это я теперь так думаю, потому что то, что случилось потом, пошло сильно вразрез с моими мыслями. Я не успела взять трубку, как телефон умолк. Я увидела, что звонили с незнакомого номера. Сочетания цифр на экране вместо имени всегда казались мне враждебными – это были знаки людей, звонивших с предложениями услуг или для вымогательства денег. Я положила телефон экраном вниз и открыла холодильник. Достав упаковку курятины, включила духовку. Телефон зазвонил снова – робкие одиночные высокие нотки, похожие на блеяние овцы. Теперь он лежал так близко от меня, что трудно было никак не отреагировать на звонок. Я перевернула телефон и поняла, что пришло сообщение на голосовую почту. Я поднесла телефон к уху.

Вот оно – последнее мгновение. Дети смотрят телевизор. Солнце село. Задний двор превратился в черный прямоугольник. Я смотрю на себя… я смотрю на нее.

Она поворачивает переключатель. Духовка включается. Дальняя подсветка, словно сцена в театре, волна горячего воздуха. Она берет телефон. Она ничего не знает. Она вряд ли о чем-то догадывается. Кожа у нее чистая, без морщин. Ей едва за тридцать. Не красавица. Ничего особенного. Но пока что у нее есть это… это незнание, от этого мгновения и до бесконечности оно принадлежит ей.

Глава 3

После гудка сначала ничего не было слышно, а потом прозвучал глубокий вдох, даже скорее преддверие вздоха. А потом послышались слова. Это скорее даже были не слова, а какие-то непонятные частицы, что-то, направленное на изменение строения моей вселенной – пластикового пакета с курицей у меня в руке, плиты и раковины, радио приемника.

Говорит Дэвид Холмс. Я муж Ванессы Холмс. Я подумал, что вам стоит узнать…

Судорожный звук – словно человек сглотнул слюну, по телефону не разберешь, что там происходит с жидкостями в чужом теле.

Ваш муж… Джейк, Джейк Стивенсон… спит с моей женой. Он… я узнал об этом сегодня. Подумал, что стоит и вам узнать.

Мужчина повторил эти слова дважды: он думал, что мне стоит узнать. Он произнес это так – даже при том, что его голос дрожал и срывался, как у подростка, то взлетая к фальцету, то опускаясь до баска, – словно считал, что это очень важно. Казалось, он все продумал, будто знал, что такие знания очень важны для супружества, что это правильно. Он очень старательно произносил все имена и фамилии, словно хотел, чтобы все прозвучало официально. Голос его звучал серьезно, по-профессорски. Может быть, он и был профессором, а у меня всегда была слабость: я любила слушать ученых людей и верила тому, что они говорят. Было время, когда я сама немного училась искусству такой речи.

Поэтому, услышав эти слова, я кивнула и положила курицу на стол.

Глава 4

Я представила себе, как отреагировала бы на такую новость женщина в кино. Она бы задрожала. Я вытянула руку, чтобы посмотреть, дрожит она или нет. Но легкий тремор был свойствен моим пальцам всегда. Они едва заметно двигались – каждый сам по себе. Казалось, что передо мной при свете кухонных ламп шевелятся разные существа.

В соседней комнате работал телевизор как ни в чем не бывало. Как-то в детстве я ужасно расстроилась, когда узнала, что телевизор не может меня защитить: я привыкла считать его разумным существом, способным ощущать опасность. А потом я как-то раз увидела передачу с реконструкцией убийства, и там женщина лежала на диване, а над ее головой бормотал телевизор…

– Пожалуйста, мамочка, можно мне попить!

Мы научили детей говорить «пожалуйста», а входить на кухню и наливать себе воду из пластикового кувшина, стоящего на небольшой высоте, не научили. Да, мы этого не сделали, а винили во всем детей, и каждый раз, когда они звали нас, своих слуг, и просили попить, мы делали большие глаза. Когда я была с детьми одна, исполнять роль прислуги мне было легче. Я автоматически выполняла все нужные движения – от шкафчика с посудой до раковины, от рако вины в холл, к мальчикам, просящим пить. Некоторые с тоской пишут о том, что женщины, погрузившись в материнство с головой, теряют себя, но разве мало всякого такого, в чем мы готовы потеряться? У меня никогда не вызывала возражений работа по дому – взять, отнести, сделать что-то руками.

Я начала готовить ужин. Готовить я умела всего несколько блюд, по большей части самых простых. У меня имелась целая полка книг кулинарных рецептов, как у большинства хозяек, и время от времени я что-то готовила по рецептам – то обуреваемая новогодней волной энтузиазма, то после того, как то или иное блюдо мне привиделось во сне. Но как бы просты ни были эти рецепты, в дальнейшем я ими почти не пользовалась. Но вот рецепт, к которому я привязалась: куриную грудку порезать на кусочки и каждый обмакнуть в миску с мукой, приправленной специями. Мне даже приправлять муку специями нравилось. Просто удивительно было смотреть, как соль и перец смешиваются с белой мукой и придают курятине особенный вкус. Приготовление пищи всегда казалось мне загадочным, искусством невидимого.

Я резала курятину и замечала, что она стала какой-то другой. Волокна мякоти изменились, стали более зернистыми, а поверхность грудки без кожицы стала почти прозрачной. «Я женщина, у мужа которой роман на стороне», – мысленно сказала я себе, как будто эти слова могли каким-то образом повлиять на реальность. Потом я произнесла их вслух. Мне захотелось ощутить вкус этой фразы языком, проговорить эти слова губами в определенном ритме. Я произнесла имя женщины.

Ванесса. Когда я ее впервые увидела, она смеялась на рождественской вечеринке. Потом мы с ней пожали друг другу руки на корпоративе, и потом еще я видела ее несколько раз. Подтянутая, с прекрасной осанкой, она хлопала в ладоши. Очень аккуратный пиджак. Пряди волос убраны за уши. Где, интересно, она покупала эти пиджаки? Наверное, у нее имелся личный хозяин бутика, демонстрировавший ей стойки с почти одинаковыми пиджаками и описывавший мельчайшие различия в их крое. Ванесса Холмс. Вздернутые брови, тонко выщипанные. Волосы, собранные в хвостик, как у маленького зверька.

Я заметила, что меня подташнивает. Так замечаешь, что с полки упала книга, – рассеянно, отстраненно. Когда я рожала Пэдди, акушерка предложила мне петидин и сказала, что боль это лекарство не снимет, но поможет меньше думать о ней. «Вы боль чувствовать будете, – пояснила акушерка, – но она ничего не будет значить для вас». Эта боль, отделенная от меня, очень меня привлекала, но не время было принимать лекарства, потому что в это самое время Пэдди родился и мне не пришлось делать выбор.

Порезав курятину, я выжала на нее сок целого лимона – этому меня научила мать. Моя мать готовить не любила, но кое-какие секреты знала. Она знала, как сжать в кулаке толстую желтую кожицу лимона, как вонзить в нее ногти и сдавить изо всех сил. Я, выжимая лимонный сок, заметила – снова как бы в небольшом отдалении от себя, – что вдоль моей груди словно бы прошелестел легкий ветерок. Я сжала лимон крепче, и струйки сока попали на раскаленную сковородку. Я стиснула зубы. Я сжимала и сжимала лимон, чувствуя, что мое лицо искажает уродливая гримаса. Когда в лимоне не осталось ни единой капли сока, я отвернулась от плиты, чтобы выбросить шкурку. На пороге кухни стоял Тэд и смотрел на меня, раскрыв рот.

В нашей семье злобность передается по наследству – от моей прабабушки перепало бабушке, от нее – моей матери, а от матери – мне. Но, возможно, злобность уходит корнями еще дальше, к моей прапрабабке, у которой было двенадцать детей, трое из которых умерли.

Одного младенца, как гласит семейное предание, она оставила в коляске на солнце, и у него кожа покрылась волдырями. Я эту историю знала с детства, но когда рассказала матери, та объявила, что я все выдумала. Так и осталась для меня загадкой эта женщина с двенадцатью детьми. Она была слишком сильно занята и не заметила, что младенец в коляске стоит на солнцепеке? Или забыла о нем?

Глава 5

Все случилось по самому худшему сценарию: Джейк вернулся после восьми вечера. Мальчики спали, а я нет. Я лежала на кровати Тэда, обняв его, чтобы сын крепче заснул. Да, я знаю, ложиться с детьми и убаюкивать их нельзя, это неправильно. Но все же у меня довольно часто так случалось – после плохого вечера, например. Тэд прижимался ко мне, и его сонное сопение казалось мне самым убаюкивающим звуком на свете. В тот вечер я пела Тэду песенки. Он попросил, и я пела, хотя Пэдди закрыл уши ладошками и кричал: «Мама, замолчи!» На самом деле оба моих сына спокойно и быстро заснули, а я пела и пела, пока не охрипла и горло не разболелось. Тогда голосовое сообщение стало казаться мне отвлеченным и совсем чуть-чуть опасным, во всяком случае не опаснее фейерверка в небе.

Я услышала скрип и такой знакомый вздох двери, похожий на звук аккордеона, и шаги Джейка, и то, как он положил портфель на стул около стола. Я не пошевелилась. Джейк негромко окликнул меня снизу, от подножия лестницы. Наверное, подумал, что я все еще сражаюсь с детьми, пытаясь их уложить спать. Слишком часто он входил в детскую в тот самый момент, когда у Тэда уже слипались веки, и тогда мне приходилось начинать весь процесс снова. Поэтому Джейк окликнул меня только один раз. Я услышала, как он прошел на кухню, закрыл дверь и поставил тарелку с ужином в микроволновку.

По всей видимости, мои родители относительно телевизора тоже были весьма либеральны, потому что я, представляя себе драматические сцены в своей жизни, рисовала их в уме похожими на те, которые видела в телесериалах. Те эпизоды, которые я пересматривала снова и снова, казались мне куда более осязаемыми, чем мое собственное существование. Я никак не могла придумать, как поговорить с Джейком таким образом, чтобы это не напоминало сцену из сериала и не выглядело слишком театрально. Я могла бы наброситься на него, начать колотить кулаками его в грудь и потребовать, чтобы он рассказал мне все. А могла бы спокойно, без крика, взять его рубашки и порвать их на мелкие кусочки. Еще я могла бы…

Тэд заворочался. Когда он спал, его руки почему-то становились очень тяжелыми. Он откинулся на спину, словно край паруса под ветром, пробормотал что-то неразборчивое и попытался разлечься на всей кровати. Надо было уходить. Я подумала, не подняться ли тихонько наверх в нашу спальню и не притвориться ли спящей, но сама эта мысль показалась мне нелепой. Я словно бы заранее ощутила пустоту постели и услышала тот особенный скрип кровати, когда Джейк укладывался, а я уже лежала с закрытыми глазами.

* * *

Спускаясь по лестнице, я подумала было, не повести ли себя так, будто я ничего не знаю, но неискренность моего поведения сразу стала бы очевидной: наверняка она сказала ему все. При мысли о ней – ее имя вдруг стало невыносимым – что-то изменилось. Внутри меня что-то оборвалось, а ведь я всегда боялась, что это случится, что какой-то мой орган оторвется от остальных и примется свободно плавать по организму.

Потому что, сколько я себя помню, я всегда боялась за свое сердце. Когда мне было десять лет, я убеждала родителей в том, что сердце у меня бьется неровно, с пропусками ударов. В итоге меня отвели к врачу и облепили грудь пластиковыми присосками. Врачи объявили, что сердце у меня здорово. Когда мне было шестнадцать и я очень плохо переносила пору экзаменов, мне даже прицепили холтер – особый прибор, который должен был регистрировать то, что я ощущала, а мне казалось, что мое сердце бьется с бешеной скоростью, словно пытается вырваться из груди. И в тот раз мне тоже сообщили, что со мной все в полном порядке, и после этого я перестала кому-либо говорить о том, что вытворяет мое сердце – как оно ныряет в бездну, летит в обратную сторону, пытается высвободиться…

Я крепче сжала перила, чувствуя, как внутри меня невидимо зарождается что-то очень неправильное. К тому моменту, когда я подошла к Джейку, я покрылась испариной и часто дышала. Мне уже ничего не надо было говорить.

Глава 6

Джейк налил мне воды. Он повернул кран и дождался, пока вода станет холодной – несколько раз подносил руку к струе. Стакан, который он мне протянул, был скользким, а вода – свежей и холодной, как родниковая. Я выпила весь стакан, делая вдохи между глотками.

Джейк смотрел на меня. Обычно в это время он начинал жаловаться на поезд, на других пассажиров: «Такая жуткая теснота, такие хамы…» И говорил он все это с набитым ртом, попутно жестикулируя вилкой. Но сегодня муж ел медленно и аккуратно, не спуская с меня взгляда.

– Как прошел твой день? – спросил Джейк, стараясь, чтобы вопрос прозвучал как можно более обыденно.

Порой я думала, что это и есть самое худшее в браке – то, что ты постепенно начинаешь понимать, что означает тот или иной тон, каждый жест, любое мельчайшее движение. Иногда, даже до того, как случилось все это, я мечтала о недопонимании, мне не всегда хотелось знать, что Джейк имеет в виду.

Я поставила стакан на стол, натянула рукава кардигана. Несколько секунд я дала продлиться молчанию, ощущая в нем свою неосведомленность, реальность жизни без знания об этом.

– Джейк, я говорила с…

На секунду мне показалось, что я забыла имя звонившего мне человека и что это нас может спасти. Нас обязательно спасет моя забывчивость. Подумаешь, какое-то скучное имя, которым назвали кого-то несколько десятков лет назад… Я подумала, что все обойдется и Джейку это сойдет с рук.

– С Дэвидом Холмсом, – вспомнила я, словно поймала эти слова на крючок. – Он рассказал мне о тебе и Ванессе.

Я сглотнула сдавивший горло ком. Рука Джейка с вилкой замерла в воздухе. Я ожидала мгновенных покаяний, думала, что лицо мужа искривит гримаса сожаления – это было бы очень ново. Я такого еще ни разу в жизни не видела. Но Джейк вместо этого разозлился и стал похожим на старого пса. Он покачал головой:

– Старый идиот!