banner banner banner
Владимир Высоцкий: Я, конечно, вернусь…
Владимир Высоцкий: Я, конечно, вернусь…
Оценить:
Рейтинг: 5

Полная версия:

Владимир Высоцкий: Я, конечно, вернусь…

скачать книгу бесплатно

Владимир Высоцкий: Я, конечно, вернусь…
Федор Ибатович Раззаков

Время – истинный судья поэта. Владимир Высоцкий прошел испытание временем. Четверть века минуло с тех пор, как страна простилась со своим Певцом. Но число тех, для кого его творчество не просто стихи, а жизнь и судьба, не становится меньше. Перед вами подробнейшая хроника жизни Высоцкого. День за днем, час за часом. Без купюр и без прикрас. Как и многие великие поэты, он рано надорвался. За этим, наверное, скрывается его подлинная сущность – не жалея себя, хриплым голосом кричать правду, недоступную многим. Он при жизни стал легендой, а после смерти перешагнул и эту ипостась. Стал просто частью души…

Федор Раззаков

Владимир Высоцкий: Я, конечно, вернусь…

Жене и дочери посвящаю

Часть первая

1938–1964

Владимир Семенович Высоцкий родился 25 января 1938 года в Москве. Его родители – Нина Максимовна Серегина и Семен Владимирович Высоцкий – познакомились в 36-м, за два года до рождения Володи. Какое-то время жили в Новосибирске, а незадолго до появления на свет сына переехали в Москву, в коммунальную квартиру на Первой Мещанской, дом 126.

Где-то в полтора года у Володи сильно заболело горло. Сводили мальчика к врачу, и тот обнаружил увеличение миндалин. Их потом пришлось вырезать. Операция в общем-то легкая, но у Высоцкого она прошла тяжело – миндалины были такие большие, что даже стесняли ему язык. Но операцию он перенес хорошо.

Вспоминает Н. Высоцкая: «Володя был покладистым ребенком, без особых капризов. Я с работы звонила узнать, как идут дела, он сам подходил к телефону. Я спрашиваю:

– Что ты делаешь?

– Играю.

– А тетя Надежда что делает?

– Она ничего не делает, только говорит: «Ой-ой-ой!» (У нее было воспаление среднего уха, и она очень страдала)…

Игрушек у Володи было хоть и немного, зато они были очень хорошие. Двести с лишним штук больших кубиков деревянных с картинками. Он строил из них замки, потом были машинки, а гаражом была тумбочка – он «р» не выговаривал и произносил «га-аж». Потом подарили ему лошадку – теперь уже таких не делают. Она была покрыта шкуркой настоящей, со стеклянными глазами и на очень больших колесах, даже взрослые на ней катались. Володя сам мыл ее, кормил понарошку.

К двум годам он уже говорил хорошо. И большие стихи знал. «Почемучку», «Детки в клетке» Маршака. Стихи он любил читать, стоя на табуретке. Он отбрасывал волосы назад, как настоящий поэт, и читал: «Климу Ворошилову письмо я написал…» И он обязательно должен был встать на что-то высокое…»

Когда началась война, Семен Владимирович ушел на фронт, а Нина Максимовна и Володя эвакуировались из Москвы на Урал, в село Воронцовка Бузулукского района Чкаловской (ныне Оренбургской) области. По словам Н. Высоцкой: «Я приняла решение поехать в Казань… Но пришлось ехать не в Казань, а на Урал, в город Бузулук, вместе с детским садом парфюмерной фабрики „Свобода“, в котором некоторое время воспитывался Володя… Володя с обидой говорил: „Ты все обещала: в Казанию, в Казанию, а сами едем в какой-то Музулук!“ Город Бузулук расположен между Куйбышевом и Оренбургом. В 15–18 километрах от Бузулука, в селе Воронцовка, находился спиртзавод № 2 имени Чапаева. В этом селе все мы и разместились: московский детский сад, дети школьного возраста и родители… Жили мы в крестьянских семьях. У меня были прекрасные хозяева: Крашенинниковы – мать, дочь и девочка Тая…»

Между тем Семен Владимирович на фронте встретил другую женщину – Евгению Лихолатову. И когда в июле 43-го жена и сын приехали обратно в Москву, на Первую Мещанскую, он пожил с ними всего ничего и ушел к Лихолатовой, на Большой Каретный. Вскоре Нина Максимовна тоже вышла замуж – за Григория Бантоша. Но маленький Володя чуть ли не с первых дней не принял отчима. По этому поводу вторая жена Высоцкого Людмила Абрамова позднее скажет: «Володя про Жору рассказывал. Со злостью и хохотом. Рассказывал как про преодоленное. Терпеть он его, конечно, не мог. Но опять же как рассказывал? Как Жора Бантош боялся Гисю Моисеевну (соседка Высоцких по Первой Мещанской. – Ф. Р.). Как весь дом содрогался при виде Жоры Бантоша, а Гися Моисеевна, бросив котлету, которую она в этот момент валяла в сухарях, – бежала, кричала на него, махала кулаками, тряпками, – приходила обратно, поднимала котлету и продолжала дальше ее валять. То есть не без смеха рассказывал. Я от него никогда не слышала, что «вот, бедная мама…»

Надо сказать, что отчим оставит в душе юного Володи Высоцкого непроходящую зарубку на всю жизнь. Из-за него родной дом для юного Высоцкого станет местом, куда он меньше всего будет хотеть вернуться. А истинным домом для него станет двор, сначала на Первой Мещанской, а позднее и на Большом Каретном. Не имея практически никаких точек соприкосновения со своим отчимом, предоставленный самому себе (мама с утра до вечера работала), маленький Володя целыми днями пропадал во дворе, где взрослые пили, резались в карты, стучали в домино, пели блатные песни и не стеснялись выражать свои чувства крепкой бранью.

В конце 1946 года отец Володи Семен Владимирович, будучи офицером Советской Армии, получил назначение в Германию и перед отъездом заехал к своей бывшей жене и восьмилетнему сыну. Зная, в каких условиях они живут (у Нины Максимовны была мизерная зарплата, и они с трудом сводили концы с концами), Семен Владимирович предложил ей на время отпустить с ним в Германию Володю (в город Эберсвальде-Финов). Нина Максимовна согласилась. Отъезд состоялся 2 января 1947 г. Так Володя Высоцкий оказался в далекой и чужой для него стране, в городе Эберсвальде. К сожалению, и это трехлетнее пребывание в Германии не принесло ему настоящей радости. И хотя отношение к нему отца и Евгении Степановны (Володя называл ее «мама Женя») было самым благожелательным, несмотря на то, что впервые в своей жизни Володя получил настоящий велосипед и обучился игре на рояле, однако жизнь в закрытом военном городке для энергичного московского мальчишки была скучна и однообразна. Позднее он расскажет об этом Марине Влади, и та напишет в своей книге воспоминаний следующее:

«Ты в Германии, в маленьком городке, где стоит гарнизон советских оккупационных войск. Тебе 7 лет… В своем замкнутом кругу десяток офицерских семей живет под перекрестным наблюдением. От них несет лицемерием и водкой… Все, что разрешалось бы русскому мальчику в твоей стране, тебе совсем или почти совсем запрещено. Ты не можешь сам себе выбирать товарищей для игр – только приятелей из твоей касты, равных тебе по привилегиям. Никаких прогулок в одиночку, контролируется каждый твой шаг, тебя ежеминутно проверяют, опасаясь покушения или детских шалостей, которые всегда плохо кончаются…»

В августе 1949 года служба Семена Владимировича в Германии закончилась, и он с семьей вернулся на родину. Учиться Володя Высоцкий был определен в 5-й класс 186-й мужской средней школы. Но первый учебный день запомнился ему не самым лучшим образом. Высоцкий пришел в школу в новенькой оранжевой курточке, которая на фоне серых и небогатых одежонок его новых одноклассников смотрелась как нечто экзотическое. За это новичку приклеили прозвище Американец. Но чуть позже отношения с одноклассниками у Высоцкого наладились. Самым близким другом для него стал Володя Акимов.

Однако во дворе Высоцкий предпочитал дружить не со своими сверстниками, а с ребятами постарше. Один из таких его друзей – Анатолий Утевский – вспоминает:

«Разница в возрасте у нас была довольно солидная – четыре года. Но надо отметить, что ни тогда, ни впоследствии „возрастной ценз“ нашей дружбе не мешал. У Володи была удивительная тяга к взрослым и старшим по возрасту. В нашей компании он не был „шестеркой“, „мальчиком на подхвате“. С ним держались на равных, и он отвечал тем же… Володя в нашей компании имел прозвище Швани (Хвостик), поскольку всюду за нами бегал. Но это было не обидное прозвище, а скорее домашнее, ласкательное, как бывает в добрых семьях, где в шутку дают подобные прозвища. Я не помню, чтобы кто-то из нас мог обидеть Володю. Он же не допускал амикошонства, фамильярности и всегда держался с достоинством…

Скажу откровенно, я никогда не относился к Володе с благоговением. Для меня он всегда был тем Володькой, который звал меня Толяном и приходил в наш дом, когда ему заблагорассудится. Он мог позвонить в дверь и рано утром, и поздно вечером, и ночью. Молча усесться в углу комнаты или завалиться спать, тем паче что места в квартире было достаточно. Вспоминая то время, понимаю, он был одинок. Родители, бабушки, друзья, любимые женщины, работа – все это маленькие норки, в которые он на время прятался, а потом «вылезал» и стремительно мчался куда-то, словно хотел убежать от самого себя…

Володю наш дом привлекал уютом, теплом и добрым к нему отношением моих родителей… В наших семейных походах иногда участвовал и Володя. Обычно это случалось тогда, когда мне было лень одному ехать за билетами. Он охотно соглашался, выторговывая порцию мороженого. После кино мама обычно приглашала Володю на чашку чая. И это была ее маленькая хитрость. Дело в том, что мы с отцом пытались под разными предлогами улизнуть от обсуждения увиденного фильма. Володя же с радостью принимал участие в таких разговорах. Они подолгу сидели в столовой, несколько раз подогревали чайник, добавлялось варенье в вазочки… Я удивлялся терпению друга и пытался вытащить его из столовой. Он отмахивался, а потом сердито выговаривал: «Не суйся, твоя мама дело говорит…» Теперь я понимаю, почему они находили общий язык. Оба принадлежали искусству – два романтика, два мечтателя… Володя сказал как-то с восторгом: «Господи, какая же у тебя мама!» В семье Владимира Высоцкого, видимо, не было такого взаимопонимания между взрослыми и детьми. И хотя мачеха Высоцкого, Евгения Степановна Лихолатова, по словам Марины Влади, «нежная и любящая», но она была человеком чужим, так же, как и отец, всегда мало разбиравшийся в душевных терзаниях своего сына.

В марте 1953 года умер Сталин. Хоронила вождя всех народов вся Москва, в том числе и 15-летний Володя Высоцкий. Вот как об этом вспоминает приятель Высоцкого В. Акимов: «Умер Сталин. Три дня открыт доступ в Колонный зал. Весь центр города оцеплен войсками, конной милицией, перегорожен грузовиками с песком, остановленными трамваями, чтобы избежать трагедии первого дня, когда в неразберихе на Трубной площади многотысячная неуправляемая толпа подавила многих, большей частью школьников.

Особой доблестью среди ребят считалось пройти в Колонный зал. Мы с Володей были дважды – через все оцепления, где прося, где хитря: по крышам, чердакам, пожарным лестницам, чужим квартирам, выходившим чердачными ходами на другие улицы или в проходные дворы, под грузовиками, под животами лошадей, опять вверх-вниз, выкручиваясь из разнообразнейших неприятностей, пробирались, пролезали, ныряли, прыгали, проползали. Так и попрощались с Вождем».

В 1956 году на Большой Каретный, в квартиру своей молодой жены Инны Крижевской переехал коллега Утевского по учебе в МГУ Левон Кочарян. Утевский об этом вспоминает следующее: «Итак, Лева переехал к Инне, на Большой Каретный, в ее трехкомнатную квартиру на четвертом этаже. В это время это было роскошью, большинство москвичей жили в коммуналках, в одной комнате. Дом Кочарянов – гостеприимный, хлебосольный, душевный, можно сказать, открытый для всех – обладал удивительным притяжением. И даже после рождения Олечки вся наша компания продолжала там собираться. Привел я туда и Володю Высоцкого, потом там появились и его самые близкие школьные друзья – Володя Акимов, Игорь Кохановский, Яков Безродный, Аркадий Свидерский».

В компании, в которой вращался Высоцкий, спиртным баловались все, что неудивительно: вино и водка в те годы стоили дешево и были чуть ли не главным атрибутом приобщения молодежи к взрослой жизни. Как вспоминает писатель Василий Аксенов: «Пьянство, вообще-то, не особенно возбранялось, если ему предавались здоровые, концентрированные люди в свободное от работы или отпускное время. Напитки были хорошего качества и имелись повсюду, вплоть до простых столовых. Даже глубокой ночью в Охотном ряду можно было набрать и водок, и вин, и закусок в сверкающем чистотою дежурном гастрономе. К началу пятидесятых годов полностью возродились московские рестораны, и все они бывали открыты до 4 часов утра».

«Гораздо позже я поняла, – пишет в своей книге Марина Влади, – из-за всего этого – отца, матери, обстановки и уже тогда изгнания – ты начал с тринадцати лет напиваться».

Надо сказать откровенно, что немалое значение (если не первостепенное) в столь раннем приобщении Высоцкого к алкоголю играла и унаследованная им от предков болезнь головного мозга. Это неблагополучное генное наследие пришло к Высоцкому от родного деда (тетки со стороны матери умерли от туберкулеза). Дед Высоцкого – Максим Иванович Серегин – был уроженцем села Огарево Тульской губернии, в четырнадцатилетнем возрасте он приехал в Москву на заработки и сначала подносил чемоданы на вокзалах, а позднее устроился швейцаром в гостиницу. Его чрезмерное увлечение алкоголем передалось через поколение внуку.

В пяти минутах ходьбы от дома № 15, в котором жил Высоцкий, в 1-м Колобовском переулке, раскинул свои владения построенный еще при последнем российском монархе винный завод. Поэтому окрестным жителям вино доставалось чуть ли не даром – рабочие выносили. Может быть, поэтому свои первые эпиграммы Высоцкий называл соответствующим образом: «Напившись, ты умрешь под забором» (написана в 1962 году и посвящена Игорю Кохановскому, с которым Высоцкий сидел за одной партой), «Кто с утра сегодня пьян?» (написана в 1962 году и посвящена лидеру компании Левону Кочаряну), «В этом доме большом раньше пьянка была» (написана в 1963 году и посвящена однокурснику Высоцкого по Школе-студии МХАТа Георгию Епифанцеву, в 1968 году сыгравшему роль Прохора Громова в телефильме «Угрюм-река»).

Артур Макаров позднее вспоминал: «В нашей компании было принято – ну как вам сказать – выпивать. Сейчас я пью немного, но не только по причине того, что я старше и болезненнее, а по причине того, что редко наступает в тебе такой душевный подъем, такое созвучие души с компанией, когда хочется это делать дольше, поддерживать в себе, дабы беседовать, развлекаться и для этого пить, иногда ночи напролет.

Мы не пили тупо, не пили для того, чтобы пить, не пили для того, чтобы опьянеть. Была нормальная форма общения, подкрепляемая дозами разного рода напитков».

Но как бы романтично ни звучали слова Макарова об идейной основе юношеского пития, все же факт остается фактом: именно те шумные застолья приучили Высоцкого к спиртному. Ведь в той компании он и Акимов были самыми младшими, и поэтому желание подражать, ни в чем не уступать своим старшим товарищам толкало Высоцкого в объятия спиртного. Даже за вином в ближайшую «Бакалею» на углу Каретного и Садовой бегали именно они, салаги – Высоцкий и Акимов.

Между тем окрестности вокруг Каретных улиц – Малюшенка, Косая, Бутырка – были буквально нашпигованы хулиганскими компаниями. Вечерами, а то и днем, приличному человеку там было пройти опасно – легко можно было нарваться на какого-нибудь уркагана или отмороженную шпану. Например, в соседнем с Большим Каретным Лиховом переулке «мазу держали» братья Долбецы, а в помощниках у них были персонажи с весьма колоритными кликухами: Мясо, Фара, Бармалей. Вспоминая о знакомых Левона Кочаряна, тот же А. Утевский пишет: «Круг Левушкиных знакомств был весьма пестрым, полярным и многоплановым. Некоторые его приятели составляли далеко не самую интеллектуальную часть его общества. Скорее они примыкали к криминогенной, авантюрной его части. Со многими из них я был знаком. Кое-кого знал и Володя, которому тогда весьма импонировал их авантюрный образ жизни, возможность разными путями легко зарабатывать деньги и так же лихо, с особым шиком и куражом прокутить их. Днем они занимались какими-то сомнительными делишками, а вечером собирались в модных тогда ресторанах „Спорт“, „Националь“, „Астория“, „Аврора“. Эти ребята, несмотря на принадлежность к блатной среде, были фигурами весьма своеобразными, добрыми по своей натуре и обладавшими чертами справедливых людей. Авторитет Левы был у них огромен…»

Таким образом, двор на Большом Каретном сформировал большинство привычек Высоцкого: как хороших, так и дурных. Чувство товарищеского локтя, чувство справедливости, смелость, душевную щедрость. Первая сигарета, первый стакан вина, первая женщина – это тоже Большой Каретный с его глухими подвалами и подворотнями.

В своем, по многим приметам, автобиографическом «Романе о девочках» Владимир Высоцкий писал: «Особых, конечно, вольностей не было, потому что стеснялись девичества девушки, и юноши боялись ударить в грязь лицом и опозориться, да некоторые просто и не знали, что делать дальше после объятий. На практике и не знали, хотя теоретически давно изучили все тонкости из ботаники, зоологии и анатомии, которая в 9-м классе преподается под хихиканье и сальные шуточки. Знали они про первородный грех Адама и Евы и последующие до нынешних времен, ибо жили они по большей части в одной комнате с родителями, и родители думали, что они спят, конечно же… но они не спали и все слышали. Справедливо все-таки замечено древними: во всем виноват квартирный вопрос».

Желание познания сексуальной практики в каждом мальчишке-подростке возникает гораздо раньше условий, могущих это желание удовлетворить. В случае с Высоцким все обстояло несколько иначе. В той компании, где находился он, хватало места и девушкам, бывшим на несколько лет старше Высоцкого. И хотя тот не отличался ни отменным ростом, ни какой-то особенной красотой, но девушкам нравился его веселый, темпераментный характер и дар отменного рассказчика-юмориста. Многие из этих девушек были даже более раскованны, чем ребята, и свой богатый сексуальный опыт передавали легко. Ведь многие из них росли в таких семьях и дворах, где все было проще и грубее, чем писалось в книгах и показывалось в кино.

Но для Высоцкого приобретение практического сексуального опыта пока выражалось в пассивном наблюдении за действиями старших товарищей. В откровенных воспоминаниях двоюродного брата Высоцкого Павла Леонидова есть строчки и об этом: «Однажды потащили на моей первой „Победе“ шестнадцатилетнего Володю в Машкино: Гена, Володя, я, три девочки. Заехали куда-то в кусты, расположились. Володя застеснялся. Мы с Геной занялись делом, а Володя „смотрел телевизор“. Так мы называли процесс „глядеть и не участвовать“.

И все же грубое дворовое воспитание, через которое прошел Высоцкий, так и не убило в нем мужского благородства. И если одна из любимых женщин Сергея Есенина Галина Бениславская в 1925 году написала в своем дневнике: «Сергей – хам. При всем его богатстве – хам. Под внешней вылощенной манерностью, под внешним благородством живет хам. И ведь с него больше спрашивается, нежели с какого-либо простого смертного. Если бы он ушел просто, без этого хамства, то не была бы разбита во мне вера в него. А теперь чем он для меня отличается от Приблудного? – такое же ничтожество, также атрофировано элементарное чувство порядочности», – то ни одна из женщин, которых любил Владимир Высоцкий, не захотела сказать о нем ни одного дурного слова, хотя всякое бывало в их отношениях с ним.

Иза Высоцкая: «Мне просто повезло: в моей жизни было большое счастье. И когда мы расстались, у меня было такое ощущение, что женщины должны быть с ним очень счастливы. Потому что у него был такой дар – дарить! Из будней делать праздники, причем органично, естественно».

Людмила Абрамова: «Пусть меня найдет и плюнет мне в лицо тот, кто сможет доказать, что Володя когда-нибудь за глаза плохо говорил о женщинах. Уверена, что этого не было! Никогда никому не поверю, если кто-то будет это утверждать».

Когда вода Всемирного потопа
вернулась вновь в границы берегов,
из пены уходящего потока
на сушу тихо выбралась Любовь…
Я поля влюбленным постелю —
пусть поют во сне и наяву!..
Я дышу, и значит – я люблю!
Я люблю, и значит – я живу!

Зимой 1956 года Высоцкий бросил МИСИ, куда его заставил пойти отец. Чтобы не попадаться на глаза разгневанным родителям, он чуть ли не дневал и ночевал у Утевского. Однако объяснение все равно случилось, причем вышло оно весьма бурным. Друг семьи Высоцких Н. Киллерог, жившая в 50-х годах в Киеве, позднее вспоминала:

«Вдруг зимой звонит мне Евгения Степановна и говорит: „Неля, мы в отчаянии! Приезжай!!!“ – „Что случилось?“ – „Вова бросает строительный институт, хочет поступать в театральный!“

Близкие Володи были в ужасе, пытались отговорить его от этого, как нам тогда казалось, безрассудного поступка. Когда все аргументы были исчерпаны, я нанесла ему «удар ниже пояса»: «Да посмотри ты на себя в зеркало – какой из тебя артист!»

При этих словах Володя густо покраснел, глаза его наполнились слезами, и в ответ я услышала: «Вот посмотришь, ты еще будешь мной гордиться!» Сам Высоцкий, вспоминая об этих событиях, в январе 80-го признался: «Потом были конфликты между родственниками. Они хотели, чтобы я стал простым советским инженером. Я поступил в строительный институт на механический факультет, учился там. Но потом почувствовал, что совсем невмоготу».

А вот как вспоминает об этих же днях Л. Штурман: «Я как-то пришел к Высоцким, и мама Володи мне говорит: я тебя очень прошу, побеседуй с Вовкой, он решил бросить институт и поступать на актерский. Пришел Вовка, сел покушать, мы поболтали, а потом я говорю: „Ну ладно, теперь поговорим серьезно“. „А, тебе мама уже сказала!“ – сказал он. „Тише, тише, – ответил я, – да, сказала мама, и я считаю, что она права. Тебе осталось всего ничего, сдай хоть семестр, тебе осталось-то совсем немного, кончай первый курс, а потом поступай куда хочешь“. Он встал (мы рядом сидели), сделал шаг ко мне, поцеловал меня в лоб и сказал: „Я тебя очень люблю, но ни тебя, никого не послушаю. Я твердо решил поступать в театральное училище…“

Бросив МИСИ в начале 1956 года, Высоцкий летом того же года поступил в Школу-студию МХАТа, уже не будучи жителем Большого Каретного. За год до поступления он переехал к матери, Нине Максимовне, на Первую Мещанскую, по всей видимости, из-за конфликта с отцом. Но, уехав с Большого Каретного, не забывал его и по-прежнему часто наведывался к своим друзьям.

В тот год в судьбе Владимира Высоцкого произошло еще одно знаменательное событие: в Школе-студии он встретил девушку, которой вскоре суждено будет стать его первой женой. Девушку звали Иза Жукова. Была она на год старше Высоцкого и училась на третьем курсе. Знакомство их состоялось в тот момент, когда Высоцкий был приглашен для участия в курсовом спектакле третьекурсников «Гостиница „Астория“ И. Штока, в котором Высоцкому досталась бессловесная роль солдата с ружьем. Он был очень захвачен этой работой и ходил на все репетиции. Одним словом, довольно быстро Высоцкий стал среди третьекурсников своим парнем, что при его общительном характере было и не столь сложно. Тогда и произошло его близкое знакомство с Изой. Молодые стали встречаться.

Вспоминает И. Высоцкая: «После сдачи спектакля у нас было застолье студенческое. И, конечно, там был Володя. Под утро, когда все стали разъезжаться, и мы с подругой Греттой Ромадиной и нашим педагогом Виктором Кирилловичем Манюковым собирались ехать пить кофе с пирожными к его тете, рядом со мной оказался Володя, который меня никуда не пустил. Держал вот меня за руку и не отпускал. И мы пошли бульварами на Трифоновку, в наше общежитие. И всю дорогу ругались. Мне было досадно и обидно, что не поехала на кофе. Да и зачем он идет за мной? Я замужем! Хотя брак и продержался две недели, но я не была разведена. Я даже не помню, о чем мы говорили, но факт тот, что с этого дня он вообще был при мне, со мной. Я приходила в столовую, а мне несли обед и не говорили от кого. „Я не буду, я не буду!“ – возмущалась я. – „Да ты не бойся…“

Или я заболевала, и моментально появлялись лекарства. В Москве тогда невозможно было достать цветы, а он находил. Таскал еду из дома. В итоге я сама не заметила, как вдруг мне стало его не хватать. А потом случилось то, во что я очень верю, – два человека превращаются в одного…»

На дворе была осень 57-го, когда Высоцкий окончательно уговорил Изу переехать из общежития, где она жила, к нему на Первую Мещанскую. Поскольку из всего добра у девушки был всего лишь небольшой чемоданчик, этот переезд больших хлопот возлюбленным не доставил. Жили молодые в отдельной комнатке, которая, кроме них, принадлежала и соседке Гисе Моисеевне с сыном Мишей. Комната была проходная: на ночь ставили ширму, а днем ее убирали, и в нее мог зайти кто угодно, в ней даже соседи завтракали.

Итак, осенью 57-го Иза переехала к Высоцкому, но свадьбу они сыграют только через два с половиной года – бывший муж Изы никак не давал ей развода.

Иза к тому времени была уже вполне самостоятельной девушкой, поэтому семейная жизнь для нее не была чем-то обременительным. Про двадцатилетнего Владимира Высоцкого этого сказать было нельзя. Даже женившись и став семейным человеком, он не изменил своим старым привычкам и продолжал посещать шумные мужские компании, в которых ему было гораздо интереснее, чем в стенах собственного дома. По словам его сокурсницы М. Добровольской: «Изе в то время часто бывало с ним трудно».

По признанию многих, да и самой Изы, Высоцкий тогда был душой любого общества, много балагурил и хохмил. Но в глубине души он по-прежнему оставался одинок и замкнут. И единственным средством вырваться за пределы этого одиночества, забыть хотя бы на время о нем для Высоцкого оставалось спиртное. Даже в своих первых песнях конца 50-х он не забывает об этой теме:

Если бы я был физически слабым —
я б морально устойчивым был, —
ни за что не ходил бы по бабам,
алкоголю б ни грамма не пил!..
Ну а если я средних масштабов —
что же делать мне, как мне быть?
Не могу игнорировать бабов,
не могу и спиртного не пить!

… Нет, жить можно, жить нужно и – много:
Пить, страдать, ревновать и любить, —
не тащиться по жизни убого, —
а дышать ею, петь ее, пить!..
Надо так, чтоб когда подытожил
все, что пройдено, – чтобы сказал:
«Ну а все же неплохо я прожил, —
Пил, любил, ревновал и страдал!..»

К концу 50-х Владимир Высоцкий уже несколько лет как играл на гитаре и понемногу сочинял собственные песни. Началось это в 1955 году, когда к 17-летию мама подарила ему первую в его жизни гитару. Одноклассник Высоцкого Игорь Кохановский позднее вспоминал: «Когда я учился в 8-м классе (1953 год), кто-то из соседей по квартире показал мне пять-шесть аккордов. Варьируя их, можно было вполне сносно подыграть любой песне. Довольно быстро я набил руку и исполнял почти весь репертуар Александра Вертинского… Через два года Володя – тогда мы оканчивали 10-й класс – попросил меня научить его струнным премудростям. Он тоже довольно быстро освоил нехитрую музграмоту, но до моих „технических изысков“ ему было тогда далеко».

Сам Владимир Высоцкий в одном из интервью свое увлечение гитарой объяснил тем, что, услышав однажды Булата Окуджаву, решил переложить собственные стихи на нехитрую гитарную музыку. К тому же гитара в те годы была самым распространенным и доступным музыкальным инструментом, и без нее не обходилась ни одна из молодежных вечеринок. Под нее в те годы пели свои песни и любимые киногерои в исполнении Николая Рыбникова и Юрия Белова.

Булат Окуджава стал исполнять свои песни публично с 1956 года. Вспоминая те годы, К. Рудницкий писал: «В комнаты, где пел Окуджава, тесной гурьбой набивались слушатели. Юноши и девушки приходили с магнитофонами системы „Яуза“. Его записывали, его переписывали. Записи Окуджавы быстро расходились по стране. Люди приобретали магнитофоны по одной-единственной причине: хотели, чтобы дома у них был свой Окуджава.

Вот это было внове. Раньше-то поклонники Утесова или Шульженко собирали пластинки, чтобы под звуки очередного шлягера скоротать субботний вечерок, а то и потанцевать. В этом же случае возникла совсем иная потребность: певец понадобился как собеседник, как друг, общение с которым содержательно, волнующе, интересно. Слушали не песню, не отдельный номер – слушали певца… Он еще ни разу не появился на концертных подмостках, а его уже знали повсюду».

А. Утевский, на глазах которого Высоцкий впервые взял в руки гитару, вспоминал: «Петь Володя начал еще мальчишкой. Садился на диван, брал гитару и тихонечко, чтобы не мешать присутствующим, что-то пел, подыгрывая себе. Мне его занятия на гитаре были неинтересны, к тому же он подбирал по слуху чужие, где-то услышанные мелодии. Пытался он сочинять и что-то свое, но получалось невразумительно – жизни он не знал, словарный запас был невелик… И тем не менее Володя упорно терзал гитару, учился посредством слова выражать мысли…»

Все песни Высоцкого того периода подражательные. Написаны они были только для того, чтобы исполнять их в кругу близких друзей под вино и закуску. А так как Высоцкий был с детских лет воспитан на блатной московской романтике, песни те писались им в определенной манере, хорошо знаемой им и любимой. Причем это совсем не значило, что Высоцкий сам был этаким блатным, вхожим в хулиганские компании парнем. Ведь он и летчиком никогда не был, и моряком, однако это не мешало ему сочинять замечательные песни о них. Просто Высоцкий с детских лет был настоящим романтиком, наделенным уникальным даром воображения и поэтическим талантом.

В 1959 году Иза Высоцкая окончила училище, и ее распределили в Киев в Театр имени Леси Украинки, а Владимир еще целый год должен был доучиваться в студии. Теперь их связывали друг с другом только почта и телефон.

Вспоминает Б. Поюровский: «Учился Володя нормально. Ни о каком первенстве речи не было, он был, что называется, хорошист. Володя не был ни лидером, ни надеждой и гордостью курса, но и не причинял особых неприятностей.

Он шел ровно… Я не помню случая, чтобы кто-то говорил, что Высоцкий завалил экзамен, что он приходил и просил: «Разрешите мне пересдать весной или осенью». Я не помню такого.

Он свято относился к профессиональным дисциплинам: к сценической речи, с которой у него были нелады, к танцу, который давался ему нелегко, к актерскому мастерству…

У Володи академических срывов не было. Никогда. По линии поведения – были. Но Павел Владимирович Массальский – руководитель курса – так все «замазывал», что от этого и следа не оставалось. И не только по отношению к Володе, но и по отношению к любому своему студенту. Он этим славился. С ним никто ничего не мог сделать, и его студенты всегда грешили дисциплиной. Павел Владимирович был человеком несказанной доброты и редкостного благородства. Его все очень любили и бывали у него дома.

Павел Владимирович обожал Володю, и я считаю, что беда Высоцкого в дальнейшем была во многом связана с обожанием Массальского. На других курсах очень строго было насчет выпивки, а на этом – просто. Правда, в те годы Павел Владимирович был уже болен и говорил мне, что после шести часов вечера ему нельзя пить даже чай. Только стакан кефира. Но из-за того, что он сам когда-то выпивал, был снисходителен к этому греху у других. И, конечно, его студенты этим грешили…»

В 1959 году, еще будучи студентом, Высоцкий совершенно случайно сыграл роль в крошечном эпизоде в фильме Василия Ордынского «Сверстницы». Это был его дебют в кино, хотя, в сущности, ничего играть в этом эпизоде молодому актеру и не понадобилось: его лицо всего лишь на несколько секунд мелькнуло среди таких же, как и он, студентов-статистов (роль студента Пети). Сам Высоцкий о тех съемках вспоминал коротко: «Моя первая работа в кинофильме „Сверстницы“, где я говорил одну фразу: „Сундук и корыто“. Волнение. Повторял на десять интонаций. А в результате сказал ее с кавказским акцентом, высоким голосом и еще заикаясь. Это – первое боевое крещение».

А главную роль в том фильме исполнила ровесница Владимира Высоцкого Лида Федосеева, впоследствии ставшая женой Василия Шукшина.

Примерно на это же время выпадает и дебют Владимира Высоцкого на концертной сцене. Случилось это в студенческом клубе МГУ по протекции не кого-нибудь, а самого Сергея Юткевича, который посоветовал директору клуба Савелию Дворину пригласить к себе на концерт «одного студентика с последнего курса Школы-студии МХАТа, кажется, из класса Массальского». Свидетель того концерта Павел Леонидов позднее вспоминал:

«Дней за пять до того концерта позвонили Дворину из 9-го управления КГБ и сообщили, что будет на концерте сам Поспелов (62-летний Петр Поспелов в те годы был не кем-нибудь, а кандидатом в члены Президиума (Политбюро) ЦК КПСС и секретарем ЦК по идеологии, лауреатом Сталинской премии и Героем Социалистического Труда. – Ф.Р.). Управление КГБ просило у Дворина места для охраны и план зала, фойе, закулисной части и т. д. и т. п…

Заканчивать концерт должен был жонглер Миша Мещеряков, работавший в ритме и темпе пульса сошедшего с ума… Перед Мещеряковым вышел на сцену парнишка лет восемнадцати на вид, подстриженный довольно коротко. Он нес в левой руке гитару. (Это и был Владимир Высоцкий). Сел опасливо и как-то боком, потом миновал микрофон и встал у края рампы, как у края пропасти. Откашлялся. И начал сбивчиво объяснять, что он, в общем-то, ни на что не претендует, с одной стороны, а с другой стороны, он претендует, и даже очень, на внимание зала и еще на что-то. Потом он довольно нудно объяснял, что в жизни у человека один язык, а в песне – другой, и это – плохо, а надо, по его мнению, чтобы родной язык был и в жизни, и в книгах, и в песнях – один, ибо человек ходит с одним лицом… Тут он помолчал и сказал нерешительно: «Впрочем, лица мы тоже меняем… порой»… И тут он сразу рванул аккорд, и зал попал в вихрь, в шторм, в обвал, в камнепад, в электрическое поле. В основном то были блатные песни и что-то про любовь – не помню песен, а помню, как ревел зал, как бледнел бард и как ворвался за кулисы, где и всего-то было метров десять квадратных, чекист и зашипел: «Прекратить!» С этого и началась Володина запретная-перезапретная биография…

Володю после концерта караулили иностранные студенты часа два, а мы с Двориным улизнули через аудитории. Дворин благодарил Володю, жал ему руку, а на меня косил смущенный, добрый и перепуганный глаз…»

В марте 1960 года бывший муж Изы все-таки дал ей развод (к этому делу приложила свою руку бабушка Высоцкого, которая жила в Киеве, работала врачом-косметологом и имела весьма обширные связи среди руководящих работников города), и она прилетела в Москву, чтобы сыграть запоздалую свадьбу с Высоцким. Она состоялась 25 апреля. Вот как об этом вспоминает сама И. Высоцкая: «Сначала решили не устраивать пышной свадьбы, поскольку мы с Володей фактически были давно женаты. Позвонили в Ленинград Семену Владимировичу, у него, кажется, шли экзамены в Академии связи. Он сказал:

– Делайте нормальную свадьбу. Как у людей.

И Евгения Степановна со своими армянскими родственниками взялась за дело. Целые сутки они готовили. Мне купили очень красивое бело-розовое платье на каркасе. На примерке в магазине, едва я успела надеть каркас, продавщица сказала: «Как вам оно идет!..»

Сначала мы думали играть свадьбу в комнате у Володи Акимова. Нина Максимовна даже заходила туда и вымела из-под мебели два ведра окурков и фантиков. Но в конце концов решили устраивать ее дома, на Большом Каретном. Накануне этого события Володя устроил мальчишник для своих друзей в кафе «Артистическое». Он очень долго не возвращался домой, и тогда я пошла его выручать. На обратном пути он сказал:

– Изуль, а я всех пригласил на свадьбу!

– Кого всех?

– Не помню. Всех пригласил.

На мне было прелестное платье в палевых розах, которое мне купили в магазине «Наташа» на улице Горького. Материал назывался перлон, такого сейчас нет. Туфли, естественно, без каблуков, бледно-лимонного цвета. Никакой фаты. А Володя… Он был в рубашечке, мы купили ему костюм, но он его не носил… Расписались в Рижском ЗАГСе, под патефон, где почему-то был не марш Мендельсона, а музыка из фильма «Укротительница тигров». Мы хохотали страшно…

Свадьба была шумная и многолюдная. Мы заняли, наверное, всю квартиру на Большом Каретном, но там были маленькие комнатки, и люди сидели везде, где только можно. Пришел почти весь курс Володи, большая часть моего курса, друзья Володи по школе и по Большому Каретному и его родственники – кто был в это время в Москве. Из моих родных не было никого. Не было, по-моему, и Семена Владимировича: он не смог освободиться от своих учебных дел.

Каких-нибудь особых эпизодов от свадьбы в моей памяти не осталось. Было шумно и весело – чисто по-студенчески. Володя много пел. Несколько раз громко объявлял гостям: «Она меня соблазнила, лишила свободы!» Это было любимой темой его шуток в мой адрес. Когда мы относили заявление в ЗАГС, девушка-распорядитель стала объяснять Володе порядок последующих действий. Володя замахал руками в мою сторону:

– Это вы ей говорите! Я в этом ничего не понимаю, а она уже все знает! Все-все говорите ей!..