banner banner banner
Царица без трона
Царица без трона
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Царица без трона

скачать книгу бесплатно

Царица без трона
Елена Арсеньева

Кровью и слезами полита дорога к трону, не бывает любви в браках венценосных особ... Вес это знала прекрасная польская паненка Марина Мнишек, но ничто не могло остановить ее в желании стать великой русской царицей. Влюбленный в нее без памяти безродный авантюрист, который выдает себя за царевича Димитрия и пытается захватить русский престол, готов бросить все к ногам Марины. Но гордая красавица требует лишь одного – стань царем, и тогда я твоя...

Елена Арсеньева

Царица без трона

Я вам не Годунов!

    Димитрий I

Давно пророчили небеса недоброе, давно ниспосылали людям предупреждения и знамения. Так, еще лет за пять до свершения сего ужаса, в лето 1601-е от Рождества Христова, ночная стража стрельцов, идучи на смену караула в Кремль, видела, как над царскими палатами с западной стороны, от польской границы, промчалась по темному небесному своду колесница, запряженная шестерней. Ямщик был одет не как московиты одеваются, а в польский кунтуш. Раскрутив над головою бич, хлестнул им по ограде дворца и крикнул нечто оглушительное, ужасное, неразборчивое – крикнул на некоем нечеловеческом наречии, более всего напоминающем шипящий, змеиный говор польский. И было это столь страшно, столь пугающе, столь непереносимо взору и слуху, что стрельцы разбежались, зажимая уши и закрывая глаза, дабы ничего не слышать, дабы не зреть более сего знамения, кое, несомненно, пророчило погибель державы и даже прямо указывало, с какой стороны ждать беды.

И вот – дождались!

Беда нагрянула с запада. С польских земель.

Шляхта пришла на Русь. А привел ее не кто иной, как сын Ивана Грозного.

Как же, сын царев! Всего-навсего поп-расстрига Отрепьев. Тварь богомерзкая, ублюдок невесть чей, пащенок и предатель.

Так уверяла царская грамота.

Декабрь 1605 года, Москва, Кремль, зимний дворец Димитрия

Ее тело чудилось вылитым из сливок…

Ресницы полукружьями лежали на щеках. Темные брови были приподняты будто в удивлении.

Что ей снилось? Что изумляло в том мире, который сейчас прозревала ее бессонная бродячая душа?

Может быть, если Димитрий теперь уснет, их души встретятся в мире видений, как уже не раз бывало: иногда они рассказывали друг другу сны, поражавшие диковинными, немыслимыми совпадениями.

Димитрий чуть приподнял голову, но встать не смог: мешали ее косы. Перед тем как уснуть, Ксения обвила его шею этими своими черными, тяжелыми, душистыми косами и пробормотала чуть слышно, уже сквозь дрему:

– Вот теперь ты никуда от меня не уйдешь. Проснусь – ты все так же со мной бу…

И мгновенно уснула на полуслове, обессиленная этой нескончаемой сладострастной ночью. Уснула, думая, что наконец-то привязала милого друга к себе навеки. Убежденная, что ежели она телом и душой предалась ему, то, стало быть, и он принадлежит ей всецело. Для Ксении простое слово «люблю» было равнозначно клятве перед алтарем, она почитала себя не наложницей, не любовницей, но женой и днем, в ожидании возвращения Димитрия, вела смиренную затворническую жизнь, приличную от века всем прежним обитательницам кремлевских теремов. Дочь государя, она была воспитана в уверенности, что, рано или поздно, станет женой государя. Что Ксении было до того, что отец ее обманом взял престол московский, а тот, чьей невенчанной супругою она сделалась, звался иными людьми самозванцем и беззаконным царем? Что ей было до того, что из-за него приняли смерть ее отец, мать, брат? Все это чудилось теперь совершенно неважным. Даже то, что сама Ксения замышляла самоубийство, только бы не достаться этому самозваному чудовищу, беглому монаху-расстриге, порождению диаволову… Чьим промыслом она избегнула смерти? Кто спас ее? Бог ли, враг ли его?

Димитрий криво усмехнулся. Да, вот вопросы безответные. Знать бы, кто ему самому ворожит! Кому столь не угодил Борис и весь его род, что он, сей неведомый, чуть ли не коврами выстелил Димитрию путь от Варшавы до Москвы, к трону русскому? Кто спас Ксению от чрезмерно старательных рук Васьки Голицына да Андрюхи Шеферединова, успевших погубить жену и сына Годунова? Бог ли, враг ли его? Кто исполнил давнее, заветное, юношеское мечтание Димитрия и привел дочь Годунова к нему на ложе? И кто подшутил над ними обоими, превратив страстную ненависть в страстную любовь… любовь, которая была обречена с самого первого мгновения их встречи, любовь, которая напоминала чудный сон, снившийся враз им обоим?

Увы, от всякого сна рано или поздно наступает пробуждение, и бороться с этим бессильны как Бог, так и враг его!

Димитрий осторожно снял с шеи сначала одну теплую косу, потом другую, опустил их на постель и гибко, неслышно встал.

Ксения пошевелилась, почуяв что-то, но не смогла одолеть тяжкой усталости: повернулась на другой бок и уснула еще крепче. Теперь одна ее коса черной змейкой свилась на подушке, другая сползла с постели, свесилась до самого пола. Димитрий поднял ее, поднес к губам распушившийся кончик, а потом решительно разжал руку. Коса упала рядом с Ксенией, а он, накинув тяжелый бархатный халат, отороченный узкой соболиной полоской, вышел из опочивальни в боковой покойчик, где устроил себе малый кабинет, куда допускались только самые близкие, доверенные люди, и даже секретарь Димитрия, поляк Бучинский, сюда был вхож не всегда. Прежде всего потому, что поляк…

Петр Басманов, задремавший у стола в ожидании государя (затянулось ожидание, потому что затянулось прощание, но Петр Федорович был терпелив, все знал, все понимал!), вскинулся, провел рукой по смуглому красивому лицу – и сонливости как не бывало. Отец и дед Басманова некогда служили Ивану Грозному – правда, жизнь свою окончили в застенке, однако у Димитрия не возникало сомнений в безусловной преданности Петра. Не считая Мишки Молчанова, это был ближний, самый доверенный человек, и понимание, читавшееся в его темных глазах, не было для царя оскорбительным.

Димитрий протянул руку, и Петр Федорович, умевший понимать государеву волю без слов, вложил в нее письмо – то самое, доставленное из Сендомира лишь два часа назад.

Вообще говоря, все письма от сендомирского воеводы Мнишка, тем паче – его дочери Димитрию доставлялись безотлагательно, и он прочитывал их не мешкая, порою откладывая ради этого государственные дела. Но сегодняшнее послание немедленного прочтения не требовало. Димитрий и без того знал, что в нем.

Развернул письмо.

Почерк был чужой, незнакомый – у пана Мнишка, знать, новый секретарь. Неразумно сие – доверять несведущим государственные тайны! Но тут же, прочитав первые строки, Димитрий криво усмехнулся: судя по количеству ошибок, пан Юрий составлял сие послание московскому государю собственноручно, именно что таясь от посторонних!

Итак…

«Есть у вашей царской милости неприятели, – писал Мнишек после витиеватых и приличных приветствий, – которые распространяют о поведении вашем молву. Хотя у более рассудительных людей эти слухи не имеют места, но я, отдавши вашему величеству сердце и любя вас, как сына, дарованного мне от Бога, прошу ваше величество остерегаться всяких поводов, а так как девица Ксения, дочь Бориса, живет вблизи вас, то, по моему и благоразумных людей совету, постарайтесь ее устранить от себя и отослать подалее…»

Димитрий отшвырнул письмо. Мельком подумал, что мог бы и не стараться скрывать послание от Бучинского: очень может статься, что именно от царева секретаря пан Юрий получил «о поведении вашем молву». Хотя… присутствие Ксении во дворце ни для кого не тайна. И любой-каждый из множества поляков, которые шатаются по Кремлю и по Москве, могли настрочить сендомирскому воеводе упреждающее послание: так, мол, и так, в то время как наияснейшая панна Марианна хранит верность жениху, этот самый жених…

Хитрый Мнишек – истинный иезуит, достойный ученик учителей своих. Он не угрожает, не стращает Димитрия. Но уже само получение этого письма, само имя Ксении, названное в нем, значат для понимающего неизмеримо много. Как говорится, умный поймет с полуслова. Вот и Димитрию понятно: отец Марины не просто рассержен. Он в ярости! Насчет мягкости укора будущему зятю за откровенное распутство обманываться не стоит – мягкость сия мнимая. И если Димитрий не внемлет предупреждению, Мнишек посчитает, что он нарушает принятые меж ними соглашения, а значит, сам сочтет себя вправе нарушить главное свое слово: отпустить из Польши дочь.

Димитрий быстро зажмурился, словно пред ним где-то вдали блеснул страшный огненный меч. Он и сам знал, что в его любви к Марине было нечто роковое, нечто пугающее его самого. Наваждение, может быть, бесовское наваждение, но… Но одна только мысль о том, что, быть может, он никогда не увидит ее больше, заставляла дыхание пресечься.

Нет, лучше не думать, не размышлять, отчего так складывается, отчего душа его скручивается в тугой комок необъяснимой боли при одной этой мысли: «Никогда не видеть Марину!..»

Мнишек знал, что делал, когда писал это письмо. До его получения присутствие Ксении во дворце могло быть сколь угодно долгим. Но с той минуты, как Димитрия известили о письме, все изменилось. И нынешняя ночь была для любовников последней.

Димитрий обернулся к Басманову. Тот уловил его движение краем глаза (сидел с почтительно потупленным взором) и встал:

– Прикажешь, государь, немедля ехать или до утра повременим?

– Да уж скоро утро. Час-другой пусть еще поспит, а ты тем временем скажи возок приготовить да все вещи в него снести. А самому тебе ехать не обязательно. Понадобишься скоро. Пошли кого другого, хоть Татищева. Заодно с сестрой повидается – сколько я помню, она настоятельница на Белозере? Все не к чужому человеку отправляю… – Осекся, махнул рукой, останавливая невольный промельк сочувствия, не то и в самом деле явившийся на лице Басманова, не то лишь почудившийся. – И все, довольно. Вели еще коня мне приготовить. Я буду в крепостце. Когда… ну, потом, когда все свершится, пришлешь за мною, я и ворочусь.

Быстро пошел в смежную комнату, где хранилась одежда.

На пороге вдруг повернулся и сказал странным голосом, словно сам себе удивлялся:

– Пускай Татищев игуменье накажет, чтобы не сразу… не сразу под постриг вели. Пускай пока в белицах поживет.

И вышел наконец, оставив Басманова в недоумении, которое тот, впрочем, никак не изъявлял, ибо не служивое это дело – постигать силы, движущие государевыми поступками.

Кажется, Димитрий и сам не постигал сих движущих сил. Да и не хотел постигать, если честно!

Он подумал, что теперь Марине путь в Россию вполне открыт.

Марина – венец его трудов, венец его стараний и страданий, его заслуженная награда, не менее желанная, чем московский престол, – может быть, даже более.

Марина!..

Февраль 1606 года, Польское королевство, Самбор

«Ах, наисладчайший Иисус! Ты все видишь. Мальчишка так хочет залезть панне Марианне под юбку, что даже похудел. Самое смешное, он и сам не понимает, что с ним происходит. Убежден, будто занят исключительно рыцарским служением прекрасной даме, а сны, после которых его простыня наутро вся бывает покрыта пятнами, – злостный промысел диавола».

Барбара Казановская, гофмейстерина панны Мнишек, делала вид, будто внимательнейшим образом осматривает новые фижмы, вот только что, полчаса назад, привезенные из Парижа (все свои туалеты дочь воеводы сендомирского получала из французской столицы), а сама исподтишка косилась на худенького юношу, по сути – мальчика, одетого не как взрослый шляхтич, а в пышные панталоны с разноцветными вставками в прорезях, чулки и колет. На его гладко причесанных, лишь слегка подвитых кудрях красовался бархатный берет с пером.

Колет, вставки в черных панталонах и берет были синие. Перо и чулки – белые. Глаза и волосы юноши отличались редкостной чернотой, даже слегка отливали вороненой синевой.

«Не мальчик, а цукерка! [1 - Конфетка ( польск.).] С ума сойти, какой красавчик! Какие ноги, ах, Матка Боска, ну до чего же прельстительно обтягивают их эти тонкие, из шелковых нитей связанные чулки! Право, жаль, что нынче уже вышли из моды короткие штаны и теперь только пажи щеголяют при дворе своими стройными ножками. А впрочем, истинная красота и прелесть свойственны только ранней молодости. Потом, с годами, мужчину отличает опытность, храбрость, сила, мужчина становится интересен и даже, если повезет, загадочен, однако вот такую прелесть нераспустившегося цветка увидишь только у пятнадцатилетнего юнца!»

Барбара, большая ценительница красоты молоденьких пажей, подавила невольный вздох от того, что «цукерка» Ян Осмольский никогда не взирал на пани Казановскую иначе как с сыновним почтением, но тут же и усмехнулась. Мужчины небось вот точно так же меряют взорами незрелые прелести молоденьких прелестниц из свиты панны Марианны, однако, едва кое-что зашевелится в штанах, они поспешают к зрелым дамам, просвещенным в науке страсти нежной. Только такие дамы и способны дать им истинное утешение и наслаждение. Не будь Янек Осмольский невинен, словно дитя малое, не будь он столь щенячьи влюблен в вельможную панну Марианну, госпожу свою, Барбаре, пожалуй, стоило бы позаботиться о своевременном образовании сего молодого дарования. Из него вышел бы толк, наверняка вышел бы – стоит только заглянуть в эти потаенно блистающие очи, посмотреть на жаркий румянец, заливший его щеки…

А что это он там трогает словно невзначай? Ах ты, святая сила небесная! Да ведь это новый корсет панны Марианны, со всеми прочими украсами лишь нынче присланный из Парижа! Мальчик мнет и тискает его, словно груди возлюбленной. Небось заложил бы душу бесу, дабы хоть на полчасика сделаться этим корсетом и прильнуть к нежному телу некой особы… довольно-таки сухореброму и чрезмерно тощему, если уж говорить честно.

Ах, грех, грех… Барбара торопливо обмахнулась двумя пальцами, сотворив крестное знамение, поднесла к губам распятие, сделанное из кедра, который вырос не где-нибудь, а на могиле святой мученицы Барбары, ее покровительницы. Пани Казановская самозабвенно предана своей госпоже, жизнь за нее отдаст не задумываясь, так что не стоит принимать всерьез злоехидство, кое вдруг проскользнуло в ее мысли. Диавол искушает, когда Бог далеко, это всем известно! Подсылает своих подручных, бесов, которые так и норовят пощекотать достойную пани и навести ее если не на искушение, то на самые фривольные мыслишки. А пани Казановской всегда трудно было устоять перед мужскими домогательствами… даже если это домогательства бесов. Они ведь тоже как-никак мужчины!

Барбара сотворила крестное знамение с новым усердием. Панна Марианна столь религиозна и рассудительна, воистину – достойная духовная дочь отцов-иезуитов, и ежели бы она каким-то образом дозналась о размышлениях своей гофмейстерины…

Ну, философски пожала плечами Барбара, Господь наш дал нам голову не только для того, чтобы украшать ее самыми разными парикмахерскими изысками и покрывать алмазными и жемчужными сетками, но прежде всего для того, чтобы таить в ней свои самые сокровенные и грешные, порою даже крамольные мысли.

Например, такую: как бы ни носилась вся шляхта вплоть до самого пана Мнишка – да что до пана Мнишка! До князей Адама и Константина Вишневецких! До самого его величества короля Сигизмунда! – словом, как бы ни носились вельможные паны с этим некрасивым русским, которого они все в один голос провозгласили новым царем, истинным сыном ужасного царя Иоанна IV и надеждою католичества на востоке, Барбара ни на секунду не усомнилась в том, что претендент самый настоящий самозванец. Все-таки царь Иоанн, несмотря на свой ужасный характер и дикарскую жестокость, был видным, красивым мужчиной. Высокий, статный, сероглазый… Надо полагать, и мать его сына Димитрия была не из последних красавиц – кого попало государь не привел бы к себе на ложе! Что же представляет собой этот неведомый человек, назвавшийся царевичем Димитрием и прикрывающийся тенью Грозного, будто поношенным плащом?

Барбара Казановская повидала мужчин в своей жизни, повидала-таки, однако столь непривлекательных панов встречала немного! Росту претендент среднего, даже невысокого, лицо у него круглое, и его, только зажмурясь, можно назвать красивым, черты и глаза омрачены задумчивостью, ну а волосы имеют рыжеватый оттенок. Правда, очи редкостного темно-голубого цвета напоминают глубокое вечернее небо, и эти очи – самое приятное, что есть в его лице. Ну, чтобы быть справедливой, следует сказать, что сложения молодой человек хорошего. По слухам, руки его отличаются необычайной силой. А что до роста… Это Барбара обладает скульптурными формами и может поглядывать свысока не только на многих дам, но и на иных кавалеров. А панна Марианна и сама не больно-то высокая. Можно сказать, она малюсенькая. И рядом с такой крошкой русский жених смотрится вполне прилично. Кроме того, относительно невысоких мужчин существует одна пословица… в приличном обществе ее не произнесешь, но она очень точно отражает суть дела: «Маленький, но е…й!»

Дай Бог, конечно. Дай Бог! Барбара не раз и не два слышала – да и по собственному опыту знала! – что постель скрепляет самые натянутые отношения. Панна Марианна ведет себя скромницей, но иной раз из ее серых очей проблеснет такой пламень… Пусть она найдет свое счастье не только на царском троне, но и на царском ложе. Хотя ее неуемное честолюбие вполне может заменить ей любовные радости. Барбара отлично помнит: когда сестра панны Марианны Урсула выходила замуж в Заложицу, за князя Константина Вишневецкого, находились завистники (прежде всего – завистницы!), которые якобы сочувственно подсмеивались над Марианной. Ну как же, младшая сестра пошла под венец раньше старшей! Это ли не позор? И судачили, что панна Марианна не больно какая красавица. Нос длинноват, губы тонкие. Брови, правда, хороши… И за что только ее считают признанной чаровницей? За что влюбляются в нее некоторые глупые паны? Эх, зря она отказала Гнилицкому и Корецкому! Как бы не засиделась в девках!

Панна Марианна отмалчивалась с самым высокомерным видом. Для нее все эти Гнилицкие, Корецкие, Брачинские, Годлевские были мелкая сошка.

Да что они! Сам Сигизмунд некогда предлагал панне Марианне – весьма недвусмысленно! – сделаться его любовницей. Само собой разумеется, она отказала. Королевская постель ее не влекла. Вот если бы Сигизмунд предложил ей трон…

И правильно сделала, что отказала. Дождалась-таки своего часа!

Из-за нее потерял сон и покой этот русский, кто бы он там ни был – истинный наследник престола или авантюрист, каких свет не видывал. Марианна вполне овладела его волею, он только и ждет, когда ясна панна наконец-то отправится в Москву. Однако отец Марианны все откладывает и откладывает отъезд. И пан Юрий, и господа иезуиты, которые благословили будущий брак, а также всю эскападу на восток, понимают: Марианна, или, как называют ее русские, Марина, – практически единственное средство держать в руках Димитрия. Воссев на престол и найдя единомышленников и преданных слуг во многих русских, он вполне может нарушить некоторые свои обещания. Например, насчет передачи Юрию Мнишку Смоленского и Северского княжества в потомственное владение, а также – доходов с близлежащих земель (лично панне Марианне полагался миллион польских злотых и Великий Новгород и Псков со всеми ближними землями и уделами); насчет заключения вечного союза между обоими государствами; насчет свободного въезда иезуитов в Россию, строительства католических церквей, латинских школ и постепенного окатоличивания русских; насчет помощи шведскому королю вернуть его престол; насчет… Да мало ли надавал обещаний этот синеглазый царевич в ослеплении любви и жажде власти! Барбара сама слышала, как шутил пан Мнишек: «Царь Иоанн Грозный намеревался пришить нашу Польшу к своей России, словно рукав к шубе. Ну не смешно ли, что благодаря его сыну мы пришьем Россию к Польше, словно шубу к рукаву!»

Конечно, мысль заманчивая. Но хитрый пан Мнишек понимает: если иголкой служит Димитрий, то ниткой, которая доподлинно скрепит, сошьет этот союз, является панна Марианна.

Барбара не сомневалась: пан Юрий и господа иезуиты рады были бы вовсе не выпускать царскую невесту из Польши до тех пор, пока Димитрий не выполнит всех своих посулов – и еще в придачу десятка других. Хороший был сделан ход – в ноябре прошлого года обручить Марианну с послом Афанасием Власьевым, представлявшим московского государя. Теперь Димитрий не сможет отказаться от Марианны, даже если сонмы красавиц-москвитянок начнут досаждать ему своей любовью! А слухи такие ходят…

Барбара вспомнила, как на обручении, проходившем в Кракове чрезвычайно пышно, в присутствии короля, кардинала и всех сановников, Власьева спросили, не давал ли Димитрий обещаний другим женщинам. Посол ответил уклончиво:

– Коли и давал, мне про сие неведомо.

А когда вопросы сделались более настойчивы, вывернулся с неожиданной ловкостью:

– Ну сами посудите, вельможные господа: кабы обещался государь другой невесте, на что б ему гнать меня в вашу Польшу?!

Не зря ходили слухи, будто посланец русского царя не столь уж прост и весьма искушен в дипломатических увертках (он начинал службу еще при Грозном!), даром что рожа у Власьева при этих словах была совершенно дурацкая. А потом он начал падать крыжем [2 - Крыж – крест ( искаженный польск.).] наземь всякий раз, когда упоминалось имя царя Димитрия, обертывал руку платком, прежде чем прикоснуться к руке Марианны, объясняя, что недостоин касаться будущей государыни российской, и всячески остерегался, чтобы платье его не коснулось платья Марианны (в самом деле, исключительно роскошного, из белой парчи, затканной жемчугами и сапфирами), сердито надувался оттого, что обрученная невеста его господина, уже почти царица, целовала руки польскому королю, как бы подчеркивая подчиненное, зависимое положение России от Польши (а ведь всякому русскому кажется, что должно быть наоборот!), – словом, вел себя как истинный шут гороховый, смешивший окружающих своими глупыми выходками, и непонятно было, правду ли он сказал насчет верности Димитрия своим обетам или отвел всем глаза.

Ах, подумала Барбара, природа мужчины такова, что он не может долго переносить телесное одиночество! С другой стороны, такова же и природа некоторых женщин. Все дело лишь в том, чтобы уметь прятать концы в воду. К примеру, о пани Барбаре Казановской никто и слова худого не скажет, хотя ее плотские аппетиты трудно назвать умеренными, а вот Стефка, Стефания Богуславская, молоденькая камер-фрейлина панны Марианны, сразу видно, готова поднять юбки для любого и каждого и даже не заботится скрывать это! Когда-нибудь такое поведение доведет ее до большой беды, или Барбара Казановская ничего не понимает в жизни!

Янек Осмольский, притихший было в своих мечтаниях, вдруг встрепенулся, и по его просиявшему лицу Барбара узнала о приближении госпожи еще прежде, чем расслышала шелест ее юбок и дробный перестук каблучков.

Двери отворились. Чуть боком – объемистые фижмы непомерно распирали юбку – вошла панна Марианна.

Янек сорвал с головы берет и нырнул в глубочайший поклон.

– Барбара, письмо из Москвы, – произнесла Марианна, даже взгляда ласкового не бросив в сторону мальчика, который так и замер, согнувшись и подметая пером пол, словно утонул в своих нижайших чувствах. – Отец полагает, что теперь мне можно ехать.

Госпожа и ее гофмейстерина понимали друг друга с полуслова. Барбаре не надо было объяснять, что пан Мнишек дал бы согласие на отъезд дочери только в одном случае: если бы доподлинно узнал о том, что ей не угрожают никакие соперницы. Значит, красавица Ксения Годунова удалена от двора. В цивилизованных странах государи выгодно выдают замуж своих отставленных любовниц и дают им немалое приданое в знак признательности за былые заслуги на поле страсти, однако российские цари, дикари по сути своей, все как один заточают разведенных жен либо отвергнутых наложниц в монастыри. Можно не сомневаться, что именно эта участь постигла и Ксению. Ходили слухи про ее косы необычайной красоты… Уж наверняка Ксения теперь рассталась со своими дивными волосами, чтобы накрыться клобуком.

Очень хорошо! Надо полагать, новое обиталище дочери Годунова находится далеко от Москвы. Гордая полячка Марианна не потерпела бы присутствия бывшей соперницы в одном с ней городе.

– А какие чудные подарки присланы отцу и мне! – радостно воскликнула Марианна. – Чернолисые шубы и шапки, золотые чарки, осыпанные жемчугами и драгоценными каменьями, булава, оправленная золотом с рубинами, кони в яблоках, а к ним седла и уздечки, украшенные золотом и каменьями, а вместо поводов у них злотые цепи, часы в хрустале с золотой цепью, два ножа, один алмазами осыпанный, другой сапфирами и изумрудами, два персидских ковра, вытканных золотом, связки сороков самых лучших соболей…

Да, перечислять подарки жениха Марианна могла бы долго, ведь это доставляло ей истинное наслаждение. Димитрий был необычайно щедр к невесте и будущему тестю. Благодаря его щедрости Марианна постепенно становилась одной из самых богатых шляхтянок Польши… а скоро сделается богатейшей особой во всей огромной России!

С той стороны, где стоял паж, донесся не то вздох, не то всхлипывание. Несмотря на свою молодость, Янек уже был искушен в придворных интригах и умел слышать недосказанное. И сейчас сердце его разрывалось между радостью за обожаемую госпожу, которую более не будет унижать неверность обрученного жениха, и горечью оттого, что ей придется-таки ехать в Россию, чтобы сделаться там женой какого-то туземного господарчика…

Именно что господарчика! Даже в корчмах бьются об заклад пропившиеся шляхтичи, за кого таки сосватал сендомирский воевода красавицу-дочь: за истинного ли царевича или за какого-то прощелыгу, обманом воссевшего на трон?

Декабрь 1605 года, Москва

– Ворота отвори-ить! – раздался зычный окрик, и два стрельца, дремавшие по обе стороны Никитских ворот, всполошенно вскинулись.

Ночь темная на дворе, кого и куда понесло? А, ну понятно… царя нелегкая гоняет.

Сняли засов, растащили в стороны створки, и в медленно растворившуюся щель по двое промаршировали алебардщики в кирасах и шлемах. Вышли на площадь, выстроились порядком, салютуя оружием группе всадников, вырвавшихся из Кремля и на полном скаку помчавшихся к Москве-реке, где бессонно полыхали костры на берегу: стояла стража возле государевой забавы, чтобы лихие люди не порушили ее.

Стрельцы медленно затворяли ворота. Алебардщики так и остались по ту сторону – будут ждать здесь возвращения царя, сменяясь через каждые два часа. И то диво, как они выдерживают в своих железяках столь долгое стояние на морозе! Конечно, под шеломом, более напоминавшим перевернутый, до блеска начищенный котел, у каждого вздет вязаный подшлемник, да и под кирасами внизу теплые, простеганные суконные кафтанчики и меховые безрукавки, а все едино – не сравнить с теплыми тулупами, которые надевает московская ночная стража студеными декабрьскими ночами. Ну что ж, такая уж их, наемников, доля. Служба у каждого своя, а, по слухам, платят чужинцам щедро!

У царя было три иноземные дружины: одна под началом француза Якова Маржерета, вооруженная протазанами [3 - Алебардами.] с позолоченным изображением русского орла, с древками, которые были обтянуты бархатом, а поверх него увиты серебряной битью [4 - Бить – тончайшая, словно нитка, проволока из серебра или золота для украшения одежды или воинских знаков.], с золотыми и серебряными кисточками. Дружина Маржерета выглядела самой нарядной, платье у алебардщиков было бархатное – праздничное, а будничное – суконное. Хорошо было также воинство Матвея Кнутсона, ливонца: их алебарды украшены царским гербом на обеих сторонах лезвия, платье темно-синего цвета с красными камковыми [5 - Камка – шелковая ткань с разводами, чаще всего красная.] рукавами и такого же цвета штаны, а камзол обшит бархатными с битью шнурами. Третьей дружиной начальствовал ополячившийся немец Альберт Вандеман, которого чаще отчего-то звали пан Скотницкий. У его дружины одежда была обшита зеленым бархатом.

Такова была воля царя Димитрия – окружить себя не стрельцами, а иноземными солдатами. Его повадка казалась москвичам весьма диковинной, ведь все русские прирожденные цари выезжали верхом всегда в сопровождении стрельцов. А этот носится с горсткою своих трабантов [6 - Трабанты, или драбанты – телохранители, вооруженный почетный караул для охраны высокопоставленного лица.]. Стрелецкое же войско, вооруженное длинными пищалями, стоит на охране Кремля и самого города. Лишь иногда государь дает приказ вывести войско на берег Москвы-реки, чтобы заставить играть в детские игрища: строить деревянные или снежные (смотря по времени года и погоде) крепостцы, брать их приступом и обстреливать из больших пушек, которых было в последний год отлито немало, хотя пушек и так хватало в Москве. Ну, зато пушкари теперь всегда при деле: уж и ядер переводилось на государевы забавы! Вот ведь и ночь ему не в ночь: не иначе черт щипнул за бок – чего сорвался в крепость еще до заутрени, словно татары подступают к городу?

«Татары, – мысленно повторял Димитрий, отворачивая лицо от студеного ветра, – татары, татары…»

Он твердил это слово, чтобы горячую голову не терзало воспоминание о черных косах, только недавно ласково обвивавших его шею, о белой руке, по-детски подложенной под щеку, о нагой груди, с которой сползло покрывало, открыв взору нежную округлость, завершенную темно-розовым, набухшим от жадных поцелуев любовника соском…

«Татары, татары, татары…»

Вечная угроза русским землям, неиссякающая угроза, тем более опасная, что силища эта злобная наваливается внезапно и стремительно. Отправляясь в набег, они ведь никогда не берут с собой тяжестей, которые мешали бы им и затрудняли продвижение, а именно запасов провианта или амуниции. Татары, как всем известно, питаются конским мясом и обыкновенно берут с собой вдвое больше лошадей, чем людей. У каждого всадника по две лошади: устанет одна – он вскакивает на другую, а освободившаяся лошадь бежит за хозяином, как собака, к чему она приучается очень рано. И когда падет лошадь, что бывает часто, татары едят конское мясо: взяв кусок, они кладут его под седло, пустое внутри, и мясо там лежит и преет до тех пор, пока не сделается мягким. Тогда они охотно едят его; сверх того, они отовсюду уводят скот и таким образом обеспечивают себе пропитание. Приближаясь к реке, они связывают вместе поводья и хвост обеих лошадей, на которых сами становятся, привязав сделанные из дерева луки к спине, чтобы не замочить их и не ослабить тетиву. И таким образом татары чрезвычайно быстро переправляются через реку и наваливаются всем скопом на поселение. Они все одеты с головы до ног в овечьи или звериные шкуры, так что видом походят на чертей…

«Очень хорошо! – усмехнулся Димитрий. – Мое «чудовище ада» про них в самый раз будет. Чертовщина против чертей!»

«Чудовищем ада» на Москве называли придумку царя – крепость на колесах, внутри которой были установлены полевые пушки и всегда имелся изрядный огнестрельный припас, чтобы употребить против внезапного натиска татар. Димитрий надеялся, что частые огненные залпы напугают и самих всадников, и, что не менее важно, лошадей. Да, крепость на колесах была измышлена весьма хитроумно. А уж как изукрашена! На стенах ее были изображены диковинные боевые животные – элефанты, называемые по-русски слонами – за то, что при ходьбе весьма слоняются из стороны в сторону. Элефантов, сиречь слонов, Димитрий видел в Польше на цветных гравюрах, изображавших жизнь чудесных индийских стран. Между прочим, рассказывали, что одного такого слона привели как-то в подарок царю Ивану Грозному, отцу-батюшке, однако животное оказалось строптивым, чина царского не почитало и нипочем не желало преклонить пред государем колени, почему крутенький нравом Иван Васильевич вскоре разъярился настолько, что повелел отрубить непокорному элефанту голову. Насилу выпросили помилование для чудного животного!

Окна в движущейся крепости были сделаны точно так, как на лубочных картинках изображаются врата ада, и из них должен был извергаться огонь из больших пушек. А понизу шли ряды окошечек, подобных головам чертей, из которых торчали жерла самых малых пушек.

Эта крепость была вся, от начала до конца, придумана, нарисована и вычерчена для строительства самим Димитрием – так же, как медное изваяние Цербера, страшно клацавшее зубами. Цербера он велел поставить перед своим дворцом, и надо было видеть лицо Ксении, когда она впервые увидела чудище! Сначала испугалась до полусмерти, спряталась за спину Димитрия, долго потом даже во двор выходить не хотела, но в конце концов привыкла к Церберу и даже, кажется, с трудом удерживалась, чтобы не отвесить ему приветственный поклон в ответ на зубовное клацанье. Была совершенно уверена, что чудище сие только наполовину медное, а вполовину – живое и таким образом Цербер здоровается с царем и его любушкой.

И снова всплыло в памяти дивное видение ее нагих грудей, белопенных, манящих… Чудилось Димитрию или на самом деле они сделались в последнее время еще пышнее, налились, словно спелые плоды? Он отчего-то никак не мог вспомнить, когда у Ксении были в последний раз ее женские дни. В этом месяце? Или в прошлом? Кажется, в прошлом… Что, если груди налились так оттого, что она понесла? Гос-по-ди… Как же она будет в монастыре, если это так?!

Нет. Не думать о Ксении. Не думать! Кто она? Всего лишь сладостная утеха победителя, добыча на поле брани, трофей, как говорят иноземные наемники. Наложница, полонянка, рабыня. Не жена!

Царь не женится на рабыне, особенно если у него есть сговоренная и обрученная невеста, которая, хочется верить, скоро отправится в Москву. А до приезда Марины и до того сладостного мгновения, когда Димитрий сможет наконец-то взойти на супружеское ложе, ему придется утешаться девками. Ну что ж, Мишка Молчанов весьма поднаторел в мастерстве сводника. Надо быть, не разучился, пока государь брал к себе в постель одну только Ксению Годунову и жил с нею словно бы не блудным делом, а так, как муж живет с женою. А разучился Мишка – стало быть, придется припомнить прежнее ремесло. Раньше особенно нравилось Димитрию, когда девок приводили в баню. Он пробовал всех, потому что мужская сила его чудилась неиссякаемой, а потом девицами наслаждались Мишка и Петр Басманов, который, по счастью, не унаследовал противуестественных наклонностей своего отца Федора Алексеевича, а славился знатным бабником.