скачать книгу бесплатно
Метафизика Петербурга. Немецкий дух
Дмитрий Леонидович Спивак
Книга посвящена участию российско-немецких культурных контактов в формировании духовности «петербургской цивилизации», от лютеранских влияний петровской эпохи или «петербургско-берлинского» масонства – до «философской интоксикации» идеями Шеллинга, Гегеля, а позже и Маркса, или антропософских увлечений младших символистов. Особое место уделено длительной истории отношений новгородцев с ливонскими рыцарями и ганзейскими купцами, которым довелось внести свой вклад в предысторию «мифа Петербурга». В книге подведены итоги многолетних историко-психологических исследований, проведенных автором – доктором филологических наук, научным сотрудником Российской Академии наук. Она основана на обширном материале, собранном трудами петербургских ученых и писателей-краеведов, равно как на привлечении оригинальных немецких источников, написана занимательно и предназначена для широкого круга читателей.
Д.Л. Спивак
Метафизика Петербурга. Немецкий дух
Введение
Германским народам, не говоря уж о немцах, отнюдь не принадлежало историческое первенство в деле заселения приневского края. На него, как известно, могут претендовать народы прибалтийско-финского корня – ижора и водь, карелы и финны – в зависимости от того, о какой именно местности и эпохе мы говорим. Как помнит читатель, многие места в наших краях не раз подвергались запустению, а потом заселялись заново.
Не довелось немцам и участвовать в весьма раннем заселении этого края, предпринятом далекими предками современных русских. Обосновавшись здесь, они с давних пор упорно обороняли свои владения от посягательств соседей и неизменно включали приневские земли в состав своих важнейших государственных образований – от ранней «империи Рюриковичей» до Новгородской республики, и от московского царства до «петербургской империи».
В отличие от шведов, не довелось немцам до наступления двадцатого столетия и век за веком, настойчиво и изобретательно претендовать на приневские земли, биться за них, основывать здесь укрепления и города. Как мы помним, последний из таковых, основанный в начале века «шведского великодержавия», Ниен с крепостью Ниеншанц, непосредственно предшествовал Санкт-Петербургу во времени и пространстве.
Вот почему, посвятив предыдущую, выпускаемую в свет также издательством «Алетейя», книгу о предыстории и истории участия в деле формирования «мифа Петербурга» носителей трех упомянутых выше культурных традиций, исторически первенствовавших в освоении приневского края, мы не нашли уместным включить в нее очерк «немецких влияний и контактов».
Вместе с тем, нужно напомнить, что немецкие колонизаторы появились в Восточной Прибалтике очень давно. Точкой отсчета в их продвижении, безусловно, нужно считать основание Риги весной 1201 года (хотя первая немецкая экспедиция высадилась в устье Западной Двины за добрых полтора десятилетия прежде указанной даты). Быстро заняв основную территорию теперешних Латвии и южной Эстонии, немецкие рыцари предъявили претензию на новгородские земли – не исключая и Водской пятины, где они предприняли попытку основать настоящий «бург» на территории Копорского погоста. Только решительный отпор, который они встретили в Ледовом побоище и ряде других сражений, оставшихся менее известными, остановил в наших местах немецкий «дранг нах Остен» и установил на долгие века знаменитую «ливонскую границу», прошедшую по реке Нарове, Чудскому озеру и далее на юг.
Разделив великие христианские цивилизации Восточной и Западной Европы, эта граница не помешала ганзейским купцам наладить взаимовыгодные связи с их новгородскими контрагентами. Основной поток ганзейских товаров проходил транзитом через Неву, нередко перегружаясь прямо на островах ее дельты. Основав в этом месте свою столицу, Петр Великий продолжил как традицию противостояния немецкой угрозе, воплощенную в камне возведенных в разное время «на ливонском направлении» укреплений Ивангорода, Ямгорода и Копорья, так и линию деловых и культурных контактов, начатую новгородско-ганзейскими сношениями и продолженную Немецкой слободой в Москве.
Сразу же после основания нашего города, в него устремился поток немецких переселенцев как из соседних, только что приобретенных остзейских земель, так и из более отдаленных германских государств. Они представляли практически все основные классы тогдашнего общества. С течением времени, «петербургские немцы» составили особую этническую группу, весьма выделявшуюся в числе жителей столицы Российской империи по своим численности, сплоченности и влиянию – и проявлявшую вполне выраженную тенденцию к перерастанию в «субэтнос». Ну, а «немецкому духу» суждено было оказать более чем заметное воздействие на культурную традицию всего «петербургского периода». Более того, говоря о первостепенных культурных влияниях этой эпохи, следует назвать только два – немецкое и французское – причем именно в такой исторической последовательности.
Нельзя умолчать о событиях обороны Петрограда – и, разумеется, блокады Ленинграда, когда героическое сопротивление не только защитников города, но и всех ленинградцев, предотвратило его занятие немецкими войсками, за которым последовало бы разрушение города и прекращение его уникальной культурной традиции. То было самое тяжелое испытание в истории нашего города, последствия которого явны до сей поры. В этом контексте представляется особенно важным, что церемония возложения венков, проведенная на Пискаревском мемориальном кладбище перед недавним открытием российско-германского форума «Петербургский диалог», рассматривалась немецкой стороной в качестве символического акта окончательного примирения обеих наций.
В силу указанных и многих других причин, обращение к истории российско-немецких духовных контактов также принадлежит к числу первоочередных задач исследователя петербургской культуры. Ну, а читатель или читательница, следуя за нами по страницам предыстории Петербурга или его истории, сможет в полной мере оценить, как многими мыслями, образами и чувствами он или она обязаны фактору немецкой культуры, претворенной в тигле петербургской традиции.
Употребление этого образа, принадлежащего не только технологии, но и алхимии, принципиально важно для нас. Ведь, широко заимствуя многообразные ингредиенты из сокровищниц чужестранных культур, носители «петербургского духа» деформировали и переплавляли их настолько существенно и помещали потом в такие своеобразные культурные контексты, что итог этой «культурной рецепции» принадлежал уже безусловно петербургской традиции – и только ей.
Разумеется, что таким свойством располагают отнюдь не все культурные традиции – но лишь, так сказать, наиболее сильные из них. Будучи упорядочены по своим собственным, качественно своеобразным законам, они обеспечивают решение в принципе всех задач, необходимых для полноценной материальной и духовной жизни членов соответствующего социума – а в первую очередь, само их осознавание. В современной семиотической науке, такие традиции получили название «замкнутых целостных семиосфер». Говоря о них, мы примыкаем к высказанной уже около четверти века назад, однако отнюдь не утратившей актуальности, концепции Ю.М.Лотмана – кстати сказать, воспитанника ленинградской «Петришуле» – в свою очередь, продолжавшего линию мысли, намеченную его предшественниками, прежде всего – У.Эко[1 - Лотман Ю.М. О семиосфере // Idem. Избранные статьи в трех томах. Т.I. Таллин, 1992, с. 11–24 (статья была впервые опубликована в 1984 году). Конструктивное обсуждение см.: Александров В.Е. "Семиосфера" Лотмана и разновидности человеческой личности \\ Звезда, 1998, N 10, с. 180–192.Ср.: Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию \ Пер. с итал. СПб, 1998, с.412 (основной текст трактата был написан в 1968 году).].
Строя «культурные тексты» по ходу своей каждодневной деятельности, носители семиосферы следуют ее имманентным законам, задумываясь над ними обычно не в большей степени, чем над правилами грамматики родного языка. Впрочем, смутное чувство причастности к некой сверхличной – или, как сейчас стали говорить, трансперсональной – сфере время от времени посещает их сердца и умы. Оно достигает особой отчетливости «во дни торжеств и бед народных», когда продолжение традиции или отказ от нее переходит из императивов коллективного подсознания в область сознательного личного выбора, за который иной раз приходится отвечать жизнью.
Особую роль в этих условиях приобретают канонические тексты, последовательность которых может рассматриваться не только как результат творчества отдельных писателей, архитекторов или мистиков – но как самораскрытие «души города». Употребив последнее выражение, мы подчеркнули, что продолжаем традицию изучения Петербурга, начатую трудами выдающегося историка-урбаниста и теоретика-краеведа прошлого века Н.П.Анциферова. «Не следует задаваться совершенно непосильной задачей – дать определение духа Петербурга», – писал он, намечая в 1922 году одну из существенно важных доминант в психологическом строе петроградского интеллигента на закате «серебряного века», в предвидении эпохи «великих потрясений», – «Нужно поставить себе более скромное задание: постараться наметить основные пути, на которых можно обрести „чувство Петербурга“, вступить в проникновенное общение с гением его местности»[2 - Анциферов Н.П. Душа Петербурга. Л., 1990, с.14 (репринтное воспроизведение издания 1922 года).].
Наградой за это общение служит обретение душевного мира, которое обычно сопровождает приобщение к сверхличностным знаниям и ценностям – и, сверх того, к тем поистине судьбоносным драмам, что разыгрываются в океане «большого» исторического времени, фактура которого качественно отлична от «малого» времени, на пространстве которого суждено протекать человеческим жизням. Что касается подразумеваемых, а иногда и высказываемых в связи с этим надежд на онтологическую трансформацию – продолжение своего земного существования в надличном бытии семиосферы – то мы признаем, что ее систематическое рассмотрение далеко выходит за пределы наших задач и познаний. Впрочем, мы с неизменным благоговением будем мысленно возвращаться к замечательным строкам классика петербургской литературы:
«Нет, весь я не умру – душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит»…
Итак, под метафизикой Петербурга мы будем подразумевать его замкнутую целостную семиосферу, осуществляющую трансперсональную психологическую трансформацию. Едва поставив здесь точку, мы сразу должны оговорить, что приведенное определение останется у нас первой и единственной строго научной формулировкой. В дальнейшем изложении, мы обратимся к ее конкретным приложениям – в надежде на то, что они будут всего интереснее для той широкой аудитории, которой в первую очередь адресована эта книга.
Что же касается ученого, то ему не составит труда восстановить теоретическую канву наших размышлений, руководствуясь адресованными подготовленному читателю краткими пояснениями, систематически включаемыми в ткань повествования. В качесте вводного замечания, отметим, что общий контекст для наших метафизических штудий составлен научной дисциплиной, которую мы предложили называть культурологией Петербурга. Предметная область ее разделяется на историю и идеологию «петербургской цивилизации», как способа приведения к общему знаменателю и упорядочения «форм жизни» на евразийском пространстве, последовавшего во времени за одним московским «затворенным царством» и предшествовавшего другому; а также культуры самого города на Неве, служившего, образно говоря, мозговым центром, лабораторией и витриной инноваций этого периода[3 - Связанная с этими категориями исследовательская стратегия была предложена вниманию научной общественности в докладах автора: Историко-психологические аспекты "петербургской цивилизации" \\ Психология Петербурга и петербуржцев за три столетия. Материалы Российской научной конференции. СПб, 1999, с. 9–10; Культурология Петербурга \\ Феномен Петербурга. Труды Международной конференции. СПб, 2000, с. 125–127.].
С представленной выше расстановкой приоритетов согласуется принятый нами порядок библиографических ссылок. Литература о «немцах на берегах Невы» весьма обширна – а если учесть и огромные архивные материалы, то практически необозрима. Разработке этой предметной области посвящен целый ряд интересно задуманных и тщательно проведенных исследований ученых нашего города, от В.М.Жирмунского, Л.В.Пумпянского, И.В.Шаскольского – до Ю.Н.Беспятых, Н.А.Казаковой, Т.А.Славиной, Т.Н.Таценко, Т.А.Шрадер, Н.В.Юхневой и многих других. Мы ограничились здесь упоминанием лишь имен нескольких исследователей последнего столетия – а ведь о «петербургских немцах» или о немцах в Петербурге, о петербуржцах в Германии и о рецепции немецких идей на русской почве много писали у нас и прежде того.
Глубокую разработку получили эти проблемы также в работе славящихся своей скрупулезностью ученых-гуманитариев и обществоведов Германии, Австрии, а в последнее время также Швейцарии[4 - Имеем в виду серию книг, изданных в последние годы цюрихским издательством Ганса Рора, которые существенно дополнили наши знания о "Schweizer im Dienst des Zarenreiches" – "швейцарцах на царской службе", и в первую очередь, в Санкт-Петербурге.]. Нельзя не упомянуть и о периодически выпускаемых с 1998 года петербургским издательским домом «Дмитрий Буланин» сборниках статей отечественных и зарубежных ученых, выходящих под общим названием «Немцы в России». В их числе выделяется выпущенный в 1999 году объемистый том, дающий обильную пищу для размышлений об исторических судьбах и особенностях менталитета «петербургских немцев».
Даже если учесть, что рассмотрение доминирующих черт немецкой метафизики Петербурга представляет собой задачу достаточно узкую по сравнению с обозрением всей совокупности петербургско-немецких культурных контактов – нужно признать, что мало-мальски подробное описание наших источников все равно приобрело бы черты с трудом выполнимого предприятия. В этих условиях, мы сочли оправданным ограничиться отсылками к выпущенным или переизданным в последнее время на русском языке книгам или статьям обзорного характера, снабженным ключевыми библиографическими указаниями. Само собой разумеется, что в случае упоминания концепций и фактов, менее известных отечественной аудитории – тем более, впервые вводимых в оборот современного «петербурговедения» – ссылки приводятся в полном объеме.
Оговорим также с чувством сожаления, что нам пришлось оставить вне рамок настоящей книги художественную литературу и изобразительное искусство Ленинграда 1970-1990-х годов. Близость во времени, обилие источников, а иногда – личное знакомство с авторами могут создать ощущение простоты и понятности закономерностей культурной динамики этого периода. Такое впечатление безусловно обманчиво, сама же тема настолько важна и своеобразна, что ее раскрытие следует отнести к особой работе.
* * *
Первой главе предпослано изображение так называемого «знака молнии». В числе других магических знаков, он был помещен на железном наконечнике готского копья, изготовленного в третьем веке. Копье было найдено археологами на Волыни, близ города Ковель. Как помнят историки, как раз в III столетии готам удалось создать на территории будущей Русской земли и при самом активном участии наших предков мощное, хотя и недолговечное «протогосударственное образование».
Вторая глава начинается с изображения двуглавого орла, утвердившегося в качестве герба Священной Римской империи к середине XV столетия и передававшего идею германского великодержавия. Согласно свидетельствам дипломатических архивов, знакомство с этим гербом укрепило Ивана III в решении положить изображение византийского двуглавого орла в основу своего нового государственного герба, на что он приобрел право после женитьбы на принцессе Софии Палеолог. Этот герб осенял победы московского царства, а потом и российской империи на всем протяжении их исторического бытия; нашлось ему место и на гербе Санкт-Петербурга.
Третью главу открывает изображение грифа – мифического существа с телом льва, но головою и крыльями орла. Передающая идею двойного прорыва в физическом и метафизическом пространстве, эта древняя эзотерическая эмблема была принята немецкими рыцарями в качестве герба средневековой Лифляндии. Во время Ливонской войны, она так полюбилась одному из русских военачальников, что он взял ее в качестве своей родовой эмблемы. Это решение оказалось на удивление дальновидным. Ведь сыну боярина, Феодору (в монашестве Филарету) довелось взойти на трон патриарха, а внуку, Михаилу Феодоровичу Романову – царя, то есть принять скипетры соответственно высшей духовной и светской власти.
Что же касалось грифа – или, как говорили у нас в старину, «птицы-львицы» – то его изображение было сохранено династией Романовых в составе своего родового герба вплоть до последнего дня существования «петербургской империи». С тем, чтобы отличить его от эмблемы Лифляндии, вместе с другими остзейскими землями вошедшей в состав Российского государства одновременно с Ингерманландией, был изменен цвет эмблемы и поля, грифу дан в левую лапу тарч с малым орлом, а весь герб окружен мрачной «романовской каймой», на черное поле которой были брошены восемь оторванных львиных голов.
Тексту четвертой главы предшествует изображение «железного креста», которое ассоциируется у нас с идеей германского милитаризма после событий как первой, так и второй мировой войны. Современные немцы продолжают относиться к этой эмблеме весьма позитивно, напоминая, что еще в 1813 году прусский король Фридрих-Вильгельм III положил ее очертания в основу ордена за участие в Освободительной войне против войск Наполеона. На основании аргументов этого рода, несколько измененный «железный крест» служит официальной эмблемой «нового бундесвера» по сей день.
* * *
Настоящая монография включает материалы работы, поддержанной Российским Фондом фундаментальных исследований, грант 00-06-80065. Автор сердечно признателен жене, Ирине Михайловне Спивак, принявшей посильное участие в редактировании рукописи и ее подготовке к печати.
* * *
Книга посвящена матери автора – блокаднице, прима-балерине Мариинского театра Нонне Ястребовой.
Глава 1. Древности – готские и франкские
Обратившись к тексту Повести временных лет, внимательный читатель сразу заметит, что немцам в ней особого внимания не уделено…
Едва дописав это предложение, автору приходится остановить свое перо, взявшее уже было разбег, и сделать необходимые оговорки. Прежде всего, прародины обоих «племен-братьев одного индоевропейского происхождения», как их справедливо аттестовал замечательный наш историк С.М.Соловьев, располагались поблизости друг от друга. Многочисленные, более или менее отчетливые следы первоначального соседства сохранились как в языках, так и в народной памяти восточных славян, равно как самих германцев.
Кроме того, во времена, принадлежавшие седой древности уже с точки зрения древнерусского летописца, наши предки вошли в состав мощного племенного союза, сложившегося в причерноморских степях, и на землях, примыкающих к ним, от Днепра до Дуная, под верховенством германского племени готов.
Готские древности
Слова об «империи Германариха» или «державе готов», встречающиеся до настоящего времени в сочинениях историков германофильской ориентации, содержат вне всякого сомнения сильное преувеличение, питаемое в основном плодами геополитической фантазии старого готского хрониста Иордана, не обинуясь записавшего в состав подданных этой державы множество народов Восточной Европы, вплоть до древних пруссов, чуди и мери. Однако некое «протогосударственное» образование готам, несомненно, удалось создать, славянам же довелось сыграть самую активную роль как в его возвышении, так и упадке. Исторический контекст событий задан тем, что в первых веках нашей эры готы еще принадлежали балтийскому миру, занимая земли близ устья Вислы.
Любопытно, что к числу следов их пребывания на теперешних польских землях можно, повидимому, отнести и имя современного города Гданьска. Как это ни удивительно, в современной этимологии оно возводится к предположительно готскому топониму «*Gutisk-andja», значившему ни больше ни меньше, чем «Готский берег»[5 - Астериск здесь и далее маркирует формы, представляющие собой результат научной реконструкции.]. Если это действительно так, то получается, что польское название города сохранило большую близость к исходному германскому имени, чем его традиционный немецкий вариант, а именно Данциг.
В начале третьего столетия готы снялись с насиженных мест и переселились на юг, в причерноморские степи. Там им предстояло разделиться на готов восточных и западных – иначе остготов и вестготов, известных также под принятыми ими образными названиями грейтунгов («людей степи») и тервингов («людей леса»), войти в тесные отношения с местными племенами и, наконец, на равных вступить в круг народов «циркумпонтийской цивилизации». Отметим, что в ходе переселения готы разведали водные пути от Балтики до Черного моря, скорее всего вверх по Висле (а также, возможно, Неману), и далее вниз по Припяти, либо другим притокам Днепра.
Помимо того, историки определенно предполагают, что готским купцам или путешественникам был издревле, еще до переселения в южные степи, известен и путь по Неве к Ладожскому озеру, а после того вверх по рекам Ладожского бассейна, и далее после минимального по длине волока – по притокам Волги на юг, вплоть до Каспийского моря (или, выражаясь на старинный манер, «из Венедского моря в Гирканское»). Мы обращаем внимание на эти обстоятельства, поскольку тут едва ли не впервые просматривается реальная возможность пути «из варяг в греки», сыгравшего позднее такую роль в русской истории.
Остготы, поселившиеся к востоку от Днепра[6 - Или же, по другим данным, Днестра, к западу от которого расположились, соответственно, вестготы.], достигли наибольшего могущества на новых местах уже в следующем, четвертом веке, под предводительством короля Германариха[7 - В научной литературе встречается и транскрипция "Эрманарих".]. Легенда о гибели Германариха была записана уже упомянутым выше готским хронистом Иорданом. Согласно его рассказу, в число союзников готов входило племя, носившее имя росомонов. После измены одного из их предводителей, готский король приказал казнить жену предателя, которую звали Сванильда. Мстя за сестру, братья Сванильды подстерегли самого Германариха и убили его, вслед за чем, в соответствии с эпическими нравами, произошли изрядная катавасия и всеобщее избиение.
После анализа готской легенды и ее непосредственного контекста, современные историки пришли к выводу, что под упомянутыми ней «вероломными росомонами» следует понимать славянское племя росов (или русов)[8 - С меньшей вероятностью – одно из племен северноиранского происхождения, члены которого были союзниками славян-росов.]. Что же касается Сванильды, то есть основания предположить, что это имя представляет собой простой перевод на готский язык славянского имени, звучавшего приблизительно как Лыбедь, и известного нам по легенде об основании Киева.
На основании аргументов такого рода, историку остается заключить, что «первым свидетельством о росах можно условно считать рассказ Иордана…»[9 - Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества XII–XIII вв. М., 1993, с.90. Следует добавить, что структурно сходную гипотезу высказал еще М.В.Ломоносов в главе IX своей "Древней Российской истории", при разборе предания о Сванильде и ее братьях.]. Получается так, что, следуя за передвижениями древнегерманского племени, мы пришли к преданиям, составившим основание собственно русской истории.
К 375 году держава германцев разваливается под натиском гуннов, но сами остготы до времени вовсе не исчезают со сцены мировой истории. Напротив, ведя постоянные бои и сохраняя воинский дух, они уходят из причерноморских степей и перемещаются все дальше на юго-запад. Там-то в конце следующего столетия им и предстоит совершить самое славное из своих деяний. Мы говорим, разумеется, о завоевании Италии и основании на ее землях нового остготского государства под скипетром еще одного великого короля – Теодориха, оставшегося в истории также под именем Дитрих Бернский[10 - Имеется в виду, конечно, Верона, имя которой превратилось в произношении германцев в "Берн", а вовсе не Берн в позднейшей Швейцарии.].
След, оставленный остготами на новых местах, был очень глубок. Историк архитектуры вспомнит в этой связи о стоящем до наших дней на северо-восточной окраине древней Равенны монументальном, круглом в плане мавзолее Теодориха Великого. Ну, а этнограф расскажет, что доля остготской крови в жилах представителей знатных семейств Северной Италии, с тех пор была весьма значительной. Не должны были составлять в этом отношении исключения и юные жители «италийского Берна», то есть средневековой Вероны, которых звали Ромео Монтекки и Джульетта Капулетти, – если только они когда-нибудь существовали в действительности…
Участие остготов в русских делах на том пресекается, хотя этого нельзя сказать о связях обоих народов. Повидимому, определенное число русов, по преимуществу воинов, ушло вместе с готами, войдя в состав их боевых дружин. Еще какое-то количество, не только воинов, но также строителей и ремесленников могло присоединиться к гуннам, и позже прийти с ними на земли среднего Придунавья, где они снова встретились со старыми германскими союзниками[11 - О славянских плотниках в гуннской державе см.: Рыбаков Б.А. Искусство древних славян \\ История русского искусства. М., 1953, с.81.]. Во всяком случае, авентюра XXII Песни о Нибелунгах рисует картину блестящего шествия при гуннском дворе, в котором принимают участие воины всего окрестного мира – от русов до готов:
«То на дыбы вздымая своих коней лихих,
То снова с громким криком пришпоривая их,
Скакали русы, греки, валахи и поляки —
Бесстрашием и ловкостью блеснуть старался всякий»[12 - Строфа 1339, перевод Ю.Корнеева. В следующей строфе эта картина развивается дальше: "… Вослед за их шумливою и дикою ордою \ Бойцы из Киевской земли неслись густой толпою".].
Многочисленные анахронизмы, характерные для Песни о Нибелунгах в том виде, который ей придал австрийский шпильман XIII века, просматриваются даже на материале нескольких процитированных нами строк. Однако историки литературы подчеркивают, что основное содержание событий пятого века, составивших ядро великого германского эпоса, сохранено верно, и за спинами «новых Нибелунгов» – куртуазных рыцарей времен Гогенштауфенов маячат тяжелые, грузные очертания «Нибелунгов старых» – разумеется, в первую очередь бургундов, но во вторую – ближайших их родичей, остготов[13 - Гуревич А. Я. Песнь о Нибелунгах \\ Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах. М., 1975, с. 707–710, 731–734.].
Любопытно, что слово «немцы» употреблено в тексте старинной Песни всего один раз, а именно в строфе 1354 – притом, что старые названия всяких германских народов, таких, как бургунды или баварцы, упоминаются постоянно. Такое обстоятельство связано с замедленным сложением немецкой нации, уже нашедшим самое обстоятельное рассмотрение в научной литературе.
«В истории Германии мы постоянно встречаемся с саксонцами, турингами, франконцами, швабами, баварцами, и, в соответствие этому, мы знаем, что особность, самостоятельность и сила племен были причинами того, что государственное единство Германии стало невозможно, о чем плачут теперь немецкие патриоты», – с некоторым высокомерием жителя сильного централизованного государства заметил в начале XIII тома своей знаменитой «Истории России с древнейших времен» С.М.Соловьев. По иронии истории, тринадцатый том писался в середине XIX века: плакать немецким патриотам оставалось совсем недолго – что же казалось плодов объединения Германии, то они оказали определяющее влияние на ход следующего, ХХ века…
Мы же отметим, что эпоха «готского величия», от Германариха до Теодориха, может вне всякого сомнения рассматриваться как «осевое время», существенно важное для формирования духовного склада немецкой нации – в первую очередь, через посредство ее героического эпоса. Следует предположить, что в ходе культурных контактов остготов с русами, германцы ознакомили наших предков со своей мифологией. Поэтому, когда через пять столетий после готов, другие германцы, и тоже потомки их близких родичей (скандинавов) – варяги – стали обосновываться на Руси, и разматывать сюжеты своего древнего баснословия о кладе двух братьев-нибелунгов и о герое Сигурде – убийце дракона, эти рассказы могли напоминать славянам нечто давно слышанное и сохраненное «на окраине» коллективного подсознания[14 - Напомним, что существование в далеком прошлом "когда-то единого гото-скандинавского ареала" не вызывает сомнения у ученых, находя себе подтверждение прежде всего в данных сравнительно-исторического языкознания (подробнее см.: Арсеньева М.Г., Балашова С.П., Берков В.П., Соловьева Л.Н. Введение в германскую филологию. М., 1980, с. 81–82).].
Заметим, что ранние магические контакты между обоими народами были также вполне вероятны. Об их возможности говорит знаменитая находка 1858 года, сделанная на Волыни, близ города Ковель. Она представляла собой железный наконечник копья, покрытый древними рунами, передащими звуки какого-то восточногерманского (то есть родственного готскому), а возможно, на диалекте и самого готского языка, и инкрустированными серебром магическими знаками. Надпись, к сожалению, очень коротка. Она была сделана в III столетии, то есть как раз во время великого переселения готов в Причерноморье, читается как «TILARIDS» и расшифровывается примерно как «нападающий».
Что же касается знаков, то удивляет разнообразие их типов. На сохранившейся прорисовке мы различаем крестообразные структуры (одна в фоме косого «андреевского» креста и другая, близкая к левосторонней свастике), круг с точкой посередине (несомненно, солярный символ), знак треугольного вида, похожий на схематизированное изображение хлебного колоса, и, наконец, двусложный знак округлого вида, толкуемый в настоящее время как так называемый «знак молнии»[15 - Мельникова Е.А. Скандинавские рунические надписи. М., 1977, с.135, 264.]. Все вместе подразумевало, повидимому, заклятие сил неба и земли, долженствующее помочь в битве владельцу копья.
В конце XIX века ковельская находка исчезла, позже появилась снова, и, кажется, даже экспонировалась в 1939 году в Варшаве. Затем она попала в руки немцев, и была формально передана в Германский археологический институт «для дальнейшего изучения». Проводил ли кто-либо с ней магические манипуляции и какого именно рода, сказать трудно. Учитывая большой интерес нацистов к древним реликвиям (начиная со знаменитого венского «Копья судьбы»), вполне исключить этого мы не можем. Как бы то ни было, но в конце войны неизвестный любитель древностей озаботился тем, чтобы снова припрятать «Ковельское копье» в надежном месте…
Еще меньше известно о том, до какой степени древние готы знакомили славян со своей боевой магией. С одной стороны, оба народа (точнее, группы племен) держались настороже, почему о глубоком культурном симбиозе говорить в данном случае не приходится. Не случайно же современное русское слово «чужой» по прямой линии восходит к древнему готскому слову «?iuda» (народ). Ученые предполагают, что, встречаясь со славянами, готы могли для простоты называть себя именно так[16 - Заметим, что то же самое слово в древневерхненемецком языке звучало как "thiod(a)". От него и произошло прилагательное "tiutsche", которым примерно с XI столетия немцы стали все чаще себя называть, подразумевая весь свой народ, – в противоположность старым, восходящим еще к племенному делению, прозваниям типа "баварцы" или "саксы". От этого слова в свою очередь произошло хорошо нам известное современное слово "deutsch" (немецкий). Итак, слова "чужак" и "Deutsche" восходят в конечном счете к одному общегерманскому корню, как в это сегодня ни трудно поверить… Любопытно, что семантическое поле этнонима "Deutscher" (немец) продолжает и для современного немецкого ума включать в себя древневерхненемецкую коннотацию. По крайней мере, так полагал писатель Герман Кант, довольно подробно описавший в одном из своих романов, вышедшего в 1977 году, ассоциации, вызываемые у современного немца словом "Deutscher" (текст соответствующего отрывка с переводом на русский язык и интересным лингвосемиотическим комментарием см. в кн.: Пиотровский Р.Г. Лингвистический автомат (в исследовании и непрерывном обучении). СПб, 1999, с. 62–65.].
С другой стороны, славяне с самых ранних времен вливались в состав готских дружин, активно перенимая у них типы вооружения и боевые приемы. Язык сохранил свидетельства и об этой области культурных контактов. Достаточно сказать, что такие наши современные слова, как «шлем» и «меч» восходят к древним заимствованиям из того же готского языка, в котором они звучали соответственно как «hilms» (или «helms») и «meki». Между тем, заклинание оружия и брони перед битвой, несомненно, входило в состав воинского искусства того времени.
Сохранившиеся исторические источники в принципе позволяют увеличить число примеров такого рода. Но было у готов одно культурное достижение, которое оказалось несравненно более важным для славян. Мы говорим о святом крещении, принятом ими по византийскому обряду, о составлении готской азбуки на основе греческого алфавита в его поразительно изящном унциальном начертании, и о переводе с ее помощью на готский язык богослужебного греческого канона.
Все эти события произошли очень быстро даже по современным меркам. Решающую роль в крещении и первоначальном просвещении готов в середине III столетия по рождестве Христовом сыграл один человек, ставший первым готским епископом – мудрый Вульфила (само это имя было языческим по происхождению, и означало просто «волчонок»).
Известие о крещении готов и изобретении ими оригинальной азбуки распространилось со временем среди славян. В главе XVI Жития Константина Философа, содержится рассказ о знаменитой «триязычной ереси». Речь в нем идет о трудном диспуте, который славянские первоучители Кирилл (Константин) и Мефодий с блеском провели в Венеции. Противники славянской письменности утверждали, что письменность следует иметь только на трех священных языках, а именно древнееврейском, греческом и латинском, использованных Пилатом для надписи на Кресте Господнем.
В ответ Философ сослался на солнце, которое посылает свои лучи всем людям без изъятия, на дождь, который несет всем свою влагу, а также на пример древних народов, заведших собственную письменность. Это суть «Армени, Перси, Авазъги, Иверии, Сугди, Готь?и», и так далее по порядку. Армяне и персы опознаются современным читателем сразу, под «авазгами» следует понимать современных абхазов, «иверии» – это грузины, «сугды» – иранское по происхождению племя сугдейских аланов. Что же касается готов, то, как мы видим, они занимают почетное шестое место в этом списке, включающем имена двенадцати славных народов.
Другой вопрос, дошли ли сведения о письменности готов до Константина Философа прямо от них, либо же через посредство славян, а если от этих последних, то от кого именно – то ли от южных, солунских славян, то ли от славян восточных, которые вполне могли сохранить какие-то связи со своими давними соседями и союзниками, либо воспоминания об их деяниях. Память такого рода могла оживляться сношениями русичей с теми остатками готского племени, которые никуда не ушли, а просто набрались духа, переждали нашествие гуннов, и стали заниматься более или менее успешной торговлей, опираясь на свои крымские базы.
Дело ведь в том, что Крым до недавнего времени был уникальным заповедником, на пространствах которого, в горных ущельях или в приморских городах, оседали и столетиями сохраняли свою культуру и обычаи остатки десятков народов, сам след которых давно изгладился в других местах земного шара. Именно это случилось и с готами.
На западе этот народ давно прошел пик могущества, уступил другим, был забыт и полностью растворился в составе других народов, таких, как позднейшие итальянцы, французы, испанцы. А здесь, в благословенном жарком Крыму, они продолжали тихо существовать, пересказывать старинные предания, молиться и говорить в быту на своем древнем северном языке.
Эти готы были русским очень хорошо знакомы. «Се бо готьския красныя девы въспша на брезе синему морю, звоня рускым златом; поют время Бусово, лелеють месть Шароканю», – нараспев говорил автор Слова о полку Игореве в XII веке. Современные комментаторы понимают эти слова так, что любое поражение русских сразу обогащало крымских готов рабами и добычей, почему «готские девы» и ликовали на своем берегу. Мы же отметим, что пели они на своем языке «время Бусово», то есть древнейшие времена, доступные этнической памяти русских[17 - Оговоримся, что в этом фрагменте могли отразиться воспоминания и о более раннем "Готском береге" на южном побережье Балтийского моря близ устья Вислы. Нельзя вполне исключить и того, что речь шла о жителях балтийского острова Готланд, поддерживавших весьма активные торговые связи с Русью времен написания Слова (во многих текстах, включая и Повесть временных лет, у нас их могли тоже звать "готами"). Некоторые авторитетные историки, кстати, предполагают, что до переселения готов на южный берег Балтики, они скорее всего и занимали этот самый остров Готланд, что в таком случае прямо отразилось в его названии (Гот-ланд – "земля готов"). Аналогично, название недалеко от него расположенного (и, как мы помним, воспетого Карамзиным) острова Борнхольм объясняется как происшедшее от древнедатского "Burgh?nd?holm", что значит просто "остров бургундов" (бургунды – ближайшие родственники готов, тоже переселившиеся позднее к устью Вислы).].
Еще через четыре столетия, фламандский путешественник О.Г. де Бусбек, добравшись до Крыма, долго не верил своим ушам, улавливая германские корни в речи своих местных собеседников, потом взял тетрадку и записал ее образцы. Запись сохранилась, а современные германисты с изумлением разобрали в ней 68 слов не особенно даже изменившегося за прошедшие почти полторы тысячи лет древнего готского языка, и именно в его восточном (остготском) варианте…
В наши дни уже трудно надеяться на встречу с носителями живой готской речи. Хотя кто знает – может быть, в то время, как пишутся эти строки, где-нибудь в Феодосии или в Судаке бабушка напевает внуку колыбельную на полузабытом крымско-готском наречии, или же знахарь заговаривает рану, пользуясь его древними оборотами. Почему бы и нет – «Aufto!» (пожалуй)[18 - Произносилось примерно как "офто".], как сказали бы на своем звучном языке сами готы.
В любопытной статье 1925 года, посвященной культурным традициям Крыма, Максимилиан Волошин, вообще обладавший удивительной исторической интуицией, замечает: «Мне довелось однажды пробродить несколько дней по одной из „Сиерр“ Старой Кастилии, в таком глухом горном углу, куда никогда не проникали мориски и где охранился поэтому чистый кастильский, т. е. визиготский[19 - То есть вестготский – Д.С.] тип. И каково же было мое изумление, когда я увидел все элементы Крымской Яйлы на этой „Сиерра ди Панкорбо“, отделяющей Старо-Кастильское плоскогорье от долины Эбро, а в чертах ее населяющей расы и даже в некоторых подробностях костюма узнал крымских татар области Горной Готии»[20 - Волошин М.А. Культура, искусство, памятники Крыма \\ Idem. Коктебельские берега: Стихи, рисунки, акварели, статьи. Симферополь, 1990, с.218. Под Готией в краеведении Крыма традиционно понимается юго-западная часть полуострова, а также его южное побережье.]…
Возвращаясь к эпохе крещения готов, нам остается заключить, что пример их славянским первоучителям стал известен, – и даже не только известен, но включен в число образцов, которым грех было не следовать. Ситуация ускоренного, «догоняющего» освоения достижений передовой культуры с тех пор стала едва ли не архетипической для славянства, и повторялась периодически вплоть до эпохи реформ Петра Великого, а в некотором смысле и нашего времени. То, что к ее формированию приложили руку и готы – весьма поучительно.
Славяне Восточной Европы соприкоснулись, таким образом, с культурой восточных германцев достаточно рано. Скоро готы покидают пределы причерноморских степей и уходят на запад. Там, как мы уже говорили, они вполне растворяются в народах Западной Европы, оставив наиболее заметную память о себе разве что в названиях ломаного «готического» шрифта, знаменитого «готического» стиля[21 - Употребляем кавычки, поскольку к историческим готам оба этих явления, как известно, ни малейшего отношения не имели. "Готический" шрифт был разработан не ранее середины XI века на основе так называемого каролингского минускула. Что же касается "прекрасной готики", то этот второй "большой стиль" в истории средневековой Европы был выработан и доведен до высокого совершенства – в первую очередь в архитектуре – к XII веку, прежде всего во Франции.] – и в курсе готского языка, составляющего весомую часть образования любого серьезного германиста.
Haban – habaida – habai?s,
bindan – band – bundans,
slahan – sloh – slahans…
Даже читатель, совсем немного знакомый с немецким языком, легко опознает в этих словах древнего готского языка корни, знакомые ему по современным немецким глаголам «haben» (иметь), «binden» (связывать), «schlagen» (бить). Действительно, приведенные выше, выделенные курсивом готские глаголы и значили приблизительно то же самое. Что же касается приведенных через тире после каждого готского глагола словах, то вместе с ним они составляют те самые канонические «три формы», к заучиванию которых привыкли студенты, изучающие любой из важнейших германских языков[22 - Как помнит читатель, это: инфинитив – немецкий имперфект (английское Past Indefinite) – и "партицип-цвай", он же причастие II… Оговоримся, что в курсах готского языка к ним добавляется еще и так называемая "четвертая форма", а именно множественное число прошедшего времени. Для приведенных глаголов она звучала соответственно как "habaidedum" (имели), "bundum" (связывали) и "slohum" (били).].
Такое положение неудивительно, поскольку практически все германские языки так же близки друг к другу, как и славянские – в пределах своей языковой группы. При всей этой близости, готам довелось принять лишь самое небольшое участие в сложении немецкой народности, которая исторически принадлежит миру западных германцев.
«Каролингские немцы»
Ингвеоны, иствеоны, герминоны[23 - Возможна и форма "эрминоны".], – названия этих трех групп западногерманских племен двухтысячелетней давности похожи на звук боевой трубы… С перечисления этих этнонимов начинается по сей день один из центральных разделов курса «Введение в германскую филологию» в большинстве университетов мира. Автору довелось слушать этот курс у нашего замечательного филолога и теоретика мифа, профессора Ленинградского университета Михаила Ивановича Стеблин-Каменского. Громко и выразительно артикулировав эти прославленные имена, прославленный лектор выдержал паузу, а затем сразу перешел к описанию их исторических судеб, без всякого преувеличения сформировавших основное русло средневековой истории Западной Европы.
Действительно, ингвеоны – это в первую очередь англы и саксы. Именно они дали начало «англо-саксонской цивилизации», процветающей и по сей день на территории Англии. Значительная часть франков (исторически иствеонов) обосновалась на территории позднейших Франции и Бельгии, где слилась с галло-римлянами, и вошла в состав формирующейся французской народности. Наконец, основная часть франков вместе с эрминонами (прежде всего швабо-алеманнами и баварами) составила немецкую народность, ставшую с ходом времени немецкой нацией. Вот об этих-то немцах и идет речь в знаменитом перечне народов, открывающем Повесть временных лет.
Как мы помним, земля в этом списке разделяется на уделы Сима, Хама и Иафета. О первых двух говорить здесь не будем; что же касается последнего, то в этом уделе «седять русь, чудь и вси языци: меря, мурома, весь, моръдва», с рядом других народов Восточной Европы. Перечень продолжают ляхи и пруссы, тяготеющие к «морю Варяжскому»; и, соответственно, давшие ему свое имя скандинавы-варяги, которые по сему морю сидят вплоть до «земли Агнянской» (то есть Английской). В заключение списка назван еще ряд народов, теперь уже исключительно Западной Европы, в число которых включены и «немци, корлязи».
Здесь нужно заметить, что немцами у нас исстари могли называть представителей любого чужого народа, говоривших «не по-нашему». Однако же постепенно это имя закрепилось лишь за одним германским народом, и именно тем, который мы называем немцами по сей день. В науке даже было высказано смелое предположение, что в самом словаре славянских языков сохранилось исконное противопоставление «немцы – славяне», и именно по тому признаку, что первые-де не обладают даром слова (они, так сказать, «немы»), вторые же им обладают вполне (то есть «владеют словом», и потому называют себя «слов-ене, слав-яне»).
Симметричность и простота этой гипотезы весьма привлекательны, она опирается на ряд источников, восходящих к XIV веку. Известно также, что ее придерживались некоторые видные слависты XIX века, включая самого Павла Шафарика. Том его «Славянских древностей» по сей день используется в славистике, служа многим исследователям как настольная книга. Однако же большинство современных ученых, по ряду достаточно весомых причин, не находят возможным принять высказанную гипотезу. Главнейшая из них состоит в том, что «славянский суффикс „-en, – enin, – janin“ всегда указывает на принадлежность к определенной местности, и что, следовательно, наименование словенин должно было быть образовано от названия местности (Слово?), названия, которое, к сожалению, нигде не встречается»[24 - Нидерле Л. [О жизни славян в древности] \\ Супрун А.Е., Калюта А.М. Введение в славянскую филологию. М., 1981, с.171.]…
Наше внимание привлекает то, что в части, касающейся народов Прибалтики и северной Руси, летописец весьма обстоятелен. От его внимания не ускользают ни латгалы, ни ямь, ни «чудь заволочская». Что же касается немецкого народа, то здесь летописец, напротив, более чем краток: немцы входят в число народов, живущих на юг от Балтийского моря, и более ничем не примечательны.
Такое впечатление подтверждается помещенным несколько ниже по тексту описанием пути «из греков в варяги» (и обратно). Маршрут начинается путешествием по Днепру, дальше по Ловоти, «великому озеру Ылмерь», оттуда по Волхову в другое «великое озеро» – Нево[25 - Под "Ылмерем" следует понимать озеро Ильмень, а "Нево" – это, конечно, Ладожское озеро.], и, наконец, в «море Варяжское». Казалось бы, дальше должно было следовать описание балтийского отрезка пути, земель в устье Вислы и Эльбы, Саксонии, а с нею, возможно, и иных немецких земель. Однако добравшись до «моря Варяжского» наш летописец теряет всякий интерес к детальному описанию маршрута, и ограничивает себя сухим замечанием, что-де по тому морю идут до Рима, а потом «ко Царюгороду».
Совершенно аналогично еще ниже по тексту Повести, в описании знаменитого путешествия апостола Андрея, читаем о том, как герой проповедует в Синопе и посещает Корсунь, плывет вверх по Днепру, осматривает местности, где позже будут поставлены города Киев и Новгород. После этого достаточно подробного описания с интересными отступлениями опять-таки сказано только, что апостол отправился «в Варяги», оттуда же прямо на Рим. Как видим, сам текст подводит нас к тому заключению, что немцы на Киевской Руси были известны, однако представлялись ее идеологам и политикам принадлежащими скорее периферии, нежели центру культурного мира.
Если с немцами в списке народов в общем все ясно, то имя «корлязи» произвело у исследователей некоторое замешательство. Разобрав ряд возможных вариантов, современная историческая наука пришла к той конъектуре, что в оригинальном тексте между словами «немци» и «корлязи» никакого знака препинания скорее всего не стояло. Соответственно, летописец имел в виду просто «немцев каролингских», решив так для точности назвать немцев, являвшихся подданными королей из династии Каролингов[26 - Лихачев Д.С… Комментарии \\ Повесть временных лет. СПб, 1996, с.384.]. Для полного понимания этой ремарки нам придется совершить краткий экскурс в историю империи Каролингов и их преемников.
Начала франкской державы теряются во тьме веков, а их история читается как глава из Толкиена… Кто, кто кроме узких специалистов, помнит сейчас о стране Австразия, где в старину располагались племена франков[27 - Теперь эта территория лежит в основном в пределах Бельгии и Северной Франции.], о сказочном короле Меровее[28 - Это имя на франкском языке буквально значило "рожденный морем". Отсюда и название основанной им династии – Меровинги.], основавшем первую династию франкских королей, или о подвигах третьего представителя этой династии, вполне уже исторического Хлодвига. Он подчинил власти франков большую часть тогдашней Галлии, и крестил свою молодую державу в 496 году по рождестве Христовом[29 - Любопытно, что в своем продвижении на юг франки столкнулись с уже знакомыми нам готами, занимавшими к тому времени Аквитанию и Прованс, и разгромили их в пух и прах.].
Следующая важная дата во франкской истории – 800 год. На севере франки владеют обширными землями от Ламанша до Эльбы, на юге – от Бискайского залива до Адриатики, то есть распоряжаются на большей части территории бывшей Западной Римской империи. На троне франкского государства сидит уже новая династия – Каролинги, названная так не по ее фактическому основателю – хитрому австразийскому майордому[30 - Так звучал титул вельможи при дворе Меровингов, примерно соответствовавший нашему премьер-министру. Пипин был последним из череды майордомов, постепенно избавивших своих королей от бремени государственных дел, вплоть до сидения на троне. История помнит немало таких майордомов. "Урок царям"!] Пипину Геристальскому, а по самому блестящему представителю – Карлу Великому. Заметим впрочем, что «Каролинги», пожалуй, звучит благозвучнее, чем «Пипининги».
Простой в обращении, не отличавшийся по одежде от простых франкских дружинников, Карл очень серьезно относился к блеску «римского наследия». Он сделал все для того, чтобы заставить папу возложить на себя корону «императора римлян» – или, как говорили тогда, «Отца мира» (Patris mundi), – что было трудно, поскольку вне всякого сомнения подразумевало претензию на «всемирную монархию» и первенство в масштабе тогдашнего мира.
Именно это и произошло в Латеранской церкви, в Риме, на Рождество 800 года. Естественно, что коронование вызвало во «Втором Риме» – Константинополе, столице державы, непосредственно и законно продолжавшей традицию настоящих римских императоров, немалое удивление, и даже беспокойство. Более чем бережливый по натуре, Карл Великий тогда пошел на то, чтобы уступить византийцам часть своих земель, и притом далеко не худших, лишь бы добиться от них признания свого императорского титула. Будучи сам неграмотным, Карл уделил немалые силы заботам если не о процветании наук и искусств, то об их хотя бы частичном восстановлении.
Не прошло и полувека после римской коронации, как империя Карла распалась. Императорский титул передавался его преемниками от одного к другому, как признание силы – или как компенсация слабости. К началу X века он утратил значение и практически исчез. Как бы то ни было, но предпринятая франками эпохи Карла Великого попытка возрождения величия «Первого Рима» стала с тех пор образцом для действий честолюбивых потомков. Даже в наши дни премия Карла Великого принадлежит в числу самых престижных международных отличий. Она присуждается Европейским сообществом политикам, более других способствовавшим процветанию «объединенной Европы».
Напомним, что, выделяя в истории мировой культуры шесть «больших, эпохальных обращений к античности», Д.С.Лихачев на первом по времени месте поместил именно «Каролингский ренессанс». Высказаны и другие периодизации «возрождений» (или, точнее говоря, «относительного усиления культурных процессов»). К примеру, В.И.Уколова объединяет «каролингское и оттоново возрождения», противопоставляя оба двум более ранним германским, «остготскому и вестготскому возрождениям» VI – начала VII столетий[31 - Уколова В.И… Античное наследие и культура раннего средневековья (конец V – начало VII века). М., 1989, с.6.]. Однако эпохе Карла Великого отводится в таких схемах, как правило, почетное место.
Вот почему киевский летописец, писавший уже в иной культурно-политической ситуации[32 - Тексту Повести временных лет был придан известный нам в настоящее время завершенный вид в начале XII столетия. Что же касалось династии Каролингов, то она окончательно потеряла власть задолго до того, еще в первой четверти Х столетия.], был в сущности прав, припомнив о первостепенной важности «каролингского наследия» именно для немецкого народа. Примерно так российский политический деятель эпохи Николая I мог с чистой совестью относить к себе имя «петровец», подтверждая тем верность своего поколения делу основателя и «Отца Отечества»[33 - Пример с более близкими нам по времени "верными ленинцами" 1970-х годов так и просится на бумагу; дадим ему место хотя бы в примечании.].
Империя Оттонов
Границы раздела империи Каролингов следовали в общих чертах складывавшейся в те времена новой этнической карте Европы. Основным населением Западно-Франкского государства были потомки франков и галло-римлян, в массе своей перешедшие уже на романский, а именно старофранцузский язык[34 - Любопытно, что Франция до сих пор называется по-немецки "Frankreich", что, означает, собственно, "Рейх Франков".]. Напротив, Восточно-Франкская держава объединяла потомков чисто германских племен, большинство их которых говорило на диалектах формировавшегося в то время единого немецкого, точнее – древневерхненемецкого[35 - "Верхне-" в противоположность группе нижненемецких диалектов, восходящих к племенным языкам ингвеонов, и распространенных на севере Германии.] языка (das Althochdeutsche).
