banner banner banner
Возвращение из Трапезунда
Возвращение из Трапезунда
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Возвращение из Трапезунда

скачать книгу бесплатно

Возвращение из Трапезунда
Кир Булычев

Река Хронос #3
Самым главным своим литературным проектом в последние годы жизни Кир Булычев считал цикл романов «Река Хронос». Автор могучей писательской волей отправил путешествовать по реке времени молодых людей начала прошлого столетия – Лидочку и Андрея Берестовых, дав им возможность прыгать через годы, с таким расчетом, чтобы они прошли весь XX век молодыми.

Кир Булычев

Возвращение из Трапезунда

Глава 1

Снова март – апрель 1917 г

Буквально за два дня до Февральской революции, покончившей с монархией в России, следователь Вревский вызвал к себе служившего в Феодосии прапорщика Николая Беккера.

Дело об убийстве Сергея Серафимовича Берестова и его служанки Глафиры Браницкой не было закрыто, но после исчезновения основного подозреваемого оно пылилось на полке в железном шкафу следователя. Там же находилась еще одна синяя папка: «Дело о без вести пропавших солдатах Феодосийской крепостной артиллерийской команды Денисенко Т.И. и Борзом Б.Р.».

Не зная о причине вызова, Беккер был обеспокоен и всю предыдущую ночь не спал, уговаривая себя, что все обойдется.

В одиннадцать часов утра Беккер поднялся на второй этаж и вошел в кабинет. Там ничего не изменилось, только стены стали еще темнее да больше скопилось пыли в углах, куда не доставала щетка уборщика. За столом, у лампы под зеленым абажуром, сидел вовсе не изменившийся Александр Ионович.

При виде Беккера следователь поднялся и показал на стул, но руки не подал, что Беккер счел плохим предзнаменованием.

Вревский разглядывал Беккера с любопытством, будто отыскивая перемены в его лице. Не найдя таковых, объяснил, что вызов – пустая формальность, связанная с отъездом Вревского в Симферополь к новой должности.

Достав из покрашенного в коричневый цвет железного шкафа две синие папки, он положил их перед собой.

– Эти два дела, – сказал он, – тесно связаны.

Под его правой рукой покоилось дело об убийстве Сергея Серафимовича Берестова, под левой ладонью – дело о дезертирах.

– Все же вы утвердились во мнении, что убийцей мог быть один из моих солдат? – спросил Беккер.

– У меня нет окончательного мнения, – ответил Вревский. – Я не исключаю вины Андрея Берестова.

– Я всегда говорил вам – это исключено! Он был добрым человеком. И безобидным.

– Оставьте эти причитания для барышень, – буркнул Вревский. – Невинные не устраивают побегов.

– А вы уверены, что это побег? Я слышал, что они покончили с собой.

– Не играет роли. Они убежали, инсценировав самоубийство. Но потом их лодка попала в шторм. Шансы на то, что они остались в живых, ничтожны.

– И раз один подозреваемый избегнул вашей кары, – попытался улыбнуться Беккер, – вы ищете другого.

– Не другого – других. Пропавшие солдаты – из вашей команды. Они притом ваши земляки. Одного из них затем находят убитым. Рядом – пустая шкатулка Берестова. Как мне не подозревать!

– Но при чем тут я?

– А разве я вас уже обвинил?

– Вы меня вызвали сюда.

– Из любопытства. Только из любопытства. Допустим, что все же убийцы и грабители были солдаты. Откуда они узнали о ценностях? О шкатулке?

– Не знаю.

– А я думаю, что от человека, близкого к Берестову. Или к его родственникам.

– Вот и ищите, – сказал Беккер с раздражением. – Могу предложить версию.

– Пожалуйста.

– Один из солдат был любовником служанки Берестова. И она с ним поделилась тайной.

– Вы не знали эту женщину?

– Нет.

– То-то и видно… А можно я предложу версию?

– Я весь внимание.

– Берестов поделился тайной со своим гимназическим другом Беккером. А у Беккера стесненное денежное положение. Беккер готов на все!

– Александр Ионович!

– Это же только предположение. Но если было так, то я вам сочувствую.

– Почему?

– Потому что вы не получили никаких денег. Ваши сообщники вас надули. Это бывает в уголовном мире.

– Простите, Александр Ионович, я хотел бы узнать, с какой целью меня вызвали из Феодосии?

– Только чтобы поставить вас в известность о закрытии дела, которое вас касается. Дела о сбежавших солдатах. Вот и все…

* * *

Через неделю, оказавшись в Ялте, Беккер увидел, как толпа громит здание городского суда.

В первые дни революции по всей России прокатилась волна расправ с полицейскими, нападений на полицейские участки и тюрьмы. А так как старые власти в Ялте не оказывали революции никакого сопротивления, следовало предпринять какой-нибудь революционный шаг, оставить в воспоминание потомкам решительное действие, которое войдет в учебники истории. Таким действием и стало взятие городского суда.

Вовремя присоединившийся к толпе Беккер смог пройти в кабинет срочно уехавшего в Симферополь следователя и отыскать у него в столе две синие папки.

Переехав в Севастополь, Коля взял папки с собой.

С того дня, сначала незаметно, по сантиметрам, а потом все очевиднее, рельсы истории принялись разбегаться. Но на этот раз все наши герои оказались в основном потоке времени.

* * *

В двадцатых числах марта Фридрих Платтен, швейцарский социалист, человек солидный, вхожий в германское посольство, подписал с Германией письменное соглашение, по которому германская сторона брала на себя обязательство провезти русских революционеров через свою территорию. В условиях соглашения был ряд любопытных пунктов, о которых в свое время не распространялись. Враги социалистов – потому, что их не знали, а сами социалисты – потому, что не хотели огласки. В соглашении говорилось, что едут все желающие, независимо от их взглядов на войну. В их вагон не имеет права входить ни один германский чиновник или военный без разрешения Платтена. Никакого контроля, никакой проверки багажа – если русские и везут бомбы, они смогут воспользоваться ими лишь по ту сторону границы. Социалисты обязуются добыть в обмен за себя несколько германских пленных… Последний пункт превращал соглашение в сделку скорее гуманного, чем политического характера. Был он лжив – никто не верил, что вот-вот из-за горизонта покажутся «пикельхельмы» германских собратьев!

Но германцы, соблазненные дьяволом революции, господином Ганецким, уверовали в то, что эти большевики скоро развалят русское государство – тогда можно будет взять украинские степи голыми руками.

Ганецкий не обманул. Прежде чем рухнуть, германская империя без всякой пользы для себя сожрала половину России.

Переговоры шли в Берне, а большинство эмигрантов обитало в более добром, уютном Цюрихе. Когда из Берлина телеграфировали, что протокол подписан, Владимир Ильич бросился в комнату, начал кидать в чемодан вещи и говорить Надежде Константиновне:

– Первым же поездом! Посмотри расписание, когда ближайший поезд на Берн.

До ближайшего поезда оставалось всего два часа.

– Поезжай один, я приеду завтра, – уговаривала Владимира Ильича Крупская. Но он был неумолим – он требовал совместного отъезда и, как всегда, победил. За час сорок три минуты Ульяновы сложили книги и нехитрое имущество, уничтожили все компрометирующие письма. Переоделись. Владимир Ильич сбегал в библиотеку и по дороге даже успел купить библиотекарше небольшой букетик тюльпанов, не пожалев на это трех минут и двух почти последних франков. Надежда Константиновна за это время расплатилась с хозяином Камерером, вместе с ним проверила, все ли в порядке в оставляемой квартире, снесла вниз часть вещей – остальные стащил сам Владимир Ильич, а потом побежал искать извозчика.

Первым же поездом Ульяновы успели в Берн. Там, в Народном доме, уже собрались их друзья и знакомые – Зиновьевы, Усиевичи, нервная и привлекательная Инесса Арманд, буйный Мартов, упрямый Дан, Ольга Равич, Харитонов, Розенблюм, Абрамович из Шо-де-Фон и просто Абрамович, Бойцов, Миха Цхакая, Сокольников, Радек – светила социалистической мысли, бунтари, заговорщики, мечтатели… Всего их было тридцать человек, если не считать четырехлетнего кудрявого сына одной женщины, принадлежавшей к еврейской партии Бунд. Мальчика звали Робертом, он полюбил Сокольникова и больше никого не хотел слушаться.

Вагон был первого класса: к русским социалистам немцы приставили хороших поваров, которые кормили сытно, как мало кто из них питался в последнее время.

– Это тебе, Ильич, не глухонемой швед, – смеялся Зиновьев, который знал о несбывшихся планах Владимира Ильича поехать через Германию под видом глухонемого скандинава.

И Ленин согласился, что тот, отвергнутый, план был авантюрен – любая случайность, проговорка, ошибка могли привести к аресту. А вдруг Ильича приняли бы за английского шпиона?

Все смеялись над такой возможностью, и Радек даже нарисовал карикатуру – на фоне Кельнского собора два дюжих немецких агента ведут согбенного Ленина в тюрьму, а на груди у него табличка: «Агент коварного Альбиона».

Ленин подолгу стоял у окна. На чистеньких перронах небольших станций, возле чистеньких домов столь милой его сердцу Германии были видны только старики или инвалиды – война уже подскребла последние остатки мужчин. Даже в полях трудились женщины и дети, Германия была близка к концу своих сил, своего терпения, и Ленин, не зная еще, что ждет его дома, начал размышлять о революции в Германии – революция легче всего поднимается именно там, где терпение народа находится на крайнем пределе.

31 марта тридцать товарищей были в Стокгольме. Это была нейтральная земля – главная и самая опасная часть путешествия была завершена. До России оставался буквально один шаг. В Стокгольме русских товарищей встретили шведские коллеги.

Их привели в зал, украшенный красными знаменами. Там состоялся небольшой митинг, респектабельный и соответствующий характеру аудитории и гостей.

Некоторое время, пока Петроград и Стокгольм обменивались телеграммами, эмигранты томились в Швеции. Временное правительство не пожелало впустить в Россию двух человек из тридцати. Въезд был запрещен Платтену и Радеку как иностранным подданным.

Потом была Финляндия – родные, шатучие, старенькие, пропахшие потом, водкой, колбасой вагоны третьего класса. Так закончилось воскресенье, 2 апреля, начало пасхальной недели. Солдаты, ехавшие в вагоне, угощали мальчика Роберта куличом.

Миновали Выборг – до Питера оставалось несколько часов. Вагон заполнился народом, большей частью солдатами и мешочниками. За окнами, на платформах финских станций, стояли безоружные русские солдаты – видно было, что армия рассыпается.

Усиевич высунулся в окно и закричал:

– Да здравствует мировая революция!

Солдаты на перроне не успели сообразить, что кричит этот странный барин, и проводили его удивленными взглядами. Владимир Ильич сцепился с бледным поручиком, сторонником войны до победного конца. Они так громко и горячо спорили, что вокруг собралась толпа солдат и мешочников – всем хотелось послушать ученых людей.

На этот раз не было ни повара, ни официантов – хорошо, что в Стокгольме шведские социалисты снабдили товарищей колбасой, булками и другим, давно не виданным в России провиантом. Эмигранты разделились на группы и уничтожали припасы. Вагон наполнился дразнящим ароматом иностранной пищи, что отделило эмигрантов от своих, местных.

К Териокам успели подчистить все, собрали вещи и прилипли к окнам – шли дачные места, многие здесь когда-то жили летом, купались в чистой Маркизовой луже и рыбачили. Дачи в Куоккале выглядывали из-за заслонов сосен – вокруг них не было заборов – только полоски дикого камня.

Перед станцией Белоостров рельсы разбежались. Там, на платформе, стояла кучка людей в пальто и шляпах – с залива дул свежий ветер, они ждали давно и сильно замерзли.

Было уже темно, Мария Ильинична бегала вдоль состава, выкрикивая: «Володя! Володя! Где Ульянов, товарищи?» Усиевич закричал из окна:

– Мы здесь! Идите сюда!

Вагоны были не освещены, и люди угадывали друг друга только по голосам.

Встречающие влезли в поезд и прошли в нужный вагон. Ильич выбежал к переходному тамбуру и обнял сестру. Он прослезился. Все были рады – трудно было поверить, что товарищи смогли прорваться сквозь страшные опасности путешествия через Германию.

– Трудно поверить! – восклицал Шляпников.

– Нас арестуют? – тихо спросил Владимир Ильич, увлекая сестру в сторону, в пустой закуток кондуктора. – Нас обязательно арестуют.

– Не думаю, – авторитетно ответила Мария Ильинична.

Шел к концу понедельник, 3 апреля. На площади перед Финляндским вокзалом собралось немало народа: революция испытывала острый дефицит в лидерах – слишком быстро они возвышались и бывали низвергнуты толпой, готовой к эйфории и разочарованиям. На этот раз приехали самые настоящие, самые непримиримые вожди – Мартов, Ульянов, Зиновьев, Цхакая и другие, согласившиеся на долгое изгнание, но отказавшиеся от компромисса с царским режимом.

Когда поезд медленно остановился, почти упершись трубой паровоза в белое с желтым железнодорожно-готическое двухэтажное строение вокзала, солдаты и мешочники из первых вагонов устремились вперед и буквально смели депутацию, которая пришла встречать коллег.

Лишь когда толпа схлынула, большевик Чугунов, знавший Ленина по школе в Лонжюмо, отыскал Владимира Ильича, окруженного товарищами по путешествию.

Он начал совать ему в руки картонную книжечку, и Ульянов, не сообразив, отталкивал книжечку, полагая, что от него требуют автограф.

– Разрешите! – закричал Чугунов, так что люди вокруг замолчали. – Разрешите вам, товарищ Ульянов, вручить партийный билет Выборгской организации нашей партии под номером шестьсот! Шестьсот! – повторил он. – Шестьсот, – словно эта цифра имела магическое значение.

В зале вокзала, куда ввалились шумной, веселой, гудящей толпой приезжие, было пусто. У дверей уже стояли караулы. Некоторые из эмигрантов почувствовали холодок в груди – это было похоже на арест.

Но из небольшой группы людей в центре плохо освещенного зала отделился господин в черном пальто с бархатным воротником. Он снял котелок и пошел навстречу приехавшим.

– Я рад приветствовать возвращение на родину наших признанных борцов за свободу! – хрипло воскликнул он. В речи оратора чувствовался кавказский акцент.

Речь председателя Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов грузинского социалиста Чхеидзе была короткой и соответствовала моменту. Ленин, который не выносил Чхеидзе со времен партийного раскола, вертел головой, отмечая все мелочи, столь привычные уже петроградцам, но новые, на его цепкий взгляд. И то, что караул был вооружен и хорошо одет, но без погон, и то, что женщины в Петрограде следят за европейской модой, и то, как осунулся и постарел Чхеидзе…

– Что там, на площади? – обернулся Ленин к Чугунову. – Вы собрали людей?

– Там несколько сотен человек.

– Говорить буду я.

– Но не все пришли встречать вас, – ответил наивный Чугунов, который не сделает карьеры в партии и государстве. – Здесь же сам Мартов!

Ленин покосился на Мартова, который уже мотал седеющей гривой, ожидая, когда сможет достойно и красиво ответить на приветствие Чхеидзе.

– Спасибо! – громко сказал Ульянов, как только Чхеидзе закончил речь. Он протянул ему руку. – Еще раз спасибо.

Торжество Мартова было скомкано. И еще более скомкано, когда Ленин сказал:

– Дела партийные и советские никуда не денутся. А нас ждет народ.

Он показал вперед, на арку, ведущую из вокзала на площадь.