скачать книгу бесплатно
Черный поток
Роман Валерьевич Волков
Эго маньяка. Детектив-психоанализ
Что вы знаете о маньяках? Только то, что рассказывают о них по телевизору и в соцсетях – извращенцы с больной психикой… А вот маньяки знают о вас все. Самое главное – они знают ваши слабые места и могут воспользоваться этим.
Страшную картину застали оперативники на месте первого преступления. Пожилой ростовщик и его слабоумный внук – оба убиты рубящими ударами по голове. Кровь и беспорядок в квартире. Что искал убийца? Оперуполномоченный уголовного розыска Петр Зигунов пока не знает ответа на этот вопрос. Сейчас его больше интересует бумажный сверток, зажатый в руке убитого старика. Возможно, это послание, в котором кроется разгадка жестокого преступления…
Роман Волков
Черный поток
Автор сердечно благодарит за консультации сотрудников полиции, Следственного комитета, Прокуратуры, специалистов судебно-психиатрической и судебно-медицинской экспертизы.
Глава 1
Город сегодня угрюм и одинок, как и я, шагающий по его грязным улицам, ныряющий в подворотни и выныривающий из них.
Иду, закутавшись в куцее пальтишко, на голову надвинут капюшон, шваркаю ногами по лужам, руки в карманах, голова вжата в плечи.
Три часа дня, а на улице все черно-серое, никого нет на дорогах, только редкие машины фонтанируют из-под колес взрывами пены и ледяной воды.
Я чувствую, как промозглый порыв ветра заползает за воротник. Меня передергивает. Эта телесная слабость – я всегда мерзну, не могу отогреть руки, – бесит неимоверно. Озноб пробирает до самых костей, и я сжимаю кулаки, стискиваю челюсти. Нет уж! До финала еще далеко. Я спокоен и сосредоточен. У меня много дел. Пора начинать.
Привычным перебором я набираю нужные цифры кодового замка и открываю дверь. Код мне известен уже давно – узнать его не составило никакого труда. Было даже слегка обидно, что люди так небрежно относятся к вещам, способным в определенный момент спасти им жизнь. Впрочем, у них всегда так.
Сегодня будний день. До этого в подъезде делали ремонт, но нынче тихо. Я аккуратно прикрываю за собой дверь и осматриваюсь. Так и есть – никого. Прислушиваюсь еще несколько долгих минут. Нет, все верно – никого нет. В тишине подъезда слышно только поскрипывание песка под подошвами моих ботинок да бубнеж телевизора из ближайшей квартиры.
Я неспешно поднимаюсь на третий этаж. Крайняя дверь налево. Я подходил к ней уже раз двадцать, когда составлял план и осматривал территорию. Любой нормальный герой готовится к ПОСТУПКУ тщательно и щепетильно. Предусмотрительность – одно из тех качеств, которые отличают гения от «материала». Это совсем не сложно, потому что у меня нет сомнений, нет душевных метаний, нет тех глупых эмоций, которые мешают принимать решения. Думаете, это я себя уговариваю? Посмотрим. Но мне это незачем. Я УЖЕ знаю ответ. И он дает мне право вычеркивать людей из книги или вписывать их туда. Да, я – герой. Но я еще и автор. И как автору мне дозволено все.
И не нужно думать, что я безумный псих, мнящий себя богом. Я прекрасно отдаю себе отчет, что не могу влиять на законы природы. Я и не пытаюсь это делать. Но законы человеческие… Это совсем другое. Их я могу создавать сам. Вы говорите: общество диктует, уголовный кодекс и все такое? Ну вам, возможно, и диктует. Мне – нет. Законам, придуманным одними людьми для других, подчиняются те, кто ходит в стаде. Я же – пастух.
Чувствую бледную улыбку, которая трогает мои губы. Это улыбка облегчения. Я прекрасно помню, как долго мне пришлось идти к осознанию этого простого постулата. Долго и мучительно. Но я пришел. И вот я здесь, перед заветной дверью, за которой я получу окончательное подтверждение. И хотя сомнений у меня нет, для чистоты эксперимента все должно быть сделано правильно. По-честному.
Если уж я стал Героем, я должен им быть до конца.
Я нажимаю кнопку звонка и прислушиваюсь к звукам квартиры за дверью. Недовольный голос, шарканье старческих шагов. Щелкает замок, и рассохшаяся старая дверь со скрипом приоткрывается. Звякает цепочка. Старый хрыч думает, что она может остановить, если кто-то серьезно решит войти внутрь. Ну-ну.
В щель на меня смотрит слезящийся подозрительный глаз в обрамлении миллиона морщин и складок.
– Добрый день, – говорю я немного нервно. Именно так должен звучать голос моего персонажа. Я пришел поговорить насчет дорогого артефакта. Я нищий, растерянный и испуганный. Думаю, мой визави видел таких индивидов бессчетное количество раз. Я таких, как он, тоже видел немало. Сколько себя помню, моя мама продавала на рынке дедушкины медали ради моего обучения в столице и закладывала все, что можно, чтобы выдать замуж сестру в той же столице… Были и покупатели, такие же, с таким же мерзким запахом… Сейчас я помнил их уже довольно смутно – все они (включая родительницу) остались в другой жизни, где был прежний я. Дрожащий и беспомощный. А от него во мне ничего не осталось.
Я смотрел на собеседника и понимал, что не чувствую к нему ничего. Ни злости, ни обиды, ни даже неприязни. Ни-че-го. Теперь для меня в нем главным было не мое прошлое, не мои воспоминания, страдания или ассоциации, а возможность осознать безграничность возможностей.
Как же хорошо у меня получается это суетливое заискивание в голосе, прямо слух ласкает. Такое искреннее.
– Я насчет той вещицы. Помните, я вам писал? Вы сказали подойти к…
– Аааа, – перебивает меня похожий на карканье голос. – Помню-помню, да.
Глаз окидывает меня подозрительным взглядом. Слегка прищуривается.
– Да-да, помню… Давайте обсудим… Я не привык пускать в дом чужих…
Нет, это в мои планы совсем не входит. Тебе придется открыть дверь, старик.
Я нерешительно сую руку в карман, а затем останавливаюсь, как будто пораженный сомнениями. Смотрю просящим взглядом на деда, поджимаю губы и часто моргаю. Видишь, плесневелый сморчок, до чего ты человека довел? Я сейчас разрыдаюсь.
– Прошу прощения, но, может, вы меня впустите? Все-таки вещь дорогая. Не хотелось бы вот так, на лестнице…
– Ладно-ладно, – снова перебивает морщинистый лепрекон. – Господи боже, какие все нежные стали. Заходите. Как вас зовут, запямятовал? Э-э-э… Рома, кажется?
– Точно так.
Старик снимает цепочку и открывает дверь пошире. Я переступаю порог.
Вот и все. Сейчас я получу окончательный ответ.
Глава 2
– Петя! Петя!
– Да, пап. – Зигунов ответил без особого удовольствия, но с ощутимыми нотками усталого терпения, как говорят с тупыми детьми или спивающимися родителями.
– Петя, ты не занят?
Зигунов посмотрел на труп, потом на второй. Над мальчишкой, словно пытаясь оживить его искусственным дыханием изо рта в рот, склонился судмедэксперт.
– Ну так… Что там, говори.
– Петя… Ну чего суетишься, опять Катя, что ли, нервы мотает?.. Я это… – Отец долго шуршал в трубке. Все уже было очевидно, но пару минут придется потерпеть. – Стихотворение хотел тебе почитать. Из моей милицейской практики. И тебе тоже полезно будет. Называется «Засада». Я тут разбирал на даче-то со скуки и нашел…
Петр отодвинул телефон от уха, сжал его в ладони и подбородком показал на маленький сверток, который судмедэксперт осторожно извлек из крепко сжатого кулака первого убитого, сухонького старичка с наполовину снесенным черепом.
– …Да… Засада, – продолжал отец, шурша своими рукописями. – Это я ж на самом деле в 1974 – м сидел в засаде, как сейчас помню… А уж Куничкин помер вот, старлей тогда был… В общем, «Засада». Четвертый час утра, мы ждем в засаде зверя…
Петр опять отодвинул телефон от уха (тем более что стихотворение «Засада» он слышал от отца уже раз тридцать) и еще раз внимательно осмотрел место происшествия. Это была просторная двухкомнатная квартира в новой монолитной многоэтажке в центре города.
Первый убитый лежал на спине в прихожей. Это был старик лет шестидесяти пяти, в синем спортивном костюме, тапочках на босу ногу и белой футболке.
Судмедэксперт бормотал, выковыривая бумажку:
– Смерть наступила приблизительно восемь часов назад, удар нанесен рубящим предметом, предположительно топором. Скошенность края, плоские разрубы свидетельствуют о большом угле наклона при внедрении оружия. Убийца нанес удар правой рукой… Да что он там держит?
– …Советских граждан сон! – закончил отец и сразу же продолжил: – Хорошее стихотворение! А ты как, Петя, пишешь? У тебя же такие хорошие рассказы были…
– Пишу, пап, пишу, – ответил Зигунов, кивая следователю Следственного комитета, который вел протокол осмотра места происшествия.
– А то я ходил недавно в журнал наш, ну «Сура», и…
– Пап, извини, не могу уже. Давай вечером расскажешь. Гуляй, дыши свежим воздухом и не пей! Все, пока.
…Петр пихнул телефон в карман и нетерпеливо повернулся к судмедэксперту:
– Ну? Что там у него?
В ответ медик посмотрел на него снизу вверх и протянул следователю на голубоватой резиновой ладони маленький бумажный сверток, перетянутый коричневой бечевкой.
– Вот, посмотрите.
– Понятые, внимание! – гаркнул следак.
– Еле пальцы разжал. Как-то он прямо кулак сжал во время смерти и подкоченел.
Комитетский следователь, которому выпала радость вести это дело, Егор Владимирович Клименков, лысеющий рыжий крепыш, напоминавший Петру ирландского лепрекона, волей судьбы выросшего в лесу под Брянском, осторожно взял сверток и взвесил его на ладони – тяжеленький. Бумага обычная, белая, от офисного принтера, бечевка уколола руку. Такой в полузабытом детстве перетягивали посылки перед Новым годом.
Потом протянул Зигунову.
– Развязывай, уже отфоткали…
Судмедэксперт аккуратно присел рядом с телом, стараясь не попасть на потемневшие от крови участки ковра, гримасничая, поправил очки и с интересом уставился на оперативника.
Зигунов положил сверток на пыльное фортепьяно и внимательно посмотрел на узел – полуразвязанный. Он медленно потянул за второй конец бечевки, потом, не дыша, раскрыл пальцами бумагу.
Обычный камень.
Внутри лежал камень. Зигунов придирчиво осмотрел его, попробовал пальцем в перчатке серую шершавую поверхность. Обычный кусок дорожного гравия, ничем не примечательный. Тут, рядом с домом, как раз рассыпана куча. Какая-то чушь. Он еще раз вгляделся в тусклые серые гани. На бумаге не было никаких записей и пометок.
Как поведал медик, в руке Семена Марковича Красовского, директора городского отделения микрокредитных контор «Деньгомиг», был зажат камень в бумажке, и он так его и не выпустил, даже получив два удара по голове. И все это имело бы смысл, если бы речь шла о ковбойском фильме, где герои в мохнатых шубах умирают, не выпустив из кулака самородки, но на убитом был спортивный костюм модели «Олимпиада-80», а орудием убийства был совсем не «смит-энд-вессон», а нечто куда более похожее на томагавк.
Судмедэксперт, кряхтя и охая, поднялся с пола и заглянул Зигунову через плечо.
– Да уж… Стоило так цепляться. – Он прокашлялся. – Теперь по поводу трупов, если вкратце…
Он подцепил Зигунова и Клименкова за локоть и, уже привычным движением переступив тело, вывел из прихожей в комнату – подальше от понятых, которые явно заскучали сидеть на табуретках с недовольным, нахохленным оперативником и теперь вытягивали шеи что есть сил, пытаясь разглядеть что-нибудь через стекло межкомнатной двери.
– Мои предположения таковы. Первый удар старику нанесли со спины, причем, судя по углу наклона, перед этим жертва сильно нагнула голову. Наверное, повернулся к лампочке, посмотреть на этот сверток, тут убийца и нанес удар в область затылка, примерно так. – Медик расставил ноги и махнул в воздухе резиновым кулаком. – Удар был такой силы, что жертву развернуло, и второй удар – смертельный, раскроивший височную кость, – она получила уже лежа на полу.
Петр молча кивал головой, задумчиво глядя туда, куда тыкал резиновым пальцем судмедэксперт, но все равно не мог избавиться от навязчивой картины – лопнувший от спелости гранат на азербайджанском рынке, куда ходил в детстве с отцом, и жирные черные мухи, которые ползают внутри…
– И второй труп… Ох. – Медик потер толстую переносицу рукавом халата и затараторил, стараясь побыстрей выдать информацию: – Молодой мужчина, подросток, если быть более точным, предположительно шестнадцати лет, полного телосложения, множественные ранения области головы, шеи и правой руки. Нанесены тем же оружием… Это тоже предположение, скажем точно после вскрытия… – Продолжая говорить, он извлек из кармана пачку сигарет и ловко выстрелил одну из них себе в рот, но, встретив неодобрительный взгляд Зигунова, нахмурился и не стал закуривать. – Ох… Как я уже говорил – почти наверняка топором. Скорее всего, это был туристический топорик или что-то вроде, не слишком большое, но тяжелое.
– Томагавк? – зачем-то спросил Зигунов.
– Что? А, ну да, что-то вроде томагавка. Но скорее что-то с более широким лезвием. Что еще сказать… Убийца – сильный физически, удар нанесен справа, наверное, это пока все. Остальное будет в заключении, сам понимаешь, пока секционная, экспертиза, то да се – это несколько дней… – Сигарета, словно у фокусника, снова возникла у него во рту, и, чиркая на ходу зажигалкой, он направился к входной двери. – Короче, если проявится вдруг что-то интересное – я телефон помню.
Дверь захлопнулась, и из-за нее раздался звонкий резиновый звук снимаемых перчаток, гулкий в пустоте лестничной клетки. Петр мрачно огляделся: в большой комнате, обставленной с шиком конца восьмидесятых – лакированной мебелью и хрусталем, царил разгром – содержимое полок в спешке было свернуто на пол, книги валялись, бесстыдно распахнув страницы, разоренные шкафы сиротливо чернели пустотой. Но дальний угол у окна сохранился нетронутым, а в детскую преступник, похоже, вовсе не заходил. Все верно, участковый говорил, что убийцу спугнули. Сосед снизу, бдительный старичок, услышав шум и крики мальчика, принялся звонить в дверь, потом спустился обратно за телефоном, и в этот момент убийца улизнул.
Но… Квартира после ограбления – картина Зигунову знакомая и привычная, а тут… Смущала какая-то неряшливость, нарочитый непрофессионализм. Раскрытый и вывернутый бумажник Красовского валялся в метре от тела, однозначно намекая на мотив ограбления, но при этом часы, навскидку не из дешевых, с руки не пропали. Такой старый хрыч больше пары тысяч в кошельке нипочем таскать не будет, ребенку ясно, а вот статуэтки на верхних полках, картины на стенах…
Интересно было бы загнать сюда оценщика, чутье подсказывало Зигунову, что антиквариата тут – еще пару-тройку таких квартир купить можно. Сейф под ванной, который опера обнаружили через три минуты пребывания в квартире, преступника, похоже, не заинтересовал вовсе. Да, грабитель из него дерьмовый, опер хмыкнул было, но сразу осекся. Зато убийца превосходный, хладнокровный, без раздумий и жалости.
Петр еще раз внимательно осмотрел тело пухлого паренька. Толстые губы, глаза навыкате, на лице застыло добродушно-удивленное выражение, которое не смогли изменить даже несколько ударов топора. Футболка с «Человеком-пауком» почернела от крови, в темной луже на полу запеклись разноцветные детальки конструктора.
Участковый рассказывал, что у Антоши Красовского было заболевание, что-то связанное с задержкой развития, он даже говорил невнятно и с трудом, вряд ли он представлял опасность. Но убийцу это не остановило.
– Товарищ майор, Петр Сергеич! С понятыми еще будете общаться?
В голосе опера с экзотической фамилией Республиканский, как всегда, звучала скрытая нота недовольства. В отделении ходили слухи, что его прадед носил совсем другую фамилию – Богов, но во время революции с такой силой уверовал в красную звезду и черный маузер, что быстро продвинулся по идеологической линии и стал известным на Кубани красным комиссаром. В честь него даже назвали улицу в родном городке, но судьба продемонстрировала свой ироничный оскал, и в девяностые, когда идеологическая линия дала резкий поворот, улицу Комиссара Республиканского переименовали обратно в Богоявленскую. За распространение подобных слухов можно было запросто попасть в список личных врагов Республиканского, хотя все работники отдела уже наверняка были в этом списке. Зигунов посмотрел на его тощую фигуру, вопросительно застывшую в дверях, и ясно представил его в черной комиссарской коже, с наганом и непримиримой ненавистью к врагам революции в глазах. Что-то в этом было…
– Товарищ полицейский, у нас бабушка с ребенком сидит, ей на вахту ехать пора…
Понятые, молодая тихая пара с верхнего этажа, робкими тенями маячили за спиной у опера, круглыми глазами оглядывая разгромленную комнату.
– Протокол подпишете – и сразу отпустим. – Петр потер ладонями лицо и встал на ноги. – Эээ… А куда делся Клименко?
– В детской, протокол дописывает. – Республиканский насупился. – Сказал, что от меня негативная энергетика…
– Константин, – Зигунов серьезно посмотрел на подчиненного, – ну если это официальное мнение комитетских – значит, так оно и есть, не нужно спорить, лучше с энергетикой разберись, на йогу запишись, что ли, на аюрведу там… Ладно-ладно, шучу, не кипятись ты! Скажи лучше, что тебе эти хипстеры интересного рассказали.
Опер недоверчиво глянул исподлобья и принялся шуршать протоколом объяснения, разложенном на кухонном столе.
– Да ничего нового, по сути, к тому, что участковый сказал. Красовского ругают, говорят, задолбал весь подъезд. Постоянные склоки, жалобы, угрозы. Жаловался на шум постоянно. А один раз пришел к ним и сказал, что, если шум не прекратится, приедут ребята и сделают так, что их мальчику будет больше нечем топать. Нормальный аргумент, да? Зато внук его, видимо, был добрый малый. Раньше всегда помогал им коляску поднимать по ступенькам, играл с малышней на площадке, пока дед ему не запретил.
– Почему запретил, что-то случилось? – оживился Зигунов.
– Да. – Республиканский хмыкнул и принялся аккуратно складывать листы обратно в папку. – Случилось. Пацан забрал из дома набор статуэток фарфоровых – типа балерины маленькие такие, там на верхней полке в комнате стоят, видели? – Петр утвердительно кивнул, семь хорошеньких статуэток танцовщиц, раскрашенных в цвета Дега, сразу приметились его глазу, привыкшему искать прекрасное везде, где можно, в неприглядной ментовской реальности. – Ну так вот, – продолжал опер, – он этих «куколок» своим друзьям со двора раздавал! Красовский, говорят, просто в ярости был, когда эти фигурки обратно у детей отнимал, опять-таки угрожал расправой.
– Да, дедуля мастер был врагов себе наживать… Интересно, что заявление никто не… А, Чигаркин!
В прихожей послышались щелчок замка, возня и пыхтение, а через секунду на кухню ввалился отдувающийся оперативник.
– Поговорил я с дворником, – отдышавшись, начал он на немой вопрос старшего оперативника, – если можно так сказать. Ни хрена он не видел с десяти до полудня, кроме бутылки и стакана, как и последние три дня. Вообще народу дома в это время почти не было, все на работе, мамашки с детьми на прогулке. Красовский вообще вел замкнутый образ жизни, ни с кем не дружил и плотно не общался, кто он такой и чем занимается, в подъезде знали единицы. Внука его знали лучше, в основном благодаря детской площадке, говорят, хороший парень был, что тут скажешь… Ух, набегался я по этажам, никакого спортзала не надо…
Чигаркин пригладил седой ежик и принялся обмахиваться листами протокола, аккуратно сложенными на кухонном столе. Республиканский, глядя на это, едва слышно зашипел, но не сказал ничего. Злиться на толстяка-напарника было бесполезно, это он знал по опыту, в ответ он только примирительно улыбался и продолжал вносить вокруг себя тот постоянный маленький беспорядок, от которого у Республиканского начинал дергаться левый глаз и возникала непреодолимая тяга кого-нибудь пристрелить.
Чигаркин, давно разменяв пятый десяток, до сих пор сидел в капитанах. Начальство не любило его, то ли за какие-то диссидентские выходки в прошлом, то ли за чересчур мягкий характер, ходу ему не давали, а в последние годы все пытались отправить на пенсию из-за лишнего веса и вообще несоответствия нормативам. Зигунову как начальнику отдела по раскрытию убийств и других тяжких преступлений против личности – или «убойного отдела» – не раз приходилось защищать подчиненного перед высоким начальством, спасая от увольнения, и тут было за что бороться – как оперативник Чигаркин был просто бесценен.
Разговорить молчуна, войти в доверие, собрать информацию – тут ему не было равных. В разговоре с веселым толстяком-добряком многие теряли осторожность и болтали лишнего, а уж он ничего никогда не пропускал и не забывал. Ну и конечно, за столько лет оперативной работы он знал каждую собаку в городе и через своих информаторов мог узнать, что съел на завтрак и как сходил в туалет практически каждый его житель. Зигунов держался за этого оперативника как мог, но в прошлый раз в управлении ясно дали понять, что этот год для Чигаркина будет последним в органах.
– Больше всего информации удалось получить от пенсионера с нижнего этажа, который тела нашел. – Пожилой опер наконец отдышался и шлепнул бумаги обратно на стол. – Рассказывает, что Красовский несколько лет назад ему собаку отравил. Пес часто лаял по ночам, мешал спать. Прямых доказательств не было, но старик уверен, что это Красовский, потому что тот накануне пообещал «накормить шавку до отвала», а через два дня пес подобрал на лестнице кусок колбасы с отравой. Да… Прикольный дед, оказывается, летом тоже на водохранилище ездит рыбачить. У него там гараж с лодкой моторной, так он…
– Хорошо, ясно, – остановил его Петр. – А что там твоя агентурная паутина сообщает?
– Ну я позвонил паре старых знакомых, в коллекторские агентства много кто после работы в органах идет, но все как один говорят, что с «Деньгомигом» работают только отморозки. Настоящие бандюки, Красовский разрешал им работать с развязанными руками – лишь бы был результат и клиенты платили денежки, вот они и беспредельничали. Кстати, помните пожар на Ясеневой, после Нового года?
Полицейские переглянулись. Частный дом на Ясеневой выгорел дотла, а вместе с ним сгорела двухлетняя девочка, забытая родителями в кроватке. Причину пожара тогда так и не установили.
– Их рук дело? – удивился Зигунов. Чигаркин неопределенно покачал головой.
