banner banner banner
Полустанок
Полустанок
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Полустанок

скачать книгу бесплатно

Полустанок
Иоланта Ариковна Сержантова

Повесть "Полустанок".Людские судьбы и их переплетение с жизнью обитателей заповедного леса. У реки бытия, на одном берегу которого прошлое, а на другом – будущее.Все персонажи являются вымышленными и любое совпадение с реально живущими или когда-либо жившими людьми случайно. Повесть "Полустанок" получила специальный диплом «За глубину и проникновенность прозы» Германского Международного Литературного конкурса русскоязычных авторов «Лучшая Книга года»(Берлин-Франкфурт, 2018)

Посвящения родителям -

запоздалое проявление любви к ним.

Посвящение супругам -

преждевременная её демонстрация.

Посвящение детям – любовь.

***

Ты знаешь, благодаря и вопреки чему всё это.

Полустанок

Перрон. Люди теснятся у входа в вагон, проникают внутрь, толкаясь и теплея. Рассаживаются – напротив знакомых, поближе к проходу или к окнам…

Впрочем, особого смысла в том нет, ибо те очень скоро обращаются в зеркала. Оплывшие усталостью лица хорошо видны даже в них.

Вежливый женский голос из динамика оповещает о том, что «электропоезд из пункта А в пункт Б следует со всеми остановками», но хриплый простуженный машиниста выкрикивает поспешно: «Кроме 539 километра!!!» И никому это неинтересно, за исключением меня…

Граждане пассажиры косятся на свои унылые отражения и спешат притвориться спящими. Впрочем, время от времени они приоткрывают глаза, чтобы не пропустить станцию. Некоторые и впрямь засыпают. Чрезмерное усердие в притворстве не всегда уместно… Так некогда казалось странным присутствие в таком же вот вагоне козлёнка. Его купили в соседнем городке и везли в электричке, как обычного пассажира. С собственным билетом. И возможностью сорить на пол. Но не шелухой от семечек, а маленькими, по возрасту, горошинками. Малыш вёл себя прилично, не голосил, только топал своими ладными ножками, когда мы вели его по проходу в тамбур, словно медсестра на каблуках по больничному коридору… Пассажиры удивлённо озирались, а обнаружив источник необычного звука, улыбались этому милому пассажиру с кротким взглядом из-под пушистого чубчика и тянулись прикоснуться к его тёплому пушистому боку…

В ночи за окном промелькнул сгоревший остов Крутовского кордона. Его не видно в темноте – просто я знаю, что он там.

Но даже утром люди не выглядывают в окна, как прежде, чтобы подивиться диким кабанам, разгуливающим бок о бок с домашними свиньями. Или корове, которая отпихивает боком от приглянувшегося куста травы оленя, что выбирает листочки подле.

Как-то всё это… На чём бы записать, чтобы не забыть…

Записные флешки

(Предисловие)

В прошлом веке, когда мир ещё не знал о существовании цифровой техники, люди записывали свои мысли на бумаге.

Перьевые ручки считались правильными и полезными. Шариковые были запрещены, так как уродовали не только почерк, но и душу советского человека. Обладателей перьевых ручек можно было узнать по чернильным пятнам на большом, указательном и среднем пальцах правой руки. Кисти владельцев дефицитного канцелярского чуда конца шестидесятых были подозрительно чисты…

– Класс! Вынули руки из карманов, выставили руки вперёд и показываем дежурным…

– Григорий Антонович! У Светки руки чистые!

– Так… Несём сюда ручку!

– Не отдам! Мне её мама из Москвы привезла!

– Несём сюда ручку, я сказал!

…Я иду по ряду к кафедре учителя. Несу маленькое шариковое четырёхцветное чудо, которое так удобно лежит в руке и не пачкает тетрадей.

– Быстрее, не задерживаем класс! – на лице Григория Антоновича хищная улыбка. Он представляет себе, как покажет мою чудесную ручку в учительской. Как, щёгольски перещёлкнув все четыре цвета, он отыщет нужный, красный, и напишет в моём дневнике: «Опять разговаривала на уроке! Родители! Примите меры!»

Я уже вижу протянутую руку учителя почти у самого лица, и, сама не понимая, что делаю, переламываю объект своей гордости пополам. Хрясть! – и изуродованное тело ручки топорщится разноцветными стержнями, как иглами. Или нет – как кровеносными сосудами. Мне подарили её совсем-совсем недавно, и только вчера я спрашивала у родителей, на сколько букв мне её хватит. Мама сказала, что я смогу написать ею много хороших и добрых слов…

Не веря в то, что произошло, учитель пытается соединить, починить, прижать обломки друг к другу… Вернуть! Вожделенный! Предмет!

– Как?! – Григорий Антонович орёт и брызжет мне в лицо неприятной слюной. – В угол! С родителями! Вон!..

Как давно это было…

Довольно быстро отстучало время механических печатных машинок, совсем недолго продержались их электрические сёстры… И вот уже компьютеры, лЭптопы, ноутбуки – и те уступили право первенства планшетам и более новым игрушкам. Всё больше мыслей и чувств замерзает в плену виртуальных, незримых электронных облаков и на ячейках флэш-памяти… И теперь, вместе с ворохом бумажных воспоминаний, в моём столе лежат разномастные флешки, на них – то, что мне хочется помнить. То, что было бы глупо забыть или испортить попытками восстановить по памяти. Обстоятельства «времени, места, образа действий»… событий моей жизни…

Кем-то было замечено, что труднее всего простить самого себя. Не позабыть о совершённом – ибо пропасть разницы меж тем, когда ты просто затираешь память о дурном, и истинным прощением – слишком велика…

Разговор с другом

Война и голод, растянувшийся на век.

На век семьи простого человека.

Того, чей внук идёт в театр, в аптеку,

Берёт кредит, но слово «ипотека»

Звучит, увы, уже не для него,

А он ещё не видел ничего.

– Ты думаешь, это будет кому-нибудь интересно?

– Думаю, да.

– Ох, ты так уверена…

– Знаешь, я уже давно убедилась, что никакие легальные способы высечь из человеческой Души хорошие эмоции не запрещены!

– Разве то, о чём рассказываешь ты, – хорошее? Разве это не о плохом? Разве это всё – о правильном?

– Да как тебе сказать… Не всё правильно, но всё – правда.

Моя правда о том, как моя маленькая семья пережила первые три года двадцать первого века.

– Хватит ныть. Можно подумать, вам одним было плохо, а всем остальным – хорошо.

– Я не ною!

– Ноешь! И жалуешься! Строишь из себя невинную жертву обстоятельств.

– Да нет же! Ты всё не так понимаешь!

– А как? Как ещё я могу тебя понять?

– Вот, послушай! Мне не нравится, если люди отказываются от своих и чужих воспоминаний. Они, словно звёзды из стихов Маяковского, – кому-то нужны.

Я мало знаю о том, где и как мой отец был контужен. Вроде бы во время бомбёжки. Голодал. Учился в гимназии в Вильно. Папа здорово болтал на литовском и пел в костёле. Его однокашниками были братья Майоровы и Эдуард Марцевич, лучшим другом – Бутковский.

На большой перемене в гимназии мальчишки получали кусочек хлеба размером со спичечную коробку. Сверху им клали чайную ложку мятой картошки (не путать это несолёное серое месиво с пюре, которое делают на молоке и со сливочным маслом!). По дороге домой мой папа ловил голубей, которых потом ел. Ну, пока было кого ловить, конечно… А ещё я знаю по рассказам отца, как радостная бабка привела в дом с рынка козу, которую продал ей нереально дородный по военному времени мужик. Коза, как он уверял, должна со дня на день родить. В блаженном ожидании молока и козлёнка семья провела весь день и заснула чуть ли не с пенкой вожделенного молока на устах…

Но с утренней прогулки по местному кладбищу почти прозрачный белоголовый мальчик привёл худую животину, едва удерживающую на весу рогатую голову. Солёная вода, которой напоили несчастное животное, недолго распирала её изнутри…

Часть детства папа провёл один, без родителей, среди «зека» на строительстве Цимлянской ГЭС… Разве в эти крохи способна уместиться жизнь?

Я слишком мало знаю и о маме. Она пряталась под столом от страха во время налётов немецких бомбардировщиков, а старшая сестра съедала её пайку хлеба, уверяя, что всё отдаст после войны.

Мамина мама столько натерпелась во время Великой Отечественной, что умерла, испугавшись начала войны в Афганистане. И я, наивная дурочка, долго надоедала районному военкому просьбами отправить меня на юго-запад Азии, отомстить за бабушку…

А мой сын? Он родился в день начала войны в Чечне. «В армию не пущу!» – сказала я сразу же после того, как пришла в себя после кесарева сечения.

Но разве подозревала я, прижимая к груди тёплое беззащитное существо, что обрекаю его на многие-многие муки этой самой мирной жизни? Разве этого я хотела?!

В конце девяностых невозможно было найти работу, за которую платили, и приходилось жить на деньги от уроков музыки, которые я давала двум мальчишкам на противоположном краю города. Туда приходилось добираться на нескольких трамваях и автобусе. Когда я, вымотанная и несчастная, возвращалась с заработков, сын не пытался отыскать в моей сумке ничего «вкусненького». Он знал, что ничего там не найдёт. Он просто прижимался крепко-крепко к моим ногам и стоял. Молча. И никогда ничего не просил…

А ведь это очень страшно, когда маленький ребёнок ничего не просит у своей мамы!

Тридцать шесть рублей в неделю, заработанные на хроматических гаммах… Их хватало на килограмм макарон, пару бульонных кубиков, упаковку масла, сделанного непонятно из чего, и буханку хлеба. Ещё оставалась мелочь на транспорт, чтобы попасть к следующему уроку.

Как вспомню, что продукты к новогоднему столу мы начинали собирать уже в июне…

– Ну, а причём здесь всё это?

– Я не хочу ждать очередной катастрофы, для того чтобы напомнить себе и другим о том, как важно правильно оценить каждое мгновение жизни. Я искренне переживаю за нашу Землю. Поступаю так, как если бы не было на свете никого, кроме нас. Словно Маленький Принц, который заботливо ухаживал за планетой. За своей! Как только каждый почувствует себя Принцем, в то самое мгновение перестанет быть незначительным!

– Это никого не изменит!

– Надеюсь, что ты ошибаешься. Когда я была маленькой, то все свои возможности и поступки оценивала по шкале военного времени: смогла бы, выдержала бы, успела бы… Было так много вопросов, и так хотелось дотянуться, суметь и преодолеть… Быть наравне, не хуже тех, в омуте сердец которых утонули те проклятые свинцовые плевки… Иногда жизнь устраивала реальные проверки, и приходилось бежать или плыть с разорванными связками или выпирающим из-под колен хрящами. В такие мгновения мне не было больно только потому, что казалось: вот он – момент, которого от меня ждали люди, застрявшие в том страшном военном времени. И все они смотрят и верят в меня, и я не могу подвести их веры и не оправдать их надежд. Однажды с тремя порванными связками бежала на Мамаев Курган. Символичный пробег – во имя ИХ ВСЕХ…

– Как-то раз, давно это было, в трамвае негодяй нападал на девушку. Размахивал ножом перед её испуганным лицом, и толпа взрослых и рослых отхлынула и отвернулась… Я подошла к хулигану, отняла нож и переломила его прямо на уровне его глаз. Порезалась слегка, у основания мизинцев, а так – ничего, нормально…

– Ты просто сумасшедшая!

– Называй это, как угодно, но по-другому жить нельзя, неправильно.

– Спустись с небес на землю, фантазёрка! В очередной раз твердить о том, что небо голубое, а трава зелёная, большого ума не надо!

– Это не так! Человечество довольно консервативно. Люди из века в век рассуждают об одном и том же. Самое главное – написать так, чтобы тебя поняли!!!

– Ну, как знаешь, только не говори потом, что я тебя не предупреждала!..

По колено в снегу

Позёмка, как мелкая рябь на море…

– Люди, которые ходят по снегу,

они уже утонули, да?

Да… машинист электрички, вероятно, большой шутник. Проехал мимо полустанка, за переезд, и мне пришлось прыгать под откос, прямо в сугроб. Попыталась сгруппироваться, но рюкзак за спиной перевесил так, что провалилась почти по шею. Снег набился под куртку, в ботинки… Пока откапывала сумки и вытряхивала из карманов снег, из кабины электровоза был слышен мат и хохот.

С Крутовского кордона на звук подъехавшей электрички вышел лесник:

– Давай помогу!

– Помоги…

Мужчина нагнулся, чтобы поднять мои сумки, потянул за ручки, поднатужился… Крякнул, но не смог оторвать их от земли. Махнул рукой и ушёл в дом.

…второй час бреду по колено в снегу. За спиной – очень тяжёлый рюкзак. Пальцы веером, на каждом – пакет с провизией. Сквозь растянутые швы глянцево блестят буханки хлеба, банка селёдки и что-то ещё. Кончики пальцев, перетянутые плетёными пластмассовыми сумками с мукой и подсолнечным маслом, синеют. Идти так тяжело, что снег перед глазами уже давно приобрёл красноватый оттенок.

«Р-раз! Д-два!» – я пытаюсь считать шаги, повороты, кабаньи метки, но думать во время этой изнуряющей ходьбы немыслимо тяжело. Даже про себя…

Минут через сорок идти становится легче. Я не сразу соображаю – почему. По тропинке впереди медленно прогуливается лось. Ущербные гири его ступней так основательно приминают снег, что кажется, будто бы идёшь по ступенькам. Лось – товарищ серьёзный. Он так велик, что любой из лесных страхов гораздо меньше его самого. А я, вымотанная безденежьем и борьбой за существование, не конкурент хозяину леса. Но и свою добычу – хлеб для ребёнка – я ему так просто не отдам. Наспех прикидываю тактику встречи с лосем. Зарыться лицом в снег или бросить под стройные безразмерные ноги великана буханку? Но ведь тогда этот гад будет стоять тут же каждую среду, в ожидании подачки! Я его не прокормлю…

Лось оказался гуманнее кондуктора электрички – не стал отбирать последнее, а тихо и великодушно исчез с моего пути.

С каждым шагом ноги всё тяжелее и тяжелее. Такое ощущение, что идёшь по поверхности, залитой смолой. Очень хочется бросить поклажу в снег и уйти налегке. Но как тут уйдёшь, если в самой глуши заповедного леса стоит дом, а в доме – маленький сын, который просит по вечерам: «Мамочка! Если у нас есть хлеб, и если у нас есть подсолнечное масло, дай мне, пожалуйста, хлеб с солем и маслом…»

Да, он так и говорит, этот маленький умный человек: «С сОлем».

Хотя ему только пять, он уже прочёл и передумал гораздо больше иного взрослого.

Ну вот, ещё один поворот – и становится видна осина с нереально толстой талией. Дерево так устало стоять, что в полухмельном забытьи привалилось к соседнему дубу, норовя упасть не то что при первом порыве ветра, но просто от лишнего взгляда.

«Господи! Спаси меня и помилуй!» – бормочу я каждый раз, когда прохожу мимо.

Одно хорошо – от этой осины до кордона всего один километр. Значит, почти дошла. В очередной раз.

Секреты гнилого пня

Серьёзность или несерьёзность наших деяний

познаются с течением реки времени.

Всё лишнее прибивается к берегу, всё важное

наполняет глубины океана нашего бытия.